ЖУРНАЛ "ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕСТНИК"

*

*

*

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА

*

*

Виктор ВОЛКОНСКИЙ

(Саратовская обл.)

*

НЕ РАСТЕТ ТРАВА ЗИМОЮ

Все получилось почти так, как Любанька хотела. Только металась она по траве и кусала от боли губы... А над ними одевались в ярко-зеленые клейкие листья березки... Первый испуг ее прошел, и она, прислушавшись к своему телу, поняла: ей было хорошо!

Виталий же смотрел на нее в упор, глаза его светились. Любанька покраснела, поспешно отвернулась, застегивая кофту на груди. А потом... разревелась как маленькая, хотя было ей в ту пору уже семнадцать лет...

...А потом была свадьба.

Во всю пылило и плясало по деревенской улице ряженое шествие. Виталий, подхватив под руку невесту, гордо вышагивал впереди. Во втором ряду его двоюродный брат Ванька раздирал меха обшарпанной гармони. А позади всех под магнитофонный визг топтала дорогу молодежь.

-- И-эх!!!

Вот она, да вот она,

Вот она и вышла... -- заголосила тетка Марья.

-- У ней сбруя да узда,

А у миленка -- дышло! -- подхватили ее товарки.

Современный парень Ванька тоже не уступал:

-- Знаешь, милка, позы есть --

Необык-новенные.

Ты мне, милка, покажи,

Зоны эрогенные...

Любанька на свадьбу не пошла, хоть и звали. Стояла она у калитки и долго смотрела вслед молодым, пронзительно-ясно улыбаясь...

У крыльца на хворосте.

Юзом, тузом, кверху пузом

На четвертой скорости... -- донеслось к Любаньке издалека.

-- ... Меня милый тешил, -- шевельнула она побелевшими губами и, круто повернувшись, закрыла за собой калитку. А на ферму поутру Любанька пришла, повязавшись по-старушечьи черным платком, пояснила подружкам-дояркам -- дед, мол, помер... Хороший был мужик, да весь вышел...

...Поспели хлеба и сжали их.

Вспахали зябь на взгорке, и березы теперь устилали край поля мертвой листвой... Подружки сначала шушукались и шутили над ее черным платком. Потом привыкли.

Пришла зима.

Тропка от околицы до фермы все углублялась -- намел вдоль нее сугробов студень-декабрь... А соседка Любаньки Лидочка ходила по ферме гоголем. Только и слышно было:

-- ... А вот Виталька...

-- Мой-то скоро на меня отпрыгается! -- лоснясь пухлыми щеками говорила Лидочка. -- Месяц еще, да и в декрет пойду. Эх, девки, вот жисть настанет... Она притопнула своими толстыми ножищами и пропела:

-- Не пойду я на работу,

А пойду на танцы я.

Нам помогут Нидерланды,

США и Франция...

-- С утра телек включу и на диван завалюсь! -- мечтательно продолжала Лидочка. -- А он пусть себе брешет про политику...

-- Про Карабах только не смотри, а то напужалого родишь! -- ржала здоровенная Антонина.

-- Самогонку-то бросай! -- поучала Лидочку востроносая Нинка, мать троих детей. -- А то, не дай бог, дебил будет...

-- Не будет! -- вступала в разговор Любанька. -- Главное, Виталька-то не пьет...

И она улыбалась соседке ласково, но не очень широко -- а то услышит Лидка, как зубы Любанькины скрипят.

Теперь она любила Витальку пуще прежнего -- за то, что отобрали. Так любила, что ничего святого для нее в этом мире уже не было. Вроде бы и выгорело у Любаньки все уже изнутри. Но тлел, тлел в душе ее огонь и отражался он порой диким блеском в зрачках остывших Любанькиных глаз. Она, девка обездоленная, ЗНАЛА, что придется ей разлучницу убить. Это было бы для Любаньки впору. Потому что для себя она эту толстую дуру Лидку давно уже погубила... В тот самый миг, когда пронзительно и ясно улыбалась вслед счастливой свадьбе ее.

И вот однажды под утро, пришел к Любаньке некто -- большой и темный. И все-все что делать он ей объяснил, посверкивая как будто дырочками вместо глаз...

Лидка-то на свою беду вовсе не перестала принимать на ночь по "граненому". Особенно когда Виталий, колхозный шофер, уходил в дальний рейс.

И вот настала ночка черная, для всех них особенная.

Любанька сидела в темноте и ждала, когда погаснет у соседушки свет. Виталька уехал еще с вечера. "Она выпьет и ляжет... выпьет и ляжет" -- бормотала Любанька, сидя у окна. А по улице поземка метет, метет, следы скроет!

Свет у соседки погас.

Вот и сделала все Любанька, как ночной гость вразумил.

Вышла она, крадучись из дома и перелезла в соседний двор через низенький заборчик. Рыкнул было на нее Лидкин верный сторож-пес Дозор, но сразу же признал соседку, приласкался влажным носом к ее холодным ладоням. Дверь в сенцы не заперта... Витальку здесь ждут днем и ночью... Теперь завалила Лидка в печь уголь, "поддала" как следует и спит... в деревне все про всех -- всем известно.

Тихонько приоткрыла Любанька избяную дверь... всхрапывает соседка за перегородкой. Тикают, будто осыпают секунды, часы. Из жаркой печки светятся тлеющие угли.

С легким шорохом перекрыла Любанька печную трубу задвижкой и вышла на цыпочках. Плотно закрыла за собой дверь и онемелыми губами прошептала:

-- Вместе со своим отродьем угоришь... сучка!

Крутилась поземка, заметала следы...

...Виталий проехал полпути до города, когда услышал позади выстрел. Сначала он даже не понял в чем дело, но тут машину заюзило. Вырулил к обочине. Так и есть! Правый задний баллон приказал долго жить.

Облегчив душу крепким шоферским словцом, Виталий кое-как развернулся и

подался домой.

Выходя их гаража, Виталий вдруг вспомнил, что где-то тут, в дальнем темном углу, давно пылится припрятанная им "калымная" бутылка. Все в рейсе, да в

пути -- и выпить некогда! Ну, а завтра, завтра все равно камеру латать...

Водка сразу ударила в голову. Пока Виталий дошел до дома, ноги у него стали как ватные... Тихо, чтобы не разбудить жену, Виталий быстро разделся. В жаркой печке светились тлеющие угли, тикали, будто осыпали секунды, часы. Виталий лег на диван и подумал:

-- Что значит давно не пил... душно-то мне как!

И провалился в беспроглядно-черную, с редкими желтыми искорками бездну... ...-- Самохины угорели! -- полетел с утра слух по деревне. Бабы на ферме талдычили взахлеб:

-- ... Пьяные были оба... Видать, Лидка трубу рано закрыла... Выходит, Виталька за смертью своей вернулся! Судьба!

Любанька в разговоры почти не вступала. Она отрешилась от происходящего, чтобы не сойти с ума.

-- Вита-ля, зачем же ты?.. Сокол мой, ненаглядный!

И нельзя ей было на людях грохнуться оземь, завыть по-волчьи. Зато можно было, придя домой, взять шнур капроновый и связать себе петельку. Так Любанька и сделала. Привязала она веревку к кольцу на высокой матице и толкнула ногой из-под себя скамеечку.

И последний миг ее жизни словно бы слился с вечностью; мед-лен-но тянулось время. А у крайнего на улицу окна вдруг появился знакомый силуэт -- большой

и темный.

-- Пшел... сатана! -- прошипела Любанька, чувствуя, как все глубже впивается в шею веревка. А черный гость погрозил ей длинным когтистым пальцем, сверкнул на Любаньку дырочками глаз. И скамеечка под ней, глухо стукнув, осталась...

Любанька очнулась, подняла вверх руки и ослабила петлю на шее. А в сумрачной

избе перед ней никого и не было. Да и кому здесь быть? Дверь ведь -- заперта!

Но отдавался еще в Любанькиных ушах глухой голос незваного гостя,

шепнувшего ей еле внятно:

-- К бабке Кривухе иди. Она поможет...

...Хихикая и пришептывая, бабка повела гостью в низкую горенку. Там с потолка свисали пучки сухих трав, а в левом верхнем углу вместо божницы красовался пыльный портрет старого маршала СССР при всех регалиях, выдранный бабкой из "Огонька".

-- Садись, девица, -- прошелестела Кривуха. -- Знаю, знаю, зачем пришла, о том мне от НЕГО ведомо. Не побоишься ли? Страшно мертвого любить... страшно!

-- А придет Виталик-то? -- каменея скулами, спросила Любанька. Кривуха же, оскалясь, растянула длинную щель своего беззубого рта.

-- Эх, девонька, придет, как миленький! Но большой я грех на душу беру... знаю, что тебе ради любезного ничего не жалко...

-- Ничего, -- глухим эхом откликнулась Любанька.

-- Перстенек свой сыми! -- прошипела Кривуха. -- В нем смаград-камень... это еще прабабки твоей перстенек. Серьги из ушей вынь. На сберкнижке у тебя сколько?

-- Пятнадцать тысяч. Да еще компенсации, что ли, должны быть. А сколько их

-- не знаю...

Кривуха наклонилась вплотную к гостье через стол, седые космы ее свесились почти до замызганной клеенки. Из-под сухих бабкиных губ к Любаньке

просочился гнилостный запах.

-- После первой ночи сберкнижку мне подпишешь. А когда он придет, все

зеркала в доме завесь, не то узришь его себе и мне на погибель!.. Придет же он через два дня, в полнолуние... Растет месяц молодой -- царь небесный -- и все из-под земли к нему тянется... сыра трава и сухи кости...

Горбатясь, Кривуха гадюкой скользнула из-за стола.

-- И будет, каждый раз, милашка, полнолуние -- твое!.. Ох, не замолить мне греха, девонька, не замолить!

И она достала из-за шкафчика за печью большой флакон темного стекла с притертой пробкой.

-- Вот тебе, девонька, настой травки аспидной. Как услышишь, что мертвец-то идет, выпей рюмочку малую, увидишь его молодым, да статным. И -- в постелю с ним скорей!

Вздрогнула Любанька, а Кривуха заперхала: ха-ха-ха...

...Странная блажь пришла в голову Любаньке: прежде чем завесить старинное трюмо, решила она покрасоваться перед ним вволю. Сбросила девка нехитрые одежки. Худосочные городские дамочки за такое как у нее тело всю "фирму" бы

с себя отдали. Повернулась Любанька перед зеркалом так и эдак, блестя глазами. Замурлыкала:

Поливай -- не поливай.

Ой, да не придет любовь обратно...

И -- осеклась. Что-то там говорила бабка Кривуха про траву? Ах да... растет месяц молодой -- царь небесный... сыра трава и сухи кости к нему из-под

земли тянутся...

Достала Любанька флакон темного стекла, выкрутила притертую пробку. Поплыл

по избе пряный удушливый запах. Стукнула щеколда в сенях.

И сердце Любанькино в ответ стукнуло -- он!

Одним глотком выпила Любанька уже налитую рюмку... ох, гадость какая!.. Торопливо набросила на трюмо пестрое, с попугаями, покрывало и метнулась к раскрытой постели... легла так, чтобы он увидел ее сразу всю: от глаз до ног. Тихий стук в дверь был сухим, отчетливым, мерным.

Переведя дух, она сказала:

-- Открыто, Виталя... входи!

Не обманула бабка Кривуха -- остался Виталий молодым, да статным. И глаза светились у него как тогда, под березками. Длинный, с малой горбинкой нос, крепкий подбородок, белозубая улыбка... все было в нем живое!

Присел Виталий на край постели и молча огладил ее ждущие бедра шершавой рукой. Любанька задышала часто-часто... А гость не спеша стал раздеваться

-- снял черный похоронный костюм свой и аккуратно повесил его на стул. Потом взглянул ей в лицо виновато и медленно провел широкой ладонью по своей щеке. Скрипнула двухнедельная щетина... извини, мол... небрит...

Охватила Любанька милого за холодную крепкую шею, прижала его у себе. Раскрылась она любезному всем телом своим, жадными губами ловила она его жгучие поцелуи -- словно в жаркий день ледяную воду взахлеб пила... А потом, вздрогнула она, вскрикнула, выгнулась дугой и застонала. Разметалась в беспамятстве.

И нечаянно задела покрывало на трюмо.

С тихим шорохом сползло оно на пол.

Сквозь отблеск лунного света в чистом зеркальном стекле увидала Любанька, что на груди ее лежат костлявые пальцы мертвеца и скалится ей в лицо бугристый дырявый череп, с которого кое-где свисают лохмотья гнилой плоти...

И провалилась она в беспроглядно-черную, с редкими желтыми искорками, бездну...

...Смерть Любаньки обнаружилась сразу. А вот смердящий труп бабки Кривухи нашли только через неделю.

Жила бабка на отшибе, и люди к ней заходили редко.

*

ВЕДУЩАЯ СКВОЗЬ НОЧЬ

1. ТЕНЬ У ДВЕРИ

... "Не сомневался, что он хочет меня объегорить, -- рассказывал райвоенком... -- Еще бы! Как к себе домой, заходит в кабинет типичный

"крутой" деляга "в коже" и тоном таким, что мол, не моги возразить, требует адреса ветеранов войны, Афганистана и вдов погибших. Деньгами, говорит, хочет помочь. Спрашиваю его прямо: ты ведь не из собеса, тогда признавайся, парень, зачем тебе это надо... Тут он как следует сорвался -- на меня...

Так вот, когда встретитесь с ним, слушайте и верьте всему, что он скажет"...

--

Никита Панин усмехнулся над газетным листом. Да уж!.. он тогда выдал этому военкому по первое число...

Никита потянулся к пачке "Мальборо", взял сигарету... Гулкий стук вдруг разнесся по просторному холлу -- в большие стекла окон хлестнул очередной порыв дождя.

Панин закурил, отложил в сторону газету, подошел к окну и стал пристально вглядываться в фиолетовый сумрак октябрьского вечера... Дождь, опять дождь.

Осень. Три дня назад ему стукнуло тридцать пять. "Осень жизни, как и осень года"... "надо благодарно"... Благодарно?! Как бы не так! Никита с досадой отвернулся от окна и -- краем глаза -- увидел рядом со своим отражением в стекле чью-то неясную тень. Тень, мелькнувшую у входной двери.

Никита повернулся: мгновенно и круто. Реакция у него была отменной... а не будь она такой, остался бы Никита там, "за речкой". Или бы вернулся домой

-- непривычной воздушной трассой. Но только уже не командиром "ИЛ" -- а

тихим пассажиром "Черного тюльпана"...

...В холле никого не было. Большой и пустынный, он просматривался насквозь

-- низкий китайский столик с черной лакированной столешницей, кресло.

Камин, в котором горят и потрескивают березовые поленья...

Почудилось? С каких это пор стало чудиться... Нервы?

Панин хмыкнул.

-- Нервы!.. тоже мне. Да у него стальные нервы, это подтвердит каждый "дух" из окрестностей Кабула...

Никита смял наполовину искуренную сигарету в хрустальной пепельнице и снова принялся за чтение. Что ни говори, а приятно, когда вот так о тебе... причем под рубрикой "непричесанный монолог". Да, "не причесали"! Все как он

говорил, а некоторые фразы звучат даже еще резче. Корреспондент будто бы читал его мысли, а не только записывал слова...

--

-- "Не один военком "бдил", -- язвил мой собеседник "в коже". -- Когда призывы к пожертвованиям звучали еще редко, кооператоров честили уже вовсю. Пришел тогда в банк и говорю, что мой кооператив решил перевести такую-то сумму "афганцам". Как это сделать? С горем пополам начал перечислять. А налоговая стала с этих сумм подоходный брать: ага, рассылаешь, говорят, друзьям-родственникам и таким образом обращаешь их в наличные, прикарманиваешь...

...С тех самых пор три года шлю почтовые переводы полуголодным старухам, паралитикам, покупаю и развожу мясо, устраиваю бесплатную кормежку, какую эти старики-ветераны вовек не едали. А когда к властям обращаюсь, чтобы помогли единственно в чем -- разобраться, кому помочь в первую очередь, -- на меня глядят чекистским прищуром: какой, уважаемый, тебе прок от благотворительности?..

Знают они, что я человек не богатый, однако состоятельный: две машины купил, дом, квартиру, мебель... Трамбовать, что ли, эти бумажки по кубышкам? Может, мне звонки со "спасибо" что отпущение грехов?.. С одной бабулей переговариваюсь много месяцев, недавно даже оборвал ее излияния -- из-за

...Легкий шорох и опять же -- за спиной. На этот раз Никита ничем не показал, что насторожился... еще несколько секунд он внимательно вглядывался в газетный текст. Но ему было уже не до чтения.

В комнате -- кроме него -- еще был кто-то. Это Никита уже ЗНАЛ совершенно точно.

Два года в Афгане научат чуять опасность вовремя даже самого тупорылого дубака. А уж Никита Панин -- тупым не чета. Он весь из себя -- снаружи и изнутри -- четкий, собранный, будто бы из отдельных жилочек скрученный... его то уж -- как воробья на мякине -- не проведешь...

Но некто... или нечто... чего оно ждет? Добивается того, чтобы хозяин начал

рыскать по холлу в поисках незваного своего гостя и заглядывать во все углы?!

Ну что ж, подождет. Пусть подождет...

И Никита скривил свои тонкие, красивого рисунка, губы, в жесткую усмешку. Бывало увидев ее, такую, на узком лице командира, бортинженер Мурсалимов говорил:

-- Парни, шеф на взлете!

И весь экипаж -- лихие, ну просто "ломовые" ребята, делались тише воды, ниже травы...

Никита снова взялся за газету. Ему-то спешить некуда. Он, слава Богу, в

своем собственном доме... Это тот, кто пришел пусть дергается. Проявит еще себя, куда он денется!

"...Но опять-таки, какое дело до моей "пользы" бдительным госслужащим -- не

у них же кусок отбираю, свой переламываю. Да и кто они, чтобы спрашивать? Если и занимаются благотворительностью, то за чужой счет. Городские власти устраивают с помпой бесплатные обеды. Но платят за них налогоплательщики. Заводы-монстры, акционерные общества, банки трубят на всю Европу: пожертвовали столько-то тысяч, ура... Директору платежку подписать просто, деньги не его -- рабочих или акционеров. А я плачу свои и по своей воле.

Вся жуть в том, что и их не дают с толком истратить. Нынче деньги что пыль под ногами: слабому да хворому что с ними делать?

Вот и решил: чем переводы слать (тем более что почта нынче сдирает столько, что можно семью кормить год на такие деньги), так лучше буду инвалидов обслуживать натуральными продуктами. Вот уж год предлагаю властям: сдайте в аренду или, на худой конец, продайте столовую мне. Все равно общепит стал сейчас убыточным. Через месяц, обещаю, буду кормить сто человек, через два -- двести...

...В исполкоме меня, казалось бы, понимают и затею одобряют. Когда же иду за ответом, опускают глаза словно девицы в ожидании жениха: мол, не в силах взять ни одной столовки у райобщепита... Вот этого не понимаю и понимать не

хочу. Не можете сделать как лучше, не умеете пользоваться властью -- уходите. Сколько можно обещать?..

...Вы понимаете, какая чудовищная глупость -- благотворительность

приходится "пробивать". Вторая глупость -- "избранникам народа" не верят, а мне, малоизвестному дельцу, верят... И главная глупость: нищая власть не в

состоянии защитить слабых от недоедания -- и нам, кто побогаче, делать это не дает..."

2. ЧТО-ТО БЫЛО НЕ ТАК...

Немного не дочитав статью до конца, Панин бросил газету на столик. Чтение ничуть не мешало ему анализировать ситуацию. И он вынужден был признать, что она пока складывается не в его пользу.

В доме кто-то есть. И до сих пор этот "кто-то" ничем себя не проявил, не выдал... иногда только слышится Никите... или просто чудится ему... чье-то неровное легкое дыхание. И непонятно, как вошел в дом сей незваный гость

-- дверь была заперта, это Никита помнит точно.

Панин встал и легкими кошачьими шажками пересек холл до входной двери. Она оказалась незапертой, а просто притворенной...

Вот оно!

Никита увидел на полу рядом с дверью маленький след грязной босой ноги. Он оконтуривался по светлому паркету бурой, еле приметной каймой. Вот еще один следок... и -- еще.

Следы вели в уголок за камином -- единственное место в холле, где еще можно было спрятаться -- и то не каждому.

Никита заглянул туда и увидел девочку лет пятнадцати, белокурую, с голубыми ясными глазами. Она, встретив его взгляд, шумно и с облегчением вздохнула -- точь в точь как пловец, наконец-то вынырнувший на поверхность гиблого омута. И не спеша, с достоинством, вышла из-за камина.

-- У меня для гостей кресло есть! -- насмешливо сказал Никита. -- А ты залезла в пыльный угол. Может быть, представишься?

-- Я -- Татьяна. А для вас, Никита Юрьевич, если хотите... просто Танечка. -- А как же ты вошла? Дверь ведь была закрыта.

-- Что вы, Никита Юрьевич! Открыта.

-- Ну, ладно. Садись, Танюш. Рассказывай.

Таня, подрагивая хрупкими, по девичьи узкими еще бедрами, прошла к креслу и робко присела на краешек его.

Никита подумал:

"Через годик у нее фигурка будет -- закачаешься!"

Он примостился напротив Тани прямо на столе, небрежно отодвинув в сторону газету и пепельницу. И вопросительно посмотрел на гостью. Та сначала тщетно попыталась улыбнуться ему, а потом ее личико вдруг исказила судорога, и все тело Танечки забилось крупной дрожью.

-- Я... я вас не боюсь... и не стесняюсь поэтому!.. -- жадно хватая ртом воздух, выдавила из себя Таня. -- По... о... смотрите!

Она встала и скрюченными пальцами с трудом расстегнула свое темно-синее,

явно вышедшее из моды, платье. Рывками стянула его через голову. Под платьем у нее ничего не было -- ни лифчика, ни трусиков.

-- Господи! -- ахнул Никита.

Полные и прямо стоящие Танечкины груди были почти сплошь искусаны, живот и бедра густо покрыты кровоподтеками, а на длинных стройных ногах ее... выше колен... опять же укусы, царапины, синяки -- следы жадных сосущих поцелуев...

-- Вы его знаете. Кульгузкин.

-- Степан?!

-- Он... козел поганый.

-- Да как же... ты? Зачем?

Таня всхлипнула:

-- А здесь что он мне сделал... посмотрите!

Она, цепляясь за подлокотники, опять села в кресло, и, зажмурившись, подняла вверх согнутые в коленях ноги.

-- Так тебе же... к врачу надо!!!

-- Это он рвал зубами. Тогда, когда положил меня на себя лицом вниз и велел... в общем, велел взять ртом...

И Танечка облизнула свои пересохшие губы. Никита только сейчас увидел глубокие трещины в уголках ее маленького, пухлого по детски рта.

-- Всю по косточкам перебрал... перещупал. Совал мне... везде... Я же девочка еще... бы-ла!.. я даже и не знала, что женщин можно... в такие... такие вот места!..

Таня покраснела, закрыла лицо ладошками и опять заплакала -- теперь уже взахлеб.

-- Ладно! -- катая по скулам желваки, сказал Никита. -- Ладненько! Теперь ты говори, как все получилось. Зачем ты к нему пошла?

-- Мамка... Мамка ему пять тысяч была должна... он каждый день приходил и долг спрашивал. Отчим, гад, еще в прошлом году смотался в свою су... у... веренную Молдавию. Ваучеры продали... проели... У меня ведь еще маленький братишка... А мамка болеет и поэтому ее с работы сократили... легкими она мучается... в литейке же фо... о... рмовщицей работа... ала!

И Таня всхлипнула, но уже так, что Никита понял -- плакать она больше не будет.

-- Я за помощью к вам пришла, Никита Юрьевич! Вас ведь все знают... что вы добрый. Я не для себя, для мамки с Игорьком. Мы второй день уже с одной буханкой хлеба сидим...

-- Понятно. Ты пока одевайся, я сейчас!

Никита бегом поднялся в комнаты и вернулся с сумкой -- в руках все не уместилось. Бутылка грузинского бренди, штук пять "Сникерсов", булка, апельсины. Две рюмки.

-- Давай-ка, Танюша, отойди душой... Много я тебе не налью, но фронтовые сто граммов прими. Примешь?

-- Да.

-- Ну, а я себе побольше... мужик, все-таки. Пей!

И он принялся чистить апельсин.

-- Я... "Сникерс" откушу. Можно?

-- Можно!

Таня осторожно выпила половину рюмки.

-- А пить-то она совсем непривычна, -- подумал Никита. -- Ох, Господи, да зачем же ты допустил... чтобы ее, ребенка еще... и -- вот так!..

И он выпил свою рюмку залпом. Налил еще. Опять выпил. По стеклам окон надсадно барабанил дождь... "Я что-то должен вспомнить, -- подумал Никита.

-- Что-то было не так. А что именно?

Ах да, дождь. Этот нудный октябрьский дождь. Танечка пришла, когда он уже начался. А платье на ней было сухое.

Почему?

Может быть, и не пешком она пришла, сирота. А подвезли ее в машине... подвезли, высадили, пожелали удачи..."

-- Ой, Никита Юрьевич! -- сказала Таня. -- Да вы же эту гадость... как воду пьете!

-- Закуришь?

-- Ой, нет! Что вы...

-- А я закурю. Знаешь, Танюш, я гонял в Афган "семьдесят шестой"... Ну, "ИЛ-76"... Мы из Ташкента таскали в Кабул муку, керосин... Впрочем, это неважно...

АФГАНСКОЕ НЕБО. I.

...Погода, как говорят пилоты, звенела. Восход солнца экипаж должен был встретить уже при подлете к аэропорту назначения. Через полтора часа полета, за сто километров от афганской столицы, экипаж связался с кабульским авиадиспетчером. Тот сообщил метеоданные, порядок снижения и дал согласие на прием самолета. За 70 километров от Кабула экипаж приступил к гашению скорости и снижению... Уже и солнышко поднималось, а земля под крылом самолета была зеленой и мирной...

...Никому не дано было предвидеть -- то ли до гибели экипажа оставались считанные минуты, то ли авиаторам суждено было пережить их, чтобы затем счастливо ощутить себя вновь родившимися на свет...

...Неотвратимо надвигалось страшное: самолет, наполненный 55 тоннами керосина, при ударе о землю взрывается, превращается в гигантский факел, из которого людям не выбраться...

3. И МЕРТВЫЕ, И ЖИВЫЕ ПЬЮТ КОНЬЯК

-- Никита Юрьевич! -- тронула его за руку Таня... -- Никитушка, ты что?!...

-- Списали меня с полетов, малышка. Вот что. И афганский орден "За храбрость" у меня есть, и наш "За личное мужество" где-то до сих пор в чужом сейфе лежит. А с полетов -- списали!..

-- Так за что же?

-- Нашли за что. Я после последнего своего полета как раз деньги получил... Раскидывал их в ташкентском автобусе по полу. Берите, мол, все равно не мои, а советские... Так психом сочли. Вообще-то и правильно сочли, меня бы только свой брат-"афганец" мог понять правильно. Но только уж не чинуши из медкомиссии. И вот хожу четвертый год в бизнесменах... Если честно... ненавидите вы, простые, нас?

-- Только не вас, Никита Юрьевич! -- быстро сказала Таня и залпом допила свою рюмку. -- Вас же весь город знает... на вас люди Богу молятся! Вы

-- добрый.

-- Милосердный... так, наверно. Но вовсе не добрый.

-- А разве?..

-- Да, разве! Я так часто видел смерть глаза в глаза, что убить человека мне как два пальца...

Никита осекся.

-- Зря вы так на себя, Никита Юрьевич!

Таня посмотрела ему прямо в глаза. Но Никита не отвел взгляда. -- Пить еще будешь? -- спросил он.

-- Нет. Я пойду.

-- А я -- выпью. И поедем к вам. Ты где живешь?

-- Нет, я пойду. А адрес я вам записала. Вот...

-- В Затоне, значит. Ну да, вы же со Степкой соседи. Так?

-- Да.

-- А, черт! "Мерседес" то у меня Витька в Москву угнал. А "Волга" на другом конце города. Сейчас тачку вызову...

Панин потянулся было к телефону, но Таня положила ему руку на плечо.

-- Можно.

-- Никитушка, дождь кончился. Пойдем пешком, а? Здесь же недалеко. Я... я подольше с тобой побыть хочу!.. Когда еще доведется...

-- Теперь -- доведется. Я вас не брошу.

-- Да, но я-то... Ладно. Пошли?

-- Пошли. На вот, мою куртку набрось... Бери, бери -- кому говорят?

-- Не надо. Мне не холодно... А вы?

-- Что мне, надеть что ли нечего?

Никита взял кейс и стал укладывать в него продукты. Взял самое вкусное, что нашлось в доме и -- сколько уместилось. Потом зашел в спальню и открыл потайную дверцу сейфа. В раздумье посмотрел на разноцветные пачки. Достал одну.

"Сто кусков. На первое время им, пожалуй, хватит. Детей подкормить, одеть, обуть... поизносились поди..."

...-- Никита Юрьевич... спасибо вам! -- сказала Таня, когда они вышли на темную мокрую улицу. -- Спасибо!... а то вот так -- помрешь и глаза некому закрыть будет...

-- Танька, да ты что?! -- вскинулся Никита. -- Сопли еще зеленые об этом думать. Да ты еще всех своих врагов заделаешь -- я тебе помогу, если что.

Сдюжим!

-- Спа... сибо! -- прошептала Танечка, сжала своими холодными пальчиками правую кисть Никиты, и они медленно побрели на голубоватые огни -- туда, где светилась длинная изогнутая полоса набережной.

Когда до Затона оставалось всего ничего, каких-нибудь двести метров по косенькой, сзади вспыхнул ослепительный свет фар. Заюзили по мокрому асфальту покрышки. Хлопнула дверца машины.

-- Никита Юрьевич! Вас подвезти?

-- А, это ты, Степан. Ну, как жизнь?..

Весь белесый, Кульгузкин хлопал своими поросячьими ресницами. Лицо у него белое, никакому загару не поддается. Руки хлипкие, веснушчатые... Потные. Всегда потные.

-- Никита Юрьевич, -- заискивающе сказал Кульгузкин. -- Отойдем-ка. Разговор есть.

-- Я сейчас, Танюш, -- сказал Никита. -- Поговорю вот с товарищем. Ты подожди чуток...

И он аккуратно поставил свой кейс на обочину.

Таня искоса посмотрела на него через плечо и тихонько пошла вперед по шоссе...

-- Никита Юрьевич, я эту девочку уже купил, -- тихо сказал Кульгузкин, облизывая свои бледные бескровные губы. -- Так что -- отступного с вас...

-- Идет! -- кивнул Никита. -- С меня четыре "напа". Устроит?

-- Вполне! -- оживился Кульгузкин. -- Кстати, у меня в машине есть бутылочка, его, родимого. Примем на грудь?

-- Знаешь что, Степка? Поезжай-ка ты лучше к энтой матери. А по пути

помолись ангелу-хранителю своему. Авось и спасешься. Дорога-то скользкая...

-- Шутить изволите, Никита Юрьевич! -- обиженно скривился Кульгузкин. -- Ну да, вы же большие люди, а мы так себе -- дерьмо. А я, между прочим, от чистоты души предложил...

-- Ладно, уговорил, -- буркнул Никита. -- Так и быть, наливай! Я уже

маленько того... "Догнать" надо бы...

Кульгузкин покопался в салоне.

-- Ну, позабавился я немного с этой нищей девкой, -- донеслось до Никиты из машины. -- Ну и что с того? А мы люди свои... всегда сочтемся! А?

-- Ясное дело! -- ответил Никита в его согнутую спину.

Степан достал непочатую бутылку французского коньяка и два стакана.

-- А закусить вот... -- он извиняюще повел плечами.

-- Да ладно, -- отмахнулся Никита. -- Было бы что выпить...

АФГАНСКОЕ НЕБО. II.

"...Комиссия Госавианадзора СССР, расследовавшая происшествие с самолетом ИЛ-76... установила, что с одной из вершин хребта Пагман он был поражен ракетой "Стингер": в фюзеляже обнаружили десятка два ее осколков. На одном

из них клеймо: "Сделано в США, Штат Флорида". Признано: действия экипажа

были правильными"...

4. К Т О ? !

...Опять начал моросить дождь. Никита скользнул быстрым взглядом по темному пустынному шоссе. Кульгузкин налил в оба стакана -- в каждый -- чуть больше половины.

-- За Танечку, -- сказал он, и Никита, согласно хмыкнув, взял свой стакан левой рукой.

-- Будем.

-- Будем!

Кульгузкин медленно, с явным наслаждением, высосал свою порцию. А Никита

-- свою -- с размаха выплеснул ему в лицо и в тот же миг коротким ударом "вырубил" Кульгузкина...

...Его бортинженер Наиль Мурсалимов -- знаток восточных единоборств

-- утверждал, что удар именно в эту точку действует безотказно: обеспечивает жертве пять-шесть минут полного покоя. Причем не оставляет на теле ни малейшего следа...

-- Твоя правда, Наиль! -- сказал вслух Никита, глядя на распластавшегося по мокрому асфальту Кульгузкина. -- Отключился Степка...

Глухо урча мотором, белая "девятка" юзом съехала к воде, воспетой народом великой русской реки... к мутной, с нефтяными разводами, воде. Помедлила чуть-чуть и, накренясь на правый бок, упала с двухметровой высоты. Булькнул, вырываясь из кабины, воздух, и машина легла на бок... И в призрачном свете голубого фонаря Никита увидел -- точнее, угадал -- голова Кульгузкина находится под водой.

Глубина здесь была небольшая, всего метра два с гаком. Для Степана хватило.

"Вот и все, -- подумал Панин. -- Вредно пить за рулем!.. Особенно, если

дорога твоя -- скользкая..."

И тут почудилось Панину, будто бы кто-то сзади, неслышно подкравшись, ощупал ледяным дыханием его затылок. Не вздрогнул Никита, нет... не той он был закваски!.. а только тихо и коротко спросил:

-- Кто?!

-- Классный удар, командир. Удар -- от и до!

-- Наиль! -- сразу же узнал Никита этот хрипловатый басок. И тут же понял,

что ГОЛОС, прозвучавший в его мозгу, абсолютно нечеловечен... просто Никита, точно почему-то зная с кем он говорит, слышит его живым. Знакомым до мельчайшей интонации...

Еще бы! Как-никак, вместе с обладателем этого голоса -- кем бы он сейчас ни был -- Никита сделал сто один рейс "Ташкент -- Кабул"...

-- Сто два, командир, -- поправил его Наиль.

Да... именно сто второй стал последним... Тот самый рейс, который "закрывался" на минуты...

АФГАНСКОЕ НЕБО. III.

...Первая минута.

Высота полета 7750 метров. До Кабула 34 километра. Вдруг все услышали сильный хлопок по левому борту и самолет резко бросило вправо. Мгновенно в кабину ворвался ветер. Все, что было незакрепленным, сорвалось с места.

В это время бортрадист несколько раз крикнул в эфир "земле": "В нас попали!"

С того момента связи с кабульским диспетчером уже не было.

Вторая минута...

Глянув через левое плечо, командир увидел огромную пробоину в борту (впоследствии комиссия сделает ее замер -- 2 на 1,5 метра). Левые двигатели не работали, но при снижении это было не так страшно. Все приборы, кроме указателя скорости, зашкаливало. Старший бортоператор, находившийся в хвостовой кабине с широким обзором, постоянно информировал командира: "Все нормально. Крыло чистое. Огня нет".

Третья минута...

Кабину наполнил запах дыма. Едкого, удушливого. Это горели электрожгуты. Взялись за огнетушители. Кто-то сообразил приоткрыть хвостовую рампу и мощным сквозняком дым вытянуло. Бортинженер известил командира, что

повреждена гидросистема и жидкости в ней -- ноль, а значит, шасси при посадке выпускаться не будет.

Самолет продолжал снижаться...

Четвертая минута...

Бортинженер доложил:

-- Закрылки при посадке не выйдут.

Командир:

-- Садиться будем на живот...

5. "МЕНЯ ДЕРЖИТ ВАША ПАМЯТЬ..."

...-- Знаете, как наша экипажная братия говаривала о вас?

-- Нет.

-- Летай с Паном -- будешь паном!

-- Приятно слышать! -- сказал Никита. -- Ну, а ты... как?

-- На своем сто двенадцатом рейсе. Там же, над хребтом Пагман. Вы еще не забыли, командир, сколько весит груженый Ил?

-- Свыше ста пятидесяти.

-- Правильно. Вот и наш полетный вес был 154 тонны. А осталось: от машины только триста кило горелого металла, а от нас -- только наши души...

...Никита обнаружил, что он уже отошел от места гибели Степки Кульгузкина метров на пятьдесят. И что он бредет куда-то по шоссе в темноте и полном одиночестве, а в лицо ему хлещет пронизанный водяной пылью ледяной ветер...

А кейс?! Вот он... в правой руке.

-- Вы ничего не забыли, командир, -- сказал Наиль. -- И никаких улик не оставили. Я недаром всегда боготворил вас, вы этого стоите. И я всегда

молился за вас Аллаху, великому и милосердному -- да будет благословенно Имя его!..

...Теперь Панин вспомнил, что его бортинженер говорил ему "вы"... а остальным -- и младшим, и старшим по званию, порой беспощадно "тыкал". Кто-то из экипажа, помнится, обратил на это внимание. Наиль огрызнулся:

-- У нас в Казани так принято!

КАК ИМЕННО принято в Казани -- никто толком не понял. Но разговоров на эту тему больше не возникало: Мурсалимова не только уважали как первоклассного специалиста, но и побаивались. Достаточно было лишь раз взглянуть на его

лицо -- крутой лоб, длинный, чуть горбатый нос с тонкими ноздрями,

подбородок с ямочкой -- чтобы понять: этот парень может "взорваться" от первой же искры. Не хуже бочки с порохом...

...-- Вы, земные, думаете, что все решаете и делаете сами? -- неожиданно спросил Наиль.

-- В общем-то -- да.

-- Это не совсем так, командир. Пока вы помните о нас -- мы с вами. Иногда совсем рядом, иногда -- неизмеримо далеко... впрочем, это по земным понятиям. Для нас же нет ни времени, ни расстояния. Я продолжаю любить тех, кого

любите вы и ненавижу тех, кого вы ненавидите. МЕНЯ ДЕРЖИТ ВАША ПАМЯТЬ. Я в земной жизни даже и предположить не мог, что вы так привязаны ко мне, командир...

-- Да, -- невпопад ответил Панин. -- Да... Ведь общий на минуты и шел у нас счет...

АФГАНСКОЕ НЕБО. IV.

Пятая минута...

Машина вела себя... "вяло"... мелькнула мысль сажать ее прямо в поле, рядом

с дорогой, ведущей на Баграм. И все же после четвертого разворота сформировалось окончательное решение: садиться на грунтовую полосу кабульского аэродрома, правее основной "бетонки".

Шестая минута...

Подобных заходов и посадок никто, никогда и нигде не делал. Не было таковых предусмотрено ни в руководящих летных документах, ни в программах

тренажерной подготовки летчиков. Зная минимальные скорости снижения при имеющемся полетном весе... командир выдерживал режим движения машины в 370 км/час. Она неумолимо приближалась к земле...

Седьмая минута...

Точку посадки обозначили в начале "грунтовки". Но когда до "точки"

оставалось метров 500, стало видно, что это место изрыто. С трудом перетянули через него... пониже, пониже к земле. Поскольку крыльевые баки были заполнены топливом, высокое выравнивание машины могло привести к "хлысту" -- удару о полосу... Метров за двести до касания бортинженер и бортрадист обесточили самолет, чтобы снизить вероятность пожара.

Восьмая минута...

Хвост самолета чиркнул о полосу. В кабину через пробоину в борту ворвался пыльный смерч. Ничего не разглядеть: темень. Отрицательное ускорение припечатало всех к спинкам кресел. Наконец самолет пополз на фюзеляже, коснулся земли левой плоскостью (всех напоследок еще раз шатнуло) и встал ровно.

Все! Через аварийный люк один за другим спустились на землю. А к ним уже

мчались пожарные машины. Нужды в них не было...

6. ОКНО В БЕСПРЕДЕЛЬНОСТЬ

...-- Прощайте, командир! -- сказал Наиль.

-- Подожди. Мы теперь что, никогда уже не встретимся?

-- Это как сказать, -- усмехнулся невидимый собеседник. -- Для вас, земных, "всегда" и "никогда" разные понятия. А для нас это -- одно и то же... Для кого-то я вроде бы как ангел-хранитель, а для кого-то -- дэв... или, если по-русски, -- бес в ребро! Неужели вы всерьез полагаете, что покойный Степка предлагал вам выпивку по доброте душевной?

-- Теперь дошло, -- сказал Никита.

-- Это я ему нашептывал, притормаживал. Знал, что если вы уж решились, то... в общем, все как учили, командир!

-- Спасибо.

-- Не за что. Если сможете, забудьте меня. У нас ведь здесь совсем другие заботы... понимаете?

-- Я -- постараюсь.

-- Я-то уже ничего не волен забыть. Любовь и ненависть -- это вечное. А я ведь тоже частичка вечности. Теперь вы поняли?

-- Да. Прощай, Наиль.

-- Вам пора поворачивать к поселку. Через пятнадцать минут сорок секунд здесь проедет машина, а вам рисоваться здесь ни к чему... Да и Танечка вас ждет...

Панин мгновенно вспомнил все... Таня!.. А ведь Наиль знает будущее... она и он, Никита. Суждено ли им?..

-- Наиль!!!

...Окно в беспредельность закрылось.

--

Никита брел по убогой улочке. Здесь было потише, только темнота вроде бы сгустилась еще сильнее, и ничто не нарушало ее осеннего беспробудного сна... только поблескивали длинные языки луж в ухабах узкой дороги. Дома прятались подальше от нее -- за невысокими хилыми заборчиками и рассмотреть их не было никакой возможности.

-- Пятьдесят девять, Назаровы... дом номер пятьдесят девять, -- бормотал себе под нос Никита, механически -- аккуратно вытаскивая свои шаги из вязкой грязи. -- Попробуй-ка, найди тут его...

И вдруг Никиту словно бы толкнул в грудь кто-то... он различил под ногами светлое пятно и понял, что перед ним -- его собственная куртка. Та самая, которую он дал Танечке перед выходом из дома.

"Догадалась моя ведущая, оставила ориентир, -- подумал он. -- Но именно так вот... зачем же?! Хотя бы на штакетник повесила. Нет, бросила в грязь. Беседуй, мол, с коллегой своим Степаном... а мне тебя ждать надоело!

Дурочка. Знала бы она... Впрочем, нет. Знать ей ни о чем не надо!"

Никита шагнул в приотворенную низкую калитку и, собирая на брюки воду с растущего вдоль дорожки бурьяна, пошел к чернеющему впереди дому. Он был

словно без жильцов тот дом... тоскливый как осень и хмурый как дождливая ночь... ничего не выдавало присутствия в нем чьей-то живой человеческой души.

Впрочем, нет! Над скользкими подгнившими досками крылечка пробивался сквозь ветхую пеструю занавеску слабый свет... Никита наощупь миновал маленькие сенцы, нашарил ручку двери и постучал по ней костяшками пальцев.

На его стук никто не откликнулся.

Никита подождал немного. Потом решительно рванул дверь на себя и вошел.

В доме было холодно и пахло нежилым. Воздух был мертвым, застойным, тяжелым. Но Никита уже понял -- в доме кто-то есть.

-- Хозяева! -- негромко окликнул он.

-- Кто там? -- отозвался из передней чей-то слабый женский голос.

-- Назаровы здесь живут?

-- Я Назарова. Вам чего?

Никита понял, что дальнейшего приглашения не последует и пошел туда, откуда слышался голос. При тусклом свете горевшей за его спиной лампочки он увидел, что навстречу ему с дивана приподнялась маленькая, донельзя исхудавшая женщина с заостренным книзу узким личиком.

-- Кто вы?! -- испуганно спросила она. -- Я вас не знаю...

-- Зато я вас знаю, -- как можно мягче сказал Никита. -- Вы ведь Танина мама...

Женщина поднесла руку к горлу и судорожно глотнула воздух.

-- Д... да! -- хрипло выдавила она. -- А... что?!

-- Да не пугайтесь вы так, -- укоризненно сказал Никита. -- Теперь все

будет хорошо. Я вам на первое время покушать принес. И -- денег.

-- Денег, -- прошептала женщина. -- Да, мне теперь надо много денег... похороны нынче дорогие... Но как... вы все узнали?

-- От Тани.

-- От... Тани?!!

И неведомое доселе Никите чувство -- странное и страшное -- вдруг заставило его сердце съежиться. А худенькая женщина смотрела мимо него на дверь соседней комнаты, прикрытую серой застиранной занавеской. И зрачки меж ее опухших век темнели, тяжелели... становились каменными...

Никита рывком отодвинул занавеску.

Полоска света из кухни наискосок пересекла Танино белое колено, легла на ее темно-синее платье и, наконец, коснулась приоткрытых и навек застывших девичьих губ. Тонкая рука Танечки свесилась с узкой койки, почти касаясь пола крепко стиснутым кулачком.

-- Сегодня утром... она умерла, -- тихо обронила мать. -- Пришла от этого гада Кульгузкина... и сказала: "Мама, я гадкая теперь... я -- лягу. И уж

если не встану больше... ты прости меня... за все прости!"...

"Вот умру я и..." -- вспомнились Панину слова Тани.

Он последний раз посмотрел в ее широко открытые голубые глаза и закрыл их.

До новой встречи с Танечкой Никите теперь оставалось прожить еще тридцать четыре года.

июнь 1993 г.

г.Пугачев, Саратовская обл.

*

СУДЬБА ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ

из цикла "Одержимые дьяволом"

I. ГОЛОС И СНЫ

...Бессонница. Смутное время "всяких мыслей". И каждый переживает его по своему... Например, Димка Ханин в такие вот тоскливые часы вел с неким Голосом долгие и очень умные беседы о самых разных вещах - вплоть до квантовой механики. Потом Димка все же засыпал, а к утру начисто забывал ученые термины. Они ему, рядовому советскому снабженцу, были ни к чему. Не то, чтоб интеллект не позволял... просто неинтересно было. А появился Голос два года назад - после того, как Димка попал в аварию и получил сотрясение мозга... Практической же пользы от Голоса не было. Никакой. Как-то раз Ханин попросил его назвать выигрышные номера в ближайшем тираже "Спортлото" и тотчас же получил в ответ длинный ряд замысловатых формул, которые оказались Димке не по зубам...

...- будущее каждой физической оболочки антиномично! - возвестил на сей раз Голос. - И если привести в движение цепь событий соответствующего ряда...

- Ряда... ряда... - подтвердили колеса.

- Представим себе чашу, в которую падают капли. Если чаша злодеяний переполнена, то судьба последней капли - в ваших земных понятиях - страшна и невыразима. Это и есть твоя судьба...

- Судьба... судьба... судьба...

- Вам плохо?! - услышал Димка встревоженный женский голос и с трудом разлепил веки. Его тормошила попутчица, а вагон покачивало на стыках. Тусклый плафон из соседнего купе высвечивал грязно-серые стены. На Ханина смотрели снизу вверх карие участливые глаза.

- Нет, ничего... - буркнул Димка. - Снится тут всякое...

- Вот так габариты! - подумал Димка. - Надо же...

Он откинулся на тощую подушку, перевернулся на бок и натянул на голову влажную простыню с клеймом МПС. Надо было заснуть. Ханин опасался нового появления Голоса, который, конечно же, опять начнет чудить и излагать

всяческие бредни. "Страшна и невыразима"... "Судьба последней капли"... Тьфу ты!

Голос больше не появился. Зато Димка оказался вдруг в незнакомой ему, но вполне реальной комнате с земляным плотным полом. Над потемневшим от

времени столом теплился огонек свечи... Ханин услышал чье-то хриплое дыхание, а потом глухой звук. По полу волоком тащили нечто тяжелое... И вдруг увиделась Димке - рука с топором. Рука это была желтая, крепкая и

морщинистая. Костлявыми пальцами своими она цепко держала топорище старое, лопнувшее, обмотанное синей изоляционной лентой.

- Кр-рак! - опустился топор. И под ноги Димке с низкого широкого пенька свалился большой кусок розового мяса. На белой шкуре окорока Ханин отчетливо различил длинный шрам - широкий сверху и постепенно сходящий на нет...

- Кр-рак! - снова ухнуло где-то, и Димка проснулся. В приоткрытое окно вагона тянуло тормозной гарью и состав сотрясался от резкого толчка.

- Как дрова везет! - пробурчал Ханин, слез с полки и пошел умываться. Потому что уже было утро.

II. ПРИНЦЕССА ИЗ УГАНДЫ

...Попутчица завтракала. Белая вышитая скатерка, кофе из термоса... Димка невольно покосился на ее ноги под коротким платьем - у него аж сердце захолонуло... Но... все и везде у нее было в меру... Правда, не в простую двойную.

- Кофе хотите? - улыбнулась она. - Вот печенье. Домашнее...

- Спасибо, не хочу, - сухо ответил Ханин. А попутчица звонко и переливчато засмеялась.

- Фигуру что ли боитесь испортить? А я вот не боюсь!

И только теперь Димка разглядел, что за фигуру соседке особо опасаться-то

и незачем. Тяжелая грудь ее не виснет, живот - на удивление - плоский и подтянутый. А талия для такого большого тела даже, можно сказать, тонка.

- Вы, наверное, спортом занимаетесь? - спросил Димка. - Нет. Зато я встаю не позже шести и бегаю два часа... - От кого?

Попутчица коротко посмеялась - будто бы колокольчик прозвенел - бо...ольшой такой колокольчик, но мастерски отлитый.

- От своего экстерьера.

- А, это собака такая. Слышал, - на полном серьезе сказал Ханин. - Что, кусается?

- Еще как! - снова залилась смехом соседка... - Он... он большущий!

- Вот такой? - Димка поднял руку на метр от пола.

- Даже больше! Ой... не могу!..

...Ниночка недавно закончила институт. Работала библиотекарем. Замуж пока еще не вышла.

- Не берут! - усмехнулась она.

Общаться с ней был приятно. Своей массивности она совершенно не стеснялась и вела себя порой, как озорница-школьница. То и дело вскидывала на Димку свои большие, влажно блестящие глаза, смеялась без причины...

Высокий, стройный и плечистый Ханин был видным парнем и отдавал себе в этом полный отчет. Он был избалован легкими победами и до сих пор ходил в холостяках. Димка полагал жениться когда-нибудь на стройной, хрупкой и голубоглазой блондинке... этаком "ангелочке во плоти". И он никак не ожидал, что простое вагонное знакомство заведет его столь далеко... Вечером

того же дня, выйдя покурить перед сном в тамбур, Димка вдруг понял: Нина нужна ему. Да не так, чтобы... а по-настоящему! Его тянуло к Ниночке

вопреки всякой логике. Крепко и непонятно тянуло - словно кто-то тащил его на крепком поводке...

Ханин более всего на свете не любил ходить на привязи. И Димка не придумал ничего лучше того, чтобы эту Нину - которая на самые колкие шутки не реагирует - все-таки разозлить. Тогда и поводок порвется - тонок он еще! Димка вспомнил о Голосе и спросил Нину:

- Слушай, а как понять - "будущее антиномично".

- Это значит - многовариантно.

В ее голосе проскользнула еле заметная снисходительная нотка, и Ханин за то сразу же уцепился.

- Ах, какие мы умные!

- Да вот.

- Жаль, что ты не в Уганде родилась... И - умная вдобавок.

- Ну... и что? - осторожно спросила Ниночка.

- Королевой бы была! Там же так: чем не толще женщина, тем считается знатнее. Принцессы у них передвигаются как коровы, на своих четырех... А королева и вообще даже ходить не может. Ползает, правда, иногда... В туалет.

На круглых щеках Ниночки заполыхали красные пятна, а ее карие глаза потемнели до цвета грозовой тучи, за которой прячется молния. Она так нехорошо улыбнулась, что Димке стало не по себе.

- О-о... а ты - наглый! - процедила Нина.

И, отвернувшись, добавила еле слышно: "А я, дура... люблю таких!"

III. ШРАМ

... Наутро поезд уже тянулся вдоль благословенно Черноморского побережья, полз он еле-еле, с частыми остановками - словно испытывал терпение своих пассажиров. Нина смотрела в окно и ахала, синие волны, зеленые рощи,

пестрые палатки, загорелые тела... ой, как хорошо!

- А давай здесь сойдем! - то и дело хватала она Димку за руку. Бывалый

Ханин только снисходительно улыбался.

- Успеем, я поселок хороший знаю, там и остановимся. Или ты дальше поедешь?

- Нет-нет, я с тобой. Я первый раз "дикарем". С провожатым - лучше... тем более, с таким опытным!

И она нечаянно прижалась к Димке - у окна ей было слишком тесно.

Дернулся... встал состав.

- Красный горит, - сообщил Димка. - смотри-ка, люди купаться побежали!

До моря было метров пятьдесят.

- Пошли искупнемся! - блеснула глазами Нина.

- С ума сошла!... Да куда ты... останешься ведь!

И он ринулся за ней в тамбур. Но... с таким же успехом можно было пытаться остановить летящую бомбу.

- Держи! - крикнула Ниночка и на Ханине повисло ее цветастое платье. Димка рывком сдернул его с плеча и при этом нечаянно зацепил локтем стоящую здесь же даму бальзаковского возраста. Дама была в брючном костюме и обладала изысканными манерами. Скрестив тощие ноги и вытянувшись во весь свой недюжинный рост, она курила длинную сигарету с позолоченным фильтром.

- Сумасшедшая! - процедила она. - Ваша супруга - сумасшедшая...

- Нормальная! - не оборачиваясь, огрызнулся Димка. - А вам то что?

- Вы меня толкнули.

- Извините.

- Пожалуйста. Простительно: она вон у вас какая... массивная!

Димка с неохотой оторвался от увлекательного зрелища - не бежит, а летит Ниночка к морю - повернулся и смерил взглядом сухопарую даму с головы до ног.

- Да уж, - сказал он. - Она... у меня... не какая-нибудь там вобла. Сушеная!

Дама поджала свои вялые, ярко крашенные губы и молча ретировалась. До Димки долетел ликующий визг - это Нина с разбегу бросилась в воду...

- Дура! - с досадой буркнул он.

Поезд плавно тронулся.

Пассажиры гурьбой ринулись обратно. Кто-то и не успел добежать... а вот Ниночка - почти успела. Ханин перегнулся, подал ей руку и рывком втащил в вагон.

- А ты сильный! - засмеялась она. - А я... искупалась!

- Вижу! - вздохнул Димка. - А если бы отстала?

- Да ну тебя! У меня же два во...от таких чемодана...

Поезд опять встал.

- Ой! - Нина остановилась в дверях.

- Иди, иди! - Ханин, забывшись, положил руки на ее необъятные бедра -

ладони его плотно вжались в купальник - и втолкнул Ниночку в коридор... но тут пронизала Димку дрожь с головы до пят. Он поспешно отдернул правую руку... Будто обжегся. На пухлой ягодице Нины четко выступал под мокрой тонкой тканью рубец старого шрама. Длинного, широкого сверху и постепенно сходящего на нет...

- Кр-рак! Крр-рак! - сказал поезд, дернулся и встал снова.

- Стоп-кран кто-то сорвал! - растерянно сказал Ханин.

... - Нин, а ты в вещие сны веришь? - спросил Димка.

- Не-а! Я - материальная. И даже, как видишь, слишком...

Ханин вздохнул, приподнялся на локте и посмотрел на Ниночку. Она лежала ничком, распластавшись на песке.

Первый шок от созерцания пышных форм подруги у Димки уже прошел. Он даже забыл, как недавно ежился под любопытными взорами, шагая рядом с ней по

пыльным, кривым улочкам поселка... Граждане обоего пола смотрели вслед Ниночке с одинаковым интересом.

Стоит только захотеть и... Очень интересно бы узнать, что к чему у Ниночки... в таком вот размере! Но... вспоминал Димка про загадочный шрам и возбуждение - гасло.

Ах, море... море. Прилив - отлив!...

Ханин осторожно положил ладонь на шрам и упругое тело под его рукой вздрогнуло, на миг словно окаменело...

- Нин, а откуда у тебя... эта метка?

Она повернулась к нему, смахнула со лба влажные волосы. Димка увидел потухшие глаза Нины, поспешно сказал:

- Не хочешь - не говори!

- Почему же... Мы с одним парнем были обручены с детства... два таких милых ребенка из хороших семей. Даже смешно подобное говорить в наше время, правда? Встречали мы позапрошлый Новый год вдвоем... и Славик, изрядно подпив, ударил меня кухонным ножом... сюда, в самую мякоть. Наутро он вымаливал прощение. На коленях ползал. Клялся, что и сам не понимает, как все получилось... Но я отказала ему. Наотрез.

- И правильно, - жестко сказал Димка. - Лучше уж жить на вулкане, чем с таким вот... Это же потенциальный садист!

- А ты... пьешь?

- Было. А вот уже два года совсем не принимаю. В общем, я попал с другом в аварию на "Жигулях". И месяц валялся в больнице с сотрясением мозга. А Петро - насмерть. Хороший был парень и большой умница. Физмат заканчивал... - А за рулем был ты?

- Он. "Жигули" то его...

Они замолчали, думая каждый о своем.

- Нин, а можно я зайду к тебе вечерком? А?

- Приходи, - слабо улыбнулась она. - Мог бы и в первый же вечер зайти. Не прогнала бы!..

V. ЗАХОЧЕШЬ -- НАЙДЕШЬ

Возвращаясь с пляжа, Ханин зашел на базар, где изнывающие под палящим солнцем аборигены торговали дарами щедрого юга. В воздухе витал волнующий аромат шашлыка...

- Покупай не глядя! - зазвенел рядом задорный девичий голос. - Мясо вырезка, экстра класс! Отдаю задаром!

И Димку ожгла взглядом смуглая красавица. Ослепила. Сразила наповал... Мясо Ханину было не нужно, но купил - килограмм по дешевке... И еще битых два часа простоял, болтая с Эллочкой, пока та не заторопилась:

- Ой, мне пора!

- А где ты живешь?

- Смотри, какой быстрый! Захочешь - найдешь... Найдешь - гостем будешь!

А Ханину... вдруг вспомнилась Ниночка. Обещал ведь! Ладно, куда ж деваться.

Придется с Эллочкой погодить...

Нина жила на отшибе, в предгорье. Приютивший ее домик ютился на отвесной скале, за которой начиналось сумрачное ущелье, сплошь заросшее бояркой и диким виноградом. Зато море было недалеко, прямо под горой.

Димка постучал щеколдой скособоченной калитки. Из двора громким лаем отозвалась большая собака.

- Сейчас! - отозвался звонкий голос. - Иду, иду!

Ханин похолодел. Эллочка!!!

- Быстро же ты меня нашел! - лукаво улыбнулась она и в полутьме блеснули ее белые зубки - ровные, один к одному.

- Это ты, Дима? - за спиной хозяйки в прямоугольнике освещенной изнутри двери показалась крупная фигура Нины. - Элла, это ко мне. Можно?

- Можно, - процедила Эллочка, не разжимая рта. Она круто повернулась и ушла в дом.

VI. СКВОЗЬ СОЛЕНЫЕ БРЫЗГИ

- На море сходим? - предложил Димка. Оно и понятно, ему хотелось смотаться отсюда как можно быстрее. Надо же так нарисоваться!

- Да ну его... Надоело уже, - Надоело уже, - лениво протянула Нина. Она нашарила на столе спички и зажгла свечу. Старый диван скрипнул под ее большим телом... Она легла.

- Иди ко мне, - прошептала она.

Ханин присел рядом с ней на уголке - места на диване явно не хватало. Чтобы гостю было где притулиться, Ниночке пришлось закинуть правую ногу на спинку дивана - к стене, а левую - опустить почти до пола. Смутившись как мальчик, Ханин попытался было отвести взгляд от ее оголенных, невероятной ширины бедер... а Нина, полулежа, смотрела на него и молчала... молчала и смотрела - в упор.

И тогда Димка стиснул ее колени - с трудом охватив их пальцами...

-

... Димка сразу понял: он у нее был - первым...

-

Димка ушел от Ниночки на рассвете. И то только потому, что она сама прогнала его.

- Отстань! - женщина вяло отмахивалась от его жгучих не по утреннему поцелуев. - Хватит, у меня болит там все... измучил уже! Уходи, я спать хочу... я спать буду!

А днем они заплыли далеко в море и Нина вдруг принялась его топить. Сначала вроде бы в шутку, а потом... Димка испугался всерьез. Ниночка была прекрасной пловчихой и в воде Ханин ей явно уступал.

- Я тебя никому не отдам! - хрипло кричала Нина и жмурилась сквозь соленые брызги. - Утоплю... а не отдам! Мой будешь. Только - мой!

-

- Женюсь! - думал Димка, зарываясь в горячий песок...

VII. ТОПОР В УГЛУ

... Димка не хотел больше заходить на базар. Но однажды ноги словно сами понесли его к знакомому прилавку.

- Привет, молодой! - блеснула глазами Эллочка. - Где пропадаешь?

- Купаюсь, - пожал плечами Димка. - Кстати... а где ваша квартирантка? Я что-то два дня уже ее не вижу.

Эллочка негромко и злорадно посмеялась. Сказала:

- Уехала.

- Как так уехала?! И мне ничего...

Элла снова плеснула в него ехидным смешком.

- Тебе лучше знать, от кого она сбежала! И не велела говорить, что уезжает. И адреса велела не давать!

- А есть адрес? - уцепился Димка за последнюю фразу.

- Нет.

- Элла! - умоляюще сказал Димка. - Ты понимаешь... я ей деньги должен. Много! Как же теперь быть...

И он попер врать напрополую - лишь бы не стоять истуканом под режущим взглядом ее черных, как угли, глаз.

- Ладно, приходи вечером, - сказала Элла. - Так и быть, дам я тебе адрес!

Эх вы, мужики...

Последние слова она произнесла не разжимая рта, точь в точь как тогда, когда у нее за спиной стояла счастливая соперница...

-

... В знакомой комнатке с земляным полом от Ниночки не осталось и следа. Димка посмотрел на пустой диван. Вздохнул и сел, облокотившись на

старинный, потемневший от времени стол. Димка вспомнил, как в тот вечер горела на этом столе одинокая свеча... "Иди ко мне", сказала Нина. Ханин снова вздохнул.

... Теперь придется ее разыскивать. Кажется, она из Запорожья... Трудно ему с ней придется! Выходит, она не только ревнивая, но и... непредсказуемая!...

Дверь за спиной тихонько приоткрылась. Эллочка оценивающе осмотрела гостя и мягко-бесшумно переступая босыми стройными ногами - вошла. Димка даже вздрогнул... Эллочка незаметно подошла к нему вплотную.

И это "подождешь" она выдохнула так, что Ханин сразу все понял. Конечно, он подождет...

Эллочка разделась здесь же, у стола. Она сделал это без лишней суеты и словно бы привычно... давая гостю возможность вволю налюбоваться своим молодым, крепким телом - сложенным на зависть любой манекенщице...

... Давно известно, что красота есть мерило совершенства, печать Творца, знающего, что и для чего в сути своей предназначено. Тело Эллочки было создано как безупречный инструмент для самых сложных любовных игр.

Она тяжело дышала и похотливо вздрагивала под Димкиными ладонями, мнущими ее ноги, живот и грудь.

Она судорожно металась под ним, вскрикивала и стонала.

... Димка впервые узнал, что желание может возвращаться столь многократно... словно кто-то переворачивал склянку песочных часов и все начиналось сызнова... И уже заглядывала в узкое оконце комнаты поздняя луна, когда он, вконец обессилев, распластался по дивану и еле пошевелил пересохшими губами:

- Пить...

Эллочка вскочила, зачерпнула ковшом из фляги в углу. Димка приподнялся, припал к студеной воде. Он успел сделать глотка три... остальное, Эллочка, хохоча от души, с размаху выплеснула на его разгоряченное, измотанное тело... И опять - она тяжело дышала... Она была довольна.

- Оставайся ночевать! - стиснув ладошками его шею, прошептала она.

Димка, отбросив ее руки, сел и посмотрел в дальний угол комнаты. Там лунный луч - чистый и белый - светился на блестящем лезвии некогда уже виденного Ханиным топора... с топорищем, обмотанным синей изоляционной лентой.

- Не... домой пойду! - сказал Димка. - Дома-то оно спокойнее!...

VIII. ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА

В каждой солидной психушке наверняка найдется свой Наполеон. Но что он, убогий, знает о "собственных" баталиях?! А вот Ханин все-все знал... Он знал, к примеру, что Эллочка сначала задушила Нину. А потом, с помощь своей бабки расчленила труп топором, и зарыла бренные останки в укромном месте... Недаром же Димке было ниспослано свыше кошмарное видение в поезде... только вот Голос этот проклятый больше не появлялся. И Димка спрашивал себя:

"А когда же он сошел с ума? До приезда сюда? После?"

Есть в поселке участковый, но к нему не пойдешь! Что он скажет?... "Ц-ц-ц, дарагой, ты на солнышке пэрегрелся!"

Тихая злоба мутила Димкину душу. Его оставили без жены... без будущей, правда! Но это - без разницы... Оставили и все тут! Неужели эти твари полагают, что смерть Нины им сойдет с рук?!... А он, Димка, будет лишь корячиться с Эллочкой и невинно улыбаться? Да уж, рас-с-считали!...

... Улики нужны, улики!

И Димка отправился на базар. Поговорил с Эллочкой о том, о сем, и как бы между прочим, спросил:

- Значит, теперь у вас та комната свободна?

- Конечно! - черные глаза ее сразу масляно заблестели. - Переехать хочешь, да? Переезжай, возьмем недорого!

Ханин усмехнулся про себя.

- А ту ночь она запомнила... смотри-ка-ХОЧЕТ! Ишь, задышала... Ах ты,....!

Шутки кончились. Теперь они шли навстречу друг другу по лезвию ножа... И Димка твердо знал: он, за Ниночку свою ненаглядную, отомстит... отомстит любой ценой!

Он не забывал об этом даже в те сладостные минуты, когда она, по выражению Эллочки занимались "сексуальной аэробикой" на старом диване. И тогда он делал... ей больно, как можно больней... она даже визжала.

- Ка...акой мужчина! - шептала она потом и как горячими утюжками гладила своими крепкими ладошками его сухощавое мускулистое тело. Спрашивала невпопад:

- А ты домой сообщил, что к нам переехал?...

И - молчала. Ждала ответа.

- Домой? - искренне изумлялся Ханин. Я вообще домой не пишу. Мои знают, что я поехал куда-то к морю. И - все.

- А невесте, поди, написал...

- Нет у меня невесты.

- И не было?

- Была. Теперь нет.

- А где она? Неужели от такого, как ты! ... и - ушла?

- Погибла она.

- Под поездом? Ее Анна Каренина звали, да?

- Причем тут поезд? - криво усмехнулся Димка в темноте. - Убили ее. Задушили... зарубили топором. Труп разделали. Вот так отсекли... и так... Димка ласково, очень ласково гладил Эллочкины ножки под самым ее животом. а голову ей... отрезали!

- Ой, кошмар какой! Э, да ты все врешь!!! Врешь, напугать меня хочешь... Врешь! Да?... Да?!...

Плотно лежит под ее левой грудью Димкина рука. Тук... тук... тук... нет, совсем не испугалась она - ровно стучит ее сердце... ровно - как часы. Отсчитывает оно время... Какое? Первое или последнее?... И - чье?!...

IX. СОБАЧИЙ ПРАЗДНИК

Утром Димка на море не пошел, сказался больным. Он выпил горячего чаю и уселся на крыльце своей пристройки. Прикрыл глаза, прислонился к перильцам и... задремал.

Всякие мысли мельтишили у него в голове, а думал Ханин вот о чем. Если бы он женился на Ниночке раньше, то наверняка не было бы всего этого... Но как же он мог раньше на ней жениться, если впервые они встретились десять дней назад?... только десять дней...

... Это он во всем виноват! Это он завез ее сюда, в этот проклятый поселок... А как она просила его еще до этого: "Давай здесь сойдем... давай здесь"... видать чуяло ее сердечко лихую беду, смерть неминучую!

Ханин скрипнул зубами и очнулся.

Вышедшая из дома бабка не заметила квартиранта. Димка хотел было ее окликнуть, но промолчал. В цепких старушечьих руках он увидел большую черную катсрюлю... Что-то бурча себе под нос, бабка прошла через двор, густо заросший травой и остановилась в дальнем углу участка, там, где виноградные лозы бросали на землю густую тень... Димка услышал рык Гитлера - так звали хозяева свою матерую кавказскую овчарку. Ханин вздрогнул, хотя и знал, что пес на надежной привязи... Черный бабкин платок мелькнул за оградой - она ушла.

Димка огляделся, прислушиваясь к гудению пчел над цветами и неспеша пошел к винограднику. Гитлер с жадностью хрустел костями. Услышав чужие шаги, он поднял голову и зарычал... среди кровавого месива Димка увидел обрубок

человеческой кисти. Это была левая рука Ниночки - Ханин узнал ее по обычному для покойницы фиолетовому маникюру...

Глаза Димки застлал туман. Он поплелся было обратно на свое крыльцо... его била крупная дрожь. Но на полпути Ханин все же взял себя в руки и решил вернуться.

Ведь сам Бог послал ему искомую улику. Да еще какую! Димка осмотрелся в поисках длинного прута, которым можно было бы вытащить у Гитлера из-под носа столь лакомый кусочек... тот самый, с фиолетовым маникюром.

Рядом с тропинкой валялись грабли.

Схватив их, Димка бросился назад. И... увидел на месте собачьего пиршества только окровавленную смятую траву. ... Димка попятился и споткнулся о

стоящую неподалеку черную кастрюлю, заглянув в нее с тайной надеждой. Пусто! X. ЗАПАДНЯ

Эллочка в тот день с базара припозднилась.

- Оно и понятно, - думал Димка. - Мяса-то навалом!

Он вспомнил тот злосчастный килограмм вырезки, который когда-то у этих людоедов по дешевке - и к горлу его подкатила тошнота, еще более

нестерпимая от того, что мясо то... было очень вкусным!

Поздним вечером, когда Эллочка уже поглядывала на диван, Димка сказал ей спокойно:

- А с Ниночки у вас поди большой навар идет?...

- Ты это о чем? - сузила свои черные глаза Элла.

И тогда, неспеша, сам удивляясь ровному своему голосу, Димка выложил ей

все, что знал. Эллочка слушала его с кривой усмешечкой, а выслушав потрогала Димкин лоб.

- Ты и вправду заболел, - сказала она. - У тебя же сотрясение мозга было и галлюцинации... а ты целыми днями на жаре! Читаешь много... Случайно, не

про Робинзона Крузо?...

И все-таки - Ханин мог бы поклясться в этом! - она чуть побледнела...

- Ложись, поспи, - участливо сказала Эллочка. - Ладно уж, я к тебе сегодня ... приставать не буду. Впрочем, рядом лягу. На всякий случай...

Димка послушно прикрыл глаза, притворяясь спящим.

... "И если привести в движение цепь событий соответствующего ряда..." Пожалуйста: он ее "привел". Что дальше?!

Бежать отсюда как можно быстрее! Поднять людей! Лишь бы вырваться отсюда, а с уликами - потом разберемся...

Невольно Ханин задремал. В полузабытьи он слышал, как Эллочка ходит... словно ищет что-то. Стукнула дверь.

Димка очнулся мгновенно - как и не спал вовсе. Пристройку отделяла от хозяйского дома легкая дверь с матовыми стеклами. И теперь на ней, как на экране, Ханин видел две тени: горделивый точеный профиль Эллочки и круглый силуэт бабкиной головы. Большой крючковатый нос старухи прыгал над ее

впалой верхней губой, трясся острый подбородок... она что-то говорила...

- Жаль, что я по ихнему не понимаю! - подумал Ханин. И вдруг виски ему словно сильно сжал кто-то... от резкой боли Димка чуть было не потерял

сознание. Впрочем, это ощущение было коротким и пришло оно как-бы изнутри...

Теперь он понимал чужую речь, как свою родную.

... - Неужели вы будете их кушать?! - спрашивала Эллочка явно брезгливо. Они же как резина... не разжуете!

- Разжую! - с коротким смешком ответила старуха, и Димка увидел, как тень

ее оскалила зубы. - Я вчера уже одну сворила... Не пропадать же добру, коли такая ГРУДАСТАЯ БАБА попалась!

... - Вы сами виноваты! - срываясь на фальцет, визжала Эллочка. - Пошли Гитлера кормить, а по сторонам - нулями!...

Димка тихо-тихо спустил правую ногу с дивана. Хорошо еще, что он одет. А вещи, паспорт?... Черт с ними!

Дверь с размаху открылась, Эллочка влетела в комнату.

- Ты что, с бабкой поцапалась? - сонно пробурчал Димка и перевернулся на бок. Мгновение Эллочка молчала, будто что-то обдумывая, потом лениво-врастяжку ответила:

- Да ну ее! Все чем-то недовольная... Подвинься-ка!

И она прилегла рядом с ним, не раздеваясь. Тихонько засопела, уткнувшись носиком в плечо... Где-то на хозяйской половине хлопнула дверь и через минуту под окнами послышалось глухое рычание Гитлера.

- Бабка спустила пса, - подумал Димка. - Значит - началось!

Он метнулся с дивана... дико блеснули черные Эллочкины глаза - она, привстав, вцепилась пальцами как когтями в его спину. Коротким, точным, рассчитанным движением, Димка ударил ее в подбородок.

Эллочка захрипела, но пальцы не разжала.

Стеклянная дверь на хозяйскую половину распахнулась. На пороге, осклабясь, стояла старуха. Ее желтая, морщинистая и костлявая рука крепко сжимала отполированное от постоянной работы топорище. Димка отшвырнул в угол Эллочку, выскочил на крыльцо и встретил взгляд налитых кровью глаз Гитлера. Пес присел, готовясь прыгнуть...

XI. А ПОСЕЛОК -- СПАЛ

Из материалов уголовного дела:

-

... Димка бежал с горы к морю - падал, катился по камням. Гитлер все же два раза достал его, брюки Ханина превратились в окровавленные лохмотья.

А поселок - спал...

Выскочив к базарчику, Димка подхватил с земли половинку кирпича и с размаху запустил ее в окно продмага. Взвыла сигнализация.

Милиция приехала через пять минут. Ханин, крепко ухватившись за сук, сидел на высоком дереве. На приказ "Слэзть!" он не реагировал и дюжему оперативнику пришлось карабкаться наверх, чтобы разжать его ральцы...

-

... Через месяц кто-то из местных жителей поджег ставший бесхозным дом Эллочки. С треском взметнулось в небо пламя. И люди с содроганием услышали: где-то далеко в горах завыла собака...

-

После этого зловещего приключения потусторонний голос наконец-то перестал надоедать Димке. И лишь тогда Ханин догадался, КОМУ он мог бы принадлежать...

-

Насколько известно автору, Дмитрий Ханин до сих пор не женат.

*

*

Сергей ТРИЩЕНКО

(Белгород)

*

БРОБ ДУВИОН -- УБИЙЦА ВАМПИРОВ

/повесть-мозаика/

*

ОШИБКА ВАМПИРА

Знакомство наше не было случайным -- случайностям нет места на этом свете, управляемом неведомыми людям законами, незнание которых и заставляет их делать вывод о том, что нечто происходящее -- случайно. А нас, так тем более тянуло друг к другу -- вы же знаете, есть такие моменты, подобно любви с первого взгляда, когда человека неудержимо тянет к себе подобному

-- безразлично, мужчина это или женщина. Просто привлекает, приманивает к себе весь этот комплекс ощущений -- внешний вид, манера держаться, жесты, слова, запах... Одна, казалось бы, незначительная фраза, брошенная вскользь, в пустоту, заставляет пристальнее всмотреться в человека и сразу же понять и принять его. Есть люди, к которым сразу чувствуешь симпатию -- особенно, если они всегда стремятся вызвать ее...

Нечто подобное произошло с нами у книжного развала -- коробейники как раз собирались уходить. Не помню, кто первый сказал эту волшебную, сразу установившую между нами незримую связь, фразу; не помню саму фразу -- все это сразу же ушло и забылось. Мы шли и разговаривали, как будто были знакомы много-много лет.

Он купил Кинга -- знаете, эти дешевые сборники, я -- Азимова.

Мы шли по улице и беседовали, споря -- каждый защищал свое: я -- фантастику, он -- литературу ужасов, но говорить было необыкновенно интересно, ведь

главное заключалось не в содержании беседы, а в ней самой.

-- Фантастика -- это тип литературы, вся литература делится на реалистическую и фантастическую, -- рассуждал я.

-- И литературу ужасов, -- вклинился он.

-- Фантастика бывает историческая, современная, сказочная, научно-техническая... даже документальная...

-- То же можно сказать и о литературе ужасов -- действие может происходить в прошлом, настоящем...

-- Ты имеешь в виду уголовную хронику? Но это же не литература! И потом -- ты не продолжил: в будущем. У литературы ужасов нет будущего -- она его никогда не описывала. Те ужасы, что построены на фантастическом сюжете

-- всего-навсего плохая фантастика. Ужасы -- они ведь от неясных страхов подсознания, оставшихся с тех времен, когда человек был еще не развитым, пользовался каменным рубилом и всего боялся.

-- Не совсем. Чего ему было бояться, если в руке -- рубило? Страх возникает, когда мозг уже развит до определенной степени, когда способен ощущать тот потусторонний мир, что находится совсем рядом с нашим и иногда с ним взаимодействует.

-- Параллельный мир? Значит, это -- фантастика. Что и требовалось доказать, фантастика настолько широка, что включает в себя и литературу ужасов.

-- Многие фантасты писали ужасы, -- согласился он. -- Если хочешь -- зайдем ко мне, я дам тебе книгу...

...Квартира его была обставлена необычно: сразу же в прихожей, словно пародируя Ильфа и Петрова, стоял скелет -- возможно, купленный в магазине учебных пособий, хотя скорее всего -- в комиссионке: уж очень он был старый

и желтый. Под потолком, расправив крылья, висело чучело летучей мыши. На шкафу, нахохлившись, сидел филин -- наверное, тоже чучело, а с засохшего ствола дерева, прикрепленного к стене и образующего с ней нечто вроде диорамы дремучего леса, по которому цепочкой шли с горящими глазами волки -- фотообои были на редкость реалистичны, -- свешивалась змея. Угол комнаты был

затянут сеткой паутины, в центре которой сидел огромный черный мохнатый

паук с белым крестом на спине.

Основное место в комнате занимали книжные полки, имитированные под гнилую древесину, поросшую мхом и лишайниками. Корешки книг пестрели кладбищенскими атрибутами и словами, взятыми из "Антологии нечистой силы" -- с незначительными добавлениями общеупотребительных слов.

-- Тебе нравится бояться? -- спросил я.

-- Меня больше интересует теория страха, -- ответил он. -- Чего люди боятся.

-- Мне казалось, что страшное интересует лишь в определенном возрасте,

-- попытался уколоть я его.

-- Я раньше тоже только фантастику читал, -- парировал он.

Вдруг погас свет.

-- Авария, -- пробормотал он. -- Подожди, я зажгу свечу, -- и удалился на кухню. В темноте комнаты светились парные точки: глаза филина на шкафу,

глаза змеи на дереве и глаза волков на картине.

-- Мне нравится сидеть вот так, -- в трепещущем пламени свечи он выглядел как-то мрачно, -- в полумраке, когда углы полны неясными тенями и

неизвестно, что может выползти оттуда...

Я пожал плечами: -- Ты боишься темноты?

Он чуть помедлил с ответом. -- Нет, не боюсь... Но мне становится так странно, будто я -- уже не я, а какое-то иное существо. Не человек... -- он замолчал.

-- Знаешь, мне тоже иногда так кажется. По-моему, это от неудовлетворенности реальностью -- хочется уйти в какой-то иной мир, пусть даже выдуманный. Мне -- в мир фантастики, тебе -- в мир вампиров...

-- Зачем мне уходить в мир вампиров, когда я пришел оттуда? -- глухим голосом произнес он и встал, нависая надо мной и меняясь самым устрашающим образом: зловещая ухмылка исказила его губы, в глазах появился красноватый блеск

-- или то было пламя свечи?

-- Ты думаешь, я позвал тебя, чтобы поспорить о литературе? -- он монотонно засмеялся. -- Я хочу выпить тебя! -- И он протянул ко мне левую руку, на которой уже образовались когти, острые и кривые.

-- Бытие определяет сознание, -- пробормотал я, откидываясь на спинку кресла. Или наоборот? Был ли он вампиром на самом деле, или превратился в него, начитавшись всего этого?

-- Мы живем уже тысячи лет и всегда одерживаем над вами победу, -- дикция его немного ухудшилась из-за выраставших во рту острых клыков, -- жалкие людишки!

-- Выбирай выражения, -- поостерег его я, -- шепелявишь. Поменьше шипящих!

Но я не успел вскочить с кресла -- если бы не захотел, конечно. Испускал ли

он какие-либо парализующие волны, или же надеялся только на свою быструю -- не скрою, очень быструю -- реакцию, -- но я ничего не чувствовал. Просто остался сидеть, пытаясь сосредоточиться на своих ощущениях. Нет ли во мне какой-то жертвенности? Или же правы те, кто утверждает, что в человеке изначально заложена тяга к смерти? Почему безропотно стоят у стенки расстреливаемые? Неужели парализует страх? Или тут что-то иное?..

Одним прыжком он перемахнул разделявший нас журнальный столик, повалив при этом свечу. Она погасла. Но в ней уже не было необходимости -- я услышал его тяжелое дыхание у самого левого уха (Тысяча лет! В его-то возрасте -- такие прыжки!), почувствовал, как его когти впиваются мне в плечи, прижимая к

креслу и отвернул голову, чтобы он не дышал мне в лицо. "Пользуется ли он зубной пастой?" -- промелькнуло у меня в голове. Было противно, но я знал, что все это скоро кончится.

Он довольно заурчал и наклонился еще ниже. Его острые челюсти сомкнулись на моей ничем не защищенной шее, пронзили ее...

И в его, алчущую теплой человеческой крови, глотку из моего прокушенного горла хлынула теплая струя машинного масла...

*

ОШИБКА ВАМПИРА -- 2

Вспыхнул свет -- очевидно, повреждение на линии уже устранили.

-- Какая гадость! -- он отвалился от моей шеи и посмотрел на меня, в мои ничего не выражающие холодные глаза.

Литра полтора -- по моим подсчетам -- он все же успел высосать -- очень уж был голодный, да и давление в резервуаре способствовало. Чтобы не вылился

остаток, я прижал сонную артерию в известном месте, склеив стенки.

-- Напился? -- холодно спросил я, поднимаясь с кресла.

-- Кто ты? -- он с изумлением смотрел на меня, но не двигался. Вот и хорошо

-- чем позже он шевельнется, тем лучше. Там ведь было не только масло, и пока присадка из азотнокислого серебра подействует, обездвиживая его... надо потянуть время. Я опасался, что мне с ним будет тяжело справиться -- вон он какой крупный, а вампиры обычно еще и очень сильны.

-- Кто я? Боевой робот для уничтожения вампиров и остальной нечисти,

-- отчеканил я. -- Сокращенно -- Броб Дувион. Так меня зовут. Пришел твой конец, кровопийца. Довольно ты попил человеческой крови -- тысячу лет, говоришь? Хватит!

Он попытался засмеяться, но как-то неуверенно. Его скрюченные лапы с

кривыми когтями судорожно задвигались.

-- Нет, я так просто не сдамся! -- прошипел он. -- Ты еще не знаешь, на что я способен!

-- Мой создатель вложил в меня массу всяких сведений о вампирах, упырях, вурдалаках, вервольфах, призраках... и о прочей нечисти. Не знаю,

-- покачал я головой, -- можешь ли ты сообщить мне что-либо новое. -- И, чтобы у меня не осталось ни малейшего сомнения в предопределенности того, что сейчас должно произойти, я, скрестив перед собой кисти рук -- и расстегнув застежки -- снял их.

Блеснула сталь. О, как они мне нравятся, эти сверкающие стилеты, которые появляются в этот момент вместо моих пальцев! Острые тонкие лезвия,

блестящие полированным металлом -- я буквально влюблен в них. В такие моменты меня охватывает особенное чувство -- я не просто машина, не просто орудие мщения, инструмент, подобный ножу хирурга, но сам хирург -- причем высшей квалификации -- Творец, Мыслитель, Боец! С этого момента для обнаруженной мной нечисти начинается обратный отсчет времени, и ее паскудное существование неизбежно пересечется в точке "ноль".

Он с ужасом уставился на мои руки -- его взгляд бросал красноватый отсвет на лезвия. Конечно, зрелище было не для слабонервных, да тут таких и не было.

Я пошевелил пальцами. Алые блики заплясали на их полированной поверхности, бросая острые лучики света на окружающие стены и потолок.

Он взвыл и бросился на меня. Поздно! -- это было начало агонии. Острые стилеты моих пальцев встретили его вовремя и без сопротивления грубо вошли

в его грудь -- я лишь чуть качнулся назад. Он недоуменно посмотрел на мои кисти, потом перевел взгляд на мое лицо, и кривая усмешка, которая все же была искажена болью, изуродовала его и без того кривые черты лица.

-- Я... еще... жив... -- прошипел он.

-- Вижу, -- кивнул я, -- но это ненадолго.

Все было предусмотрено -- каждое последующее мое движение было нелишним. Оставив левую руку в его груди, только сжав ее, чтобы он не вырвался, я опустил правую вниз, подивившись попутно на неестественно яркий зеленый

цвет его "крови" -- и вынул из-за пристегнутого к правой лодыжке ремешка остро отточенный осиновый кол. Перехватив его поудобнее, я всадил с полного размаха ему в сердце. Он вскрикнул, захрипел и замолк, сунувшись лицом на журнальный столик, попал носом в свечу.

Я вошел в ванную, вымыл руки, собрался, внимательно осмотрел комнату и вышел на такую ночную и весеннюю, пахнущую ароматами юной зелени, улицу,

оставив на столе свою визитную карточку: "БРОБ ДУВИОН -- борец с вампирами". Меня ждали новые дела.

*

ВАМПИРЫ В ПАРКЕ

Теплым летним вечером я шагал по слабо освещенной парковой аллейке, и мелкие привидения, стайками порхающие в воздухе, стремительно втягивались под мое левое колено, едва я проходил мимо них. "На всякий случай, -- думал я,

-- пока их никто не увидел. А заодно и проверю, как работает ловушка. Хорошо еще, если их примут за ночных мотыльков, а если кто внимательно присмотрится?.."

Впрочем, смотреть -- а тем более присматриваться -- было некому. В такое время, при такой погоде даже энтомолог -- если он не совсем засушенный сухарь -- забудет о своих мотыльках и будет просто ходить по аллеям, наслаждаясь тишиной и теплотой ночи, помахивая сачком и улыбаясь.

Ночь была теплая, как котята -- как много-много котят, в них можно было зарыться, и они так приятно ласкали лицо и руки, и шею. Да -- как котята: впечатление мое от ночи было именно такое.

Немногие приходили в парк работать -- милиционеры, продавцы пирожков и напитков, -- да и те отдыхали, радуясь, что могут совместить такую чудесную ночь и свою работу. Радовался и я, потому что попутно занимался своим основным делом: ловил вампиров.

Вампиров вокруг было видимо-невидимо. Можно даже сказать, что они кишмя кишели. Нет, я, конечно, предполагал, что летний парк с его многими гуляющими людьми и темными закоулками притягивает вампиров, как магнит

-- железо, как Земля -- всех нас, как огонь -- взгляд. Или, скажем, как вода -- взгляд. Бегущая вода, я имею в виду -- водопад.

Но чтобы их было столько много!.. Они окружали меня со всех сторон и были очень близко. Что делать? Может, они узнали, кто я, и теперь хотят разделаться со мной? Но где же они?

Оглядевшись по сторонам, я понял причину своей ошибки: комары. Это они давали сильную наводку на мои вампирорецепторы. Тоже ведь кровопийцы. Необходимо было уменьшить чувствительность ДПВ -- датчиков присутствия вампиров, -- которые внешне воспринимались на моей голове, как модная прическа. А если она встанет дыбом...

Повернув регулятор, я почувствовал, что мне сразу стало легче. Но ненадолго. Потому что, хотя осталось всего два отсвета -- "горячие точки" -- во всем парке, я как бы видел его весь в плане, сверху, -- но одна из них слабо пульсировала: верный признак того, что вампир уже пьет кровь.

"Может, еще успею? -- подумал я и рванул напрямик, перепрыгивая кусты и отбрасывая руками то, что еще можно было отбросить: ветки деревьев. Они трещали и хлестали меня по лицу. Листья зеленой круговертью разлетались позади меня, словно смерч, пересекая круги фонарей.

Еще один прыжок -- и я увидел его черный плащ со спины, мне повезло: я выбрал верное направление, в таких случаях к вампиру лучше всего подходить сзади, чтобы он как можно дольше тебя не заметил. "В такую жару -- и плащ? -- подумал я. Но он уже поворачивался ко мне -- наверное, услышал треск кустов, да и мудрено было не услышать, -- выпуская девушку из объятий. На

ее шее пламенела алая ранка -- еще успел заметить я. И тут он взлетел

-- распахнул огромные кожистые крылья -- как у гигантской летучей мыши, которые я поначалу принял за плащ -- и поднялся в воздух. Как же он увлекся своей жертвой, высасывая кровь -- даже крылья выпустил от удовольствия, не побоялся, что кто-то сможет увидеть его в таком состоянии. Впрочем, место он выбрал, наверное, самое укромное во всем парке.

Я не успел схватить его за ноги -- он сразу подпрыгнул метра на три, я прыгнул следом, но лишь чуть-чуть зацепил рукой по ноге -- но у меня были и другие средства. Мой толчок слегка накренил его, но он почти сразу выпрямил полет, хотя и шел тяжеловато -- то ли успел насосаться как следует, то ли возраст уже не тот. А может, практики полетной не хватало.

Упускать его было нельзя. Мало того, что это был вампир, да к тому же уже

попивший человеческой крови -- это был ненасытившийся вампир, а значит, этой ночью он будет опять искать себе жертву.

Одновременно, синхронными движениями обеих рук, я оторвал свои уши и, сильно размахнувшись, послал вслед улетавшему -- до него было пока еще не более двадцати метров, -- замаскированные в них "звездочки" -- рикен. У меня нет проблем правой или левой руки -- обеими я действую одинаково хорошо и точно, а "звездочки" -- самое эффективное оружие против перепончатых крыльев.

Вращаясь, как пропеллеры -- мне даже казалось, что я слышал их звенящее гудение -- они надрезали тонкую пленчатую оболочку крыльев, пересекли сопряжение суставов и вонзились точно в локтевые сгибы. Он смог сделать еще один взмах -- только один, потом его крылья лопнули, -- и он рухнул на землю, ломая кости и пальцы. Когда я подбежал к нему, он силился встать, опираясь на лохмотья крыльев. А дальше... осиновый кол погасил его ненавидящий взгляд и прекратил гнусное существование.

А потом я выполнил еще одно неприятное действие -- мне надо было узнать, сколько же крови он успел выпить. Получалось -- не более литра. Сколько испорченной драгоценной человеческой крови! Он, наверное, смаковал, тянул удовольствие. Но это его последняя кровь.

Наскоро отмыв руки в пробегающем неподалеку ручейке, я вернулся на полянку. Девушка была без сознания, белизна заливала ее лицо, она едва дышала. Ранка на шее чуть кровоточила, однако опасности для здоровья не представляла: кровь уже начинала сворачиваться.

Я осторожно поднял девушку и перенес ее метров на пятнадцать левее -- на скамейку. Не надеясь, что кто-то найдет ее здесь и вызовет врача, я включил

рацию -- она располагалась у меня в языке и сам связался со "скорой помощью".

-- Нападение вампира. Большая потеря крови. Срочно высылайте бригаду. Поиск -- по пеленгу, -- я оставил на скамейке рядом с девушкой микрорадиомаяк, а сам отправился на поиски второго вампира, который оставался в парке. Этот

еще не активизировался, значит, отыскать его будет сложнее.

У меня перед глазами словно была карта парка -- где-то в глубине мозга на втором плане -- и на ней светящимися точками обозначались места обнаружения вампиров. Первую точку я погасил, уничтожив вампира-летуна. Вторая точка перемещалась. Медленно-медленно, тем легким прогулочным шагом, каким и полагается идти в такой теплый летний вечер, ночь -- пока еще не наступила утренняя прохлада, -- особенно когда у вас в руке другая рука, такая нежная

и манящая...

"Кто из двоих? -- подумал я. -- Парень или девушка?"

Я шел позади, опасаясь, как бы меня не заметили, но прятаться не мог: такое поведение было бы еще более подозрительным, а нападение могло свершиться в любой момент. Конечно, в обычном случае я бы успел подбежать, но... вдруг это Супервампир, убивающий мгновенно? Я еще не научился распознавать их, мне такие не встречались, но я знал, что они существуют. Ах, если бы я мог сразу видеть глазами, кто вампир, а кто нет! А то вот это шестое чувство... Оно всегда обманчиво.

Девушка слегка оглянулась, потом что-то шепнула парню. Конечно, если бы я шел не один, а в составе такой же пары, никто не обратил бы на меня особого внимания. А тут... Разумеется, мое поведение было подозрительным.

Парень оставил девушку, повернулся и пошел ко мне. Я остановился. Точка на моем внутреннем экране стояла тоже. Вампир -- она!

-- Слушай, чего ты идешь за нами, получить хочешь? -- парень был настроен явно агрессивно.

-- Твоя дама -- вампир, -- тихо ответил я, но он не отреагировал.

-- Чего? Ты что -- псих? Иди отсюда, пока цел.

-- Дурак, она же выпьет тебя, -- попытался продолжить я свою воспитательную работу, не повышая голоса. Но парень не воспринимал.

-- Не понял, что ли? Вали, говорю, отсюда!

Я пожал плечами, повернулся и пошел, одновременно третьим глазом наблюдая за происходящим сзади. Парень был дурак -- раз не понял. Но и дураков надо спасать -- человек все же. Для того я и создан. Можно было бы, конечно, нейтрализовать его, но я опасался, что пока я буду с ним возиться, вампиресса скроется.

-- Сумасшедший какой-то... Я боюсь, -- это она. Он взял ее под руку. Слышно было неплохо -- особенно когда я старался услышать. А сейчас я старался.

-- Пойдем ко мне, -- это он. -- А далеко? -- Да нет, рядом. -- Ну хорошо, пусть э т о будет сегодня.

Ну еще бы! В ожидании такого разговора, а тем более предстоящего события, разве будешь обращать внимание на шепот первого встречного? Вот он меня и не слышал. Ладно, прощу ему его глупость. Чем вот только она для него может обернуться?

Точка вдруг пропала -- она сумела притушить свои вампироэмоции и теперь выглядела простой девчонкой, согласной уступить в первый раз любимому человеку.

Которому на самом деле грозила серьезная опасность.

Больше в парке никого из вампиров не было -- или же они не собирались активизироваться сегодня, очевидно, тоже отдыхая. В любом случае это удача для меня -- можно сосредоточиться на ушедшей даме-вамп, которую так неосторожно хотел защитить от меня этот юнец. Интересно, что бы сказал он, когда бы узнал, что на самом деле ей лет двести-триста? Но может, я и ошибаюсь, она -- из новых? Но притушить себя после активизации!.. Тут требуется колоссальный опыт и неплохой жизненный стаж. А выглядит -- как семнадцатилетняя. Мимикрия...

Я приблизительно сумел заметить направление, в котором они ушли

Теперь можно было идти, но впереди, на улице, когда я ступил на нее, никого уже не было -- они свернули в какой-то двор. Действительно, очень близко. Кому-то повезло.

Я шел медленно, ожидая, не вспыхнет ли на моей мысленной карте точка, но мне хотелось бежать. Вампиров такого ранга нельзя оставлять надолго наедине со своими жертвами -- это небезопасно для жертв. Был бы у меня нюх, подобный собачьему... А это мысль! Надо будет подсказать моему создателю...

Точка затеплилась и начала разгораться, набирая силу. Где-то здесь...

Я осмотрел темную громаду здания с кое-где освещенными окнами. Какое из них? А может, они вообще не зажигали свет? Да нет, должны -- не тот случай, хотя...

Я чувствовал, что сомнения могут замучить меня, и потому решил действовать. Вертикаль-то я выбрал правильно -- стоял сейчас прямо под точкой, но вот на каком уровне, на каком этаже она находится? Определить точно я не мог. А вдруг это и не она? -- ударила мысль. Если это еще какой-то вампир, другой? Пропал тот парень.

-- Как бабочка на огонек, -- подумал, а может быть, сказал вслух я. Мои пальцы уже уцепились за поручень ограждения и сразу же пневмоцилиндры принялись сокращаться, выпуская воздух с тонким свистом.

-- Как четыре флейты, -- снова подумал я, перелезая на балкон в уже нормальном человеческом облике, -- симфония мести.

Балкон был именно тот, что нужен. В приглушенном свете регулируемого бра я увидел примерно ту картину, какую и ожидал: обнаженный, он полулежал, откинувшись на спинку дивана, а она склонилась над ним и жадно пила кровь из его шеи.

Медлить было нельзя -- если еще не было поздно. Одним взмахом высадив дверное стекло, я влез внутрь.

Она стремительно повернулась ко мне -- из ее рта стекала струйка крови. Но это не портило ее. Ее не портили даже вылезающие из полуоткрытого рта острые клыки -- напротив, это придавало особую пикантность ее красоте. А как она была красива! Копна коротко подстриженных черных волос, огромные блестящие глаза, прямой нос, правильный овал лица, шея, плечи, руки, фигура... Она была совершенно нагой, и нагота ее была совершенна.

Да, если бы я был не роботом, а настоящим, нормальным, обычным человеком, а она -- не вампиром, а обыкновенной женщиной, я был бы счастлив, если бы она была моей. Но к сожалению, все было наоборот.

Парень был еще жив -- и даже улыбался, -- хотя не мог поднять голову и ситуацию уже не оценивал. Да, вампиры позволяют умирать приятно, даже доставляют удовольствие своим жертвам, убивая. Из прокушенной шеи струилась кровь.

Она улыбнулась, чуть даже засмущалась, сделал руками такой жест, будто хотела прикрыться, но потом передумала -- и шагнула ко мне. И протянула руку.

Я схватил ее правую руку своей левой рукой и притянул к себе. Она, ослепительно улыбаясь -- ну кто бы устоял перед такой улыбкой? -- но как бы не желая сдаваться так сразу, схватила меня за кисть правой. И тем помогла снять ее. Блеснула сталь. Пять острых стилетов возникли перед ее глазами. Улыбка сразу же перешла в оскал -- на отточенную сталь все вампиры реагируют одинаково, -- но я не стал продлевать ее испуг, а с сожалением вонзил все пять лезвий по самый сгиб ей под левую грудь -- такую теплую, полную, правильной формы, чуть подрагивающую... -- в сердце.

Хлынула нестерпимо черная "кровь". Левая моя рука скользнула к правой лодыжке и выхватила оттуда остро заточенную осиновую спицу. Стрелу. Кол.

Не желая выпускать -- я все-таки держал ее пронзенное сердце своей стальной

пятерней, но это еще не была ее полная смерть, я опасался, что без серебряной пули тут не обойтись -- я крутанул ее вокруг своей оси и, прижав к себе, вогнал осиновый кол под левую лопатку. Он прошел сквозь сердце, отодвинув мои пальцы. Она упала и замерла. Я проверил -- она была мертва.

*

ВАМПИР СО ВЗЛОМОМ

Из парка я возвращался уже под утро, не ожидая на сегодня больше никаких приключений -- вот-вот должны были пропеть первые петухи, и ни один уважающий себя вампир, не говоря уже об остальной нечисти, просто не стал

бы затевать ничего, заведомо зная, что довести до конца начатое ему все равно не придется. Только крови себе попортишь, а чужой попить не удастся.

Улицы были тихи и пустынны, свет редких фонарей проваливался в воссоздаваемую ими зелень листвы. Мошкара кружилась под лампами в безуспешных попытках пробить стекло. Звук моих шагов плотно вплетался в шелест листьев, колышимых ночным зефиром, создавая неповторимую симфонию Одинокого Прохожего.

И вдруг меня словно что-то толкнуло в грудь: я остановился, будто поднявшиеся на моей голове вампирорецепторы создали такое сопротивление воздуха, что мне стало трудно идти. И тут же в голове моей -- где-то в глубине сознания -- затеплилась точка, означавшая, что где-то рядом находится вампир.

Точка странным образом ассоциировалась с лампой, приглушенно горящей в окне второго этажа того здания, мимо которого я как раз шел. Лампа была настольная, но сейчас наверняка стояла на полу, причем у дальней от окна стены. А точка пульсировала: вампир насыщался. В такие минуты я забываю обо всем -- неудержимая сила хватает меня и тянет, влечет, мчит к распоясавшемуся вампиру, жадно глотающему кровь своей несчастной жертвы.

Я взбежал по ступенькам.

И остановился.

Дверь была открыта -- но не это меня смутило и заставило замереть в неподвижности и недоумении. И не вывеска, висящая у дверей -- как это обычно принято во всех государственных учреждениях. Верхняя часть ее скрывалась в тени наддверного козырька, но на нижней еще можно было прочитать слова: "... станция переливания крови".

Меня остановила летучая мышь.

Как раз тогда, когда я занимался всеми этими дедуктивными построениями, когда недоумевал по поводу нестандартного поведения вампира и изо всех сил напрягал вампирорецепторы, пытаясь разобраться, что же передо мной, летучая мышь пронеслась над моей головой и врезалась во вставшие дыбом волосы

-- приемники вампироизлучения. Врезалась, перекувырнулась, восстанавливая равновесие, и исчезла во мраке. Точка сразу же погасла -- картинка исчезла.

Сначала я даже попутно немного возгордился: надо же, какие у меня волосы, как настоящие, летучая мышь не различит (а ультразвуковой сигнал мышей не отражается от человеческих волос, они для него прозрачны), а потом спохватился: простая ли это летучая мышь? Что если это -- сообщник вампира? И я решительно вошел внутрь вестибюля.

Здесь было тихо и просторно. Спокойный мягкий свет фонарей легко дробился на цветной мозаике витражных окон, бросая на пол дымчатые радужные тени. Бесшумно ступая лапками, из темноты коридора появилась бледно-розовая кошка -- окрашенная оконным светом. Увидев меня, она остановилась и слабо мяукнула.

Медленно-медленно, стараясь не поднимать ни малейшего шума, ни пыли с давно не убиравшейся ковровой дорожки, застилавшей лестницу, я принялся

подниматься по ней на второй этаж. Кошка, блеснув зелеными фосфоресцирующими глазами и постоянно меняя цвет по мере того, как она пересекала все новые и новые тени от витражей, пошла за мною следом.

"Еще один сообщник? -- мелькнуло у меня в голове. -- А я даже не могу проверить... А вдруг она -- и есть вампир? Или оборотень. Как жаль, что у меня нет дублирующих вампирорецепторов... Убить ее? Жалко -- если это настоящая кошка. И можно привлечь внимание вампира. Нет уж, надо немного подождать, поискать его".

Коридор на втором этаже был такой же пустынный, как и на первом, только более темный. Свет здесь проникал только через стеклянные проемы над дверьми. Я медленно двинулся вдоль ряда дверей, осторожно проверяя каждую. Они были закрыты.

"А что, если он закрылся изнутри? -- снова мелькнула мысль. -- Тогда придется ждать его на лестнице... А если он улетит? Раскроет окно -- и улетит? Не посмотрит на то, что они с зимы не открывались. Но тогда я его услышу..."

Сомнения продолжали мучить меня, пока я бесшумно двигался по коридору второго этажа, методично нажимая дверные ручки и пытаясь толкнуть двери. Обойдя весь коридор по часовой стрелке, я вернулся на лестницу. Кошка продолжала ждать меня здесь, спокойно помаргивая и поводя усами. Что ей нужно от меня? Я махнул в ее сторону ногой, но она не убежала, а лишь

крепче вцепилась в дорожку, выпустив для этого когти. Я осторожно обошел ее и начал подниматься на третий этаж.

"А если и тут все двери закрыты, что делать?" -- сомнения вновь вернулись ко мне.

И исчезли, едва я вступил в коридор. Одна из дверей -- слева -- была полуоткрыта и лунный свет, а может быть, свет фонарей, косой полосой падал в черноту коридора, указывая мне дорогу. "Словно лунная дорожка на море", -- подумал я, устремляясь по ней к двери, из которой доносилось слабое сопение, бульканье и причмокивание.

Стремительно распахнув дверь, я ворвался в кабинет. И замер. Того, что я ожидал увидеть здесь -- распростертую безвольно на полу жертву и склонившегося над ней вампира -- не было. То есть, вампир был. Но он сидел, привалившись к стене и лакал из какого-то сосуда темную жидкость. Кровь? Ах, ну да, консервированная, да еще этот свет...

Живот его был сильно вздут, и не менее десятка таких же сосудов, какой он держал в руке, только пустых, лежали вокруг него, указывая причину такого вздутия.

-- Ах, ты, паразит! -- сказал я, доставая свой последний осиновый кол. Вампир окосело посмотрел на меня и забарахтался, пытаясь подняться. -- Ты знаешь, сколько она стоит? -- наступал я. -- Ну и лентяй же ты. Нет, чтобы заниматься своим прямым делом... И мне бы приятней было...

Я не стал ожидать, пока он поднимется, и не нужен мне был его ответ: мне всегда не нравились те фильмы, в которых главный герой, вместо того, чтобы уничтожить врага, вступает с ним в полемику, теряя драгоценное время. Другое дело -- зубы заговорить...

И я наклонился над вампиром и сделал разящий выпад.

"Сколько добра пропало", -- думал я, озирая разгром и бросая на труп свою визитную карточку. Потом, повинуясь какому-то смутному ощущению, я нагнулся и поднял с пола недопитый сосуд с консервированной кровью. Поискав глазами в стоящем неподалеку стеклянном шкафу, я достал оттуда маленькую баночку с широким горлом, налив крови туда. Плотно завернув крышку, я поставил ее в свою сумку и вышел из кабинета.

Спустился по лестнице -- ковровая дорожка мягко поглощала все звуки, да я теперь и не берегся -- вампир был уничтожен.

В вестибюле все оставалось без изменений -- так же падали из окна разноцветные тени, так же было пусто и тихо. Одиноко висел на вешалке забытый кем-то белый халат, да стояли в углу мягкие тапочки.

Я вышел на улицу и плотно закрыл за собой дверь. Остановился на крыльце. Кошки нигде не было видно.

*

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

На следующий день я снова вышел в парк. Сегодня народу было больше -- как обычно перед выходными. Но основная масса -- тоже как обычно -- разошлась

по домам задолго до полуночи -- то есть, именно того времени, когда -- снова как обычно -- активизируются вампиры. Не знаю, с чем это связано, какие именно процессы протекают в момент рождения новых суток -- может, все

именно и связано с этими родами? -- но после полуночи вампиры буквально звереют и начинают проявлять свою истинную вампирочью сущность.

Но пока до полуночи было еще довольно далеко -- около полутора часов, а в такой теплый вечер, согласно закону физики о расширении разогретых тел, эти полтора часа могли тянуться и тянуться.

Уже темнело, и всюду зажигались фонари, словно на

рождественской елке -- поаллейно -- как будто на одной аллее ночь наступала немного раньше, чем на другой. Впрочем, так оно, должно быть, и было, хотя уловить эту разницу мог только я -- человеческая реакция неспособна уследить за той микроскопической разницей во времени, которая отделяет момент загорания одного фонаря от момента другого.

Зажгли фонари. Ночь сразу же набросилась на парк, подобно громадному одеялу, и повисла на фонарных столбах, прогибаясь между ними, но не касаясь земли. Пронзительно вели свои сольные партии хоры цикад. Неслышно

проносились над фонарями летучие мыши, зажмуривая при этом глаза. Мошкара спасалась от них, прижимаясь к фонарным колбам.

По центральной аллее я уже прошел -- вампиров не было видно. Мои новые рецепторы -- хвала создателю! -- позволяли видеть их теперь в упор, глазами. От этого, правда, терялась пространственная ориентация -- система дальнего поиска -- и мне показалось, что самым оптимальным было бы сочетание этих двух систем, тем более, что место на голове оставалось вакантным: все равно, что носить там -- обычный парик или же вампирорецепторы. Это надо будет учесть на будущее, а сегодня я должен был

методично обходить все аллеи в поисках вампиров, делая вид, что просто гуляю.

Свернув на боковую, пересекающую главную под острым углом, в самом дальнем конце ее я уловил красноватый отсверк -- блеск глаз вампира. С обычным зрением я бы его не заметил... А с системой дальнего обнаружения в этом

месте на мысленном плане парка светилась бы горячая точка...

Я шел медленно, поглядывая по сторонам -- как бы нехотя прогуливаясь и дыша свежим воздухом -- и в то же время старался не выпускать из вида скамейку, на которой сидели два парня и две девушки. Но вампиром был только один из них -- левый, ближний ко мне. "Если они друзья, знает ли второй, что тот

-- вампир? А если они -- подружки, парни могут и не знать друг друга,

-- думал я. -- Вообще дружба человека с вампиром проблематична: сегодня друг, а завтра приспичило -- и нет друга".

"Какой бы предлог для начала разговора придумать? -- вычислял я.

-- Попросить прикурить? Они вроде бы не курят, да и у меня сигарет нет..."

Но он сам помог мне. Очевидно, желая сострить, приподняться в глазах окружающих его девушек, он -- достаточно громко -- произнес, кивая на меня: "Одинокий троллейбус" -- надеялся, видно, что я не стану "заводиться",

видя, что их двое. Но я стал. И в упор посмотрел на него, выпятив нижнюю челюсть. Он поднялся, нагловато ухмыляясь -- вампир обычно сильнее среднего человека, поэтому ему казалось, что повод для такой ухмылки был. И тут я тоже решил провести эффектный трюк, сработать на публику -- не знаю, с

чего вдруг меня потянуло на это.

-- Девушки, -- произнес я, сунув руки в карман, -- знаете ли вы, с кем сидите рядом на скамейке?

Они переглянулись, не зная, как реагировать на мои слова, и на всякий

случай хихикнули.

-- Не трогай девушек, -- нахмурился он и шагнул ко мне. Остальное произошло почти мгновенно: моя правая рука взметнулась из кармана, сжимая пузырек с кровью, которую я забрал вчера на станции переливания (крышку с него я уже успел скрутить), и выплеснула содержимое ему в лицо.

Реакция вампира на кровь -- ее присутствие -- всегда однозначна и поразительна, а тут я плеснул прямо в лицо. И

сразу же -- мгновенно! -- лицо превратилось в страшную морду: рот

хищно перекосился, появились клыки -- чуть не прорвав губы, -- в глазах вспыхнул красный огонь, видимый и обычным взором, пальцы скрючились и обострились когтями. Сузились шильцем и уши.

Все произошло настолько быстро, что он и сам не понял происшедшей с ним перемены -- нет, он, конечно, почувствовал, что уже вампир, но поскольку превращение совершилось не по его желанию, на бессознательном уровне, инстинктивно, осознать он это не успел. И больше не успел ничего: не сопротивлялся, когда я резким толчком под правую руку развернул его лицом к скамейке, на которой пока еще сидели девушки и парень. Они увидели его и закричали. А в нем боролись два желания: броситься на ребят, к чему он давно стремился и к чему его влекли его вампирские сущность и обличье, и схватиться со мной, что он хотел сделать еще будучи человеком. Но эта

борьба с самим собой, борьба двух его сущностей, дала секундную паузу, которой я успел воспользоваться и вогнал ему под левую лопатку осиновый кол.

Девушки завизжали и бросились в разные стороны. Парень остался на месте, только сильно побледнел и смотрел на происходящее округлившимися глазами.

-- Давно его знаешь? -- спросил я, сбрасывая обмякшее тело к его

ногам -- оно шлепнулось, словно большая мокрая тряпка и недвижимо застыло.

-- С-сегодня познаком-мились, -- пробормотал он, -- п-подруга сказала...

-- Угу, -- больше я ничего не сказал. Бросил свою визитную карточку и ушел. "Тяжело работать скоро будет, -- думал я, -- начнут еще на улицах узнавать... А без визиток нельзя..." Но я надеялся, что подобного не произойдет -- не политический деятель и не эстрадный певец. Если вампиры будут знать... Но пока никто из них, встреченных мной, никому ничего не может сказать... А вообще-то интересно -- связаны ли вампиры между собой

или же каждый работает в одиночку? Каждую ночку -- в одиночку... Сохранилась ли у них строгая иерархия -- как в этом их вампирском королевстве?

Неясные воспоминания обеспокоили меня. Я вдруг увидел, словно наяву,

мрачную тень высокого, как будто рыцарского замка; ночью, озаряемого лишь слабым светом молодой луны; скрипящий подъемный мост, опускающийся к

мутному рву на заржавевших цепях... Красноватый отсвет чадящих факелов в бойницах-окнах, какие-то длинные переходы по сырым низким коридорам со стенами из дикого камня, чуть ли не рычащего, местами замшелого, а местами просто покрытого плесенью.

Откуда она вдруг выбрела, эта картина? Из каких углов моей электронной памяти? Воспоминание ли это о моем прошлом, о котором я ничего не

помнил -- потому что мне казалось, что создан совсем недавно... да и много ли роботов было в средние века? -- или, наоборот, о будущем, о котором я помнил еще меньше? Меньше, чем ничего -- представляете себе?

Я шел так, бесцельно и бездумно, предаваясь неясным воспоминаниям, и в то же время вторая часть моего сознания продолжала работать. Именно она и зафиксировала непонятное шевеление за живой изгородью справа от аллеи, по которой я только что проходил. Кусты здесь были высокими -- метра по

два, -- и недостаточно редкими, чтобы за ними можно было что-то хорошо рассмотреть. Там не то танцевали, не то дрались. Я протиснулся поближе к кустам, выискал подходящий прогал и всунул туда голову.

И оторопел.

Два здоровенных вампира, одетых как эсэсовцы в фильмах про Штирлица -- в черные лоснящиеся кожаные плащи (я всегда принимаю их крылья за плащи, ну ничего не могу с собой поделать!) -- нападали на маленькую стройную симпатичную девушку. А она ускользала от них. Они, пыхтя, с раскрасневшимися мордами, расставив руки, пытались схватить ее, но она ловко двигалась, уклоняясь из стороны в сторону, и уходила, казалось, в самый последний момент, так что длинная слюна с их клыков напрасно падала в траву.

Я не бросился сразу ей на помощь только потому, что меня остановило ее лицо: она улыбалась! Может, она -- тоже вампир, и это у них нечто вроде брачного ритуального танца, брачных игр? Может, так принято среди вампиров? Тогда я стал свидетелем редкостного зрелища!.. Но мое рецепторное зрение не видело в ней вампирессу -- или же она могла так маскироваться?

Я стоял, недоумевая и не зная, что предпринять, как вдруг она

остановилась -- причем на равном расстоянии от обоих вампиров. Они одновременно кинулись к ней с разных сторон. И упали. У нее в руках стереоблеснули синхронно два стилета -- сантиметров по тридцать длиной. Еще одно неуловимое движение -- даже для моих глаз! -- и она заменила их на осиновые колья. Миг -- и колья оказались там, где им и положено быть, где им самое место -- в сердцах у мерзких тварей.

И тогда я раздвинул кусты и, широко улыбаясь, пошел к ней на встречу,

протягивая руки. Она настороженно повернулась, отчего концы ее коротко остриженных светлых волос описали красивый полукруг, но, увидев меня, сбросила напряжение и улыбнулась тоже.

-- Броб, -- сказала она, -- ты здесь?

-- Откуда ты меня знаешь? -- удивился я. -- Кто ты?

-- Кто же тебя не знает, -- весело сказала она, -- неустрашимого борца с вампирами, одинокого героя, которому так трудно справляться с несметными полчищами ужасных монстров, врагов рода человеческого...

-- Кто ты? -- мягко прервал я ее.

-- Нели Рав, -- просто представилась она и спокойно

расшифровала: -- Нелинейный Робот -- Анти-Вампир.

Я шагнул вперед и бережно прижал ее к себе. Теперь я был не один.

*

КОРОТКАЯ СХВАТКА

Вечерело. Я шел себе спокойно по улице и вдруг почувствовал, что кто-то пытается воткнуть мне в спину кинжал, причем несколько раз. Как он только не сломался? После пятого или шестого удара -- а может, и чуть раньше -- я обернулся. Потный, с бледными от страха глазами вампир держал дрожащими руками кинжал и пытался двинуть им еще раз.

Какими же наркотиками его накачали, если он смог преодолеть свой естественный страх перед острой сталью? Может, дали выпить крови наркоманов или токсикоманов? А может, для этого у них есть специальные средства?

Я не стал убивать его сразу -- все же первое покушение на меня. За ним явно ощущалось чье-то присутствие, какой-то организации, которой было выгодно меня уничтожить. Да, вампиры не работают в одиночку.

И я схватил его, выбил кинжал, отволок в сторону и прижал к

стене. Потом вытащил из кармана ляписный карандаш и сунул ему под нос:

-- Знаешь, что это такое?

Глаза его стали совсем круглыми от ужаса:

-- Серебро!

-- Правильно. Азотнокислое серебро -- учил химию в школе? Проведу

тебе черту вдоль талии -- и на два разделишься: голова с

руками -- в одну сторону, ноги с ... -- в другую. Говори: кто тебя послал?

-- Магра...

-- Кто такая?

-- Властительница...

-- Где ее найти?

-- Не знаю.

-- Куда тебе приказано было вернуться?

-- Никуда. Сделал бы -- меня бы нашли.

Налицо был тупик -- таким путем я бы никуда не добрался. И тогда

-- Где у вас сборища?

-- В старом саду.

Это было уже поближе и я скомандовал: -- Идем туда.

Длинные ветки яблонь неожиданно вырастали из темноты ночи. Шуршали под ногами, похрюкивая, ежи -- наверное, подбирали падалицу. Пролетела, планируя свой полет, сова. Вампир шел передо мной и озирался -- боялся, должно быть, получить ляписный карандаш в бок.

Ряды яблонь поредели -- тут, почти в центре сада, намечалась большая поляна -- несколько деревьев засохли уже очень давно и самостоятельно, несколько других обломали мальчишки и устроили нечто вроде футбольного поля.

Но тут они играли днем, а сейчас, ночью...

Впереди горели яркие красные парные точки. Одни стояли на месте, другие перемещались: вправо-влево, вверх-вниз -- вставали, садились, ходили. Это были глаза вампиров, собравшихся на поляне.

Вдруг вспыхнул свет -- и откуда они только подтащили прожектора? Охота же была возиться!.. Я и в инфракрасных лучах неплохо вижу. Значит, ждали они меня...

Вампиры стояли ровным полукругом. Очень удобно. Было их не более

тридцати. Стояли молча, будто чего-то ждали. Но недолго -- откуда-то из-за их спин вышла дама в роскошном одеянии: ниспадающий серебристый плащ до пят, сверкающая диадема во лбу -- и ярко-алые глаза, образующие с диадемой правильный равносторонний треугольник.

-- Привел? -- презрительно произнесла она, не глядя на шедшего со мной вампира, а пронзительно уставясь на меня: в глубине ее глаз вспыхивали искры. Мой невольный провожатый упал перед ней на колени и уткнулся лбом в землю:

-- Смилуйся, великая Магра! -- заголосил он. -- Я не мог...

-- Ясно, -- мрачно оборвала она его, -- мы и не надеялись на это. Ты должен был заманить его сюда...

-- Ну что, -- обратилась она ко мне, и губы ее презрительно скривились, наверное, изображая кавычки, -- "борец с вампирами", настал твой последний час...

-- Час -- это еще так много, -- пробормотал я.

-- ... Со всеми тебе не справиться, -- продолжала она, -- ты один. Мы убьем тебя... или сломаем -- раз уж ты не человек.

При этих словах вампиры достали из-за спины тяжелые дубинки. Грозное оружие...

Всю ее речь я простоял, скрестив руки на груди -- картинная поза, не правда ли? Очень удобна, если нужно достать обоймы из-под подмышек.

Я не стал говорить ответных речей -- я считаю это пошлостью. Просто выхватил

автоматные магазины, как только смог нащупать их, с одинаковым легким щелканьем вставил их себе в предплечья. Затем сжал кулаки и завернул кисти рук внутрь, отчего сразу же стал похож на настороженного богомола: обнажились черные отверстия стволов и две смертоносные... чуть было не сказал "свинцовые"... серебряные струи полоснули по стоящим тварям.

Стояли они почти равномерно -- чтобы не мешать друг другу, рассредоточились -- и это было очень удобно для меня: я вел очереди с двух сторон, на микромгновение останавливая стволы прямо напротив сердца очередного вампира -- чтобы сэкономить патроны, серебряные ведь. Тонкие иголочки пуль вылетали из стволов и, пронзив черноту ночи, исчезали в черноте вампирьей груди. Быстро достигали сердца, а там разворачивались -- то лилией, то тюльпанчиком, то розочкой, а то просто цветочком сирени. Обычные, неразрывные пули на таком расстоянии просто пронзили бы их насквозь, да и не на всякого вампира годятся обычные пули.

Смолк треск выстрелов и последний обтюратор -- патроны были безгильзовыми

-- вылетел наружу. Двадцать девять вампиров лежали вповалку на траве, выронив -- или, наоборот, крепко сжимая в судороге -- так и не пригодившиеся им и предназначенные для меня дубинки. Но не было среди них Магры -- принцессы, руководительницы, повелительницы -- кем она была для них? И не потому, что я пожалел ее, прельстившись ее красотой, и не из желания захватить ее в плен оставил в живых -- хотя было такое желание, было. И не из опасения

испортить ее шикарное одеяние не выстрелил я в нее -- серебряные иглы проскочили бы между двумя нитями, не повредив их, а пороховые частицы такое расстояние не пролетели бы. А спасла ее дьявольская реакция -- кошачья реакция, можно сказать, потому что она, едва я начал стрелять, мгновенно обратилась в кошку -- и еще то, что стояла она в самом центре того полукруга из вампиров. У нее было время превратиться в кошку и удрать -- я не хотел сбивать прицел ради нее, уж слишком хорошо они стояли, а то потом пришлось бы ловить их по одному, -- и в какую кошку! С огорчением я увидел, что она была именно той кошкой, которую я повстречал на станции переливания крови. А ведь была мысль убить ее тогда -- зря не послушался, интуиция никогда не подводит.

Стрелять вслед было бесполезно -- она метнулась сначала за спины недостреленных еще вампиров, потом за прожекторную установку, за ствол яблони... Я кинулся было вслед за ней, но оттуда она исчезла окончательно.

И что мне оставалось делать? Только одно -- надеяться на то, что, может быть, удастся когда-нибудь встретиться еще и что уж на этот раз встреча будет более удачной для меня...

Я оглядел еще раз поле сражения -- никто не шевелился, бросил на всякий случай свою визитную карточку -- она четким прямоугольником забелела в траве -- и ушел.

*

КОМАРИНАЯ ИСТОРИЯ

Парк был чист. Я обошел все его аллеи и не нашел ни одного вампира. "Может быть, я слишком рано пришел? -- подумал я, присаживаясь на скамейку у реки и глядя на ночную струящуюся воду. -- Да нет, время, вроде, обычное. Неужели я уничтожил всех вампиров в нашем городе? Тогда придется переселяться. Или же они поняли, в чем дело, и теперь будут готовить на меня покушение. А это значит, что вампиры не работают в одиночку, у них есть организация... может, даже партия... или государство..." И снова толкнуло в память воспоминаниями, и чей-то глухой голос -- может быть, даже мой: я никогда не слышал себя со стороны, даже на магнитофоне, и потому не могу ни за что ручаться

или вампирьему -- требуется солнце. Вампиры пытаются таким образом возместить его отсутствие -- выпивая кровь людей, которые видят солнце. Но люди же не могут смириться с тем, чтобы поддерживать чужую жизнь, теряя собственную. Вампиры -- паразиты, а с паразитами надо бороться...

Проходящая мимо парочка прервала несущуюся у меня перед мысленным взором

цепь мрачных картин.

-- Комаров что-то много сегодня, -- произнесла девушка, звонко ударив себя

по щеке.

-- Должно, к дождю, -- густым баритоном отозвался парень.

Процокали и затихли каблучки -- должно быть, сели на соседнюю скамейку.

Мысли мои потекли в другую сторону. Комары. Естественные мини-вампиры, к которым люди привыкли. Но комары включены в экологическую цепочку -- ими питаются птицы... Интересно, какие у комаров отношения с вампирами? Согласно теории борьбы видов за существование они должны конкурировать друг с другом. Ненавидят ли вампиры комаров? А может, наоборот -- комары могут отвлекать внимание жертвы... Комары -- это домашние животные вампиров... И дальше мои мысли потекли в этом направлении -- я дал волю фантазии -- есть еще слепни, оводы... В воде -- пиявки. И летучие мыши-вампиры, что пьют кровь человека и домашних животных.

Я представил себе приусадебное хозяйство престарелого вампира, который

встает рано вечером, выпускает из хлева летучих мышей-кровопийц, тучи слепней, оводов и комаров, потом подходит к садку с пиявками, после чего выходит в сад пропалывать росянку...

Мимо меня пролетел комариный рой. Все еще находясь под воздействием собственных мыслей, я машинально проводил его полет затуманенным взором -- он скрылся за ближайшими деревьями -- и тут меня словно наэлектризовало, я даже привстал. Комары -- роем? Я принялся лихорадочно вспоминать, летают ли комары

роем... Кажется, только комары-плясуны, да и то лишь днем, над навозной кучей...

Второй комариный рой пролетел мимо меня и скрылся в том же направлении. И

тут уж я вскочил и бросился в погоню. Они летели быстро, но я мог идти еще быстрее. Единственной серьезной помехой мне на моем пути была аллея роз -- не желая помять цветы, жалея их, я некоторое время бежал вдоль нее, потом решительным скачком перелетел через и помчался за комарами, сокращая расстояние.

Немногие встречающиеся парочки бросали на меня недоумевающие взгляды -- часть

их я долго ощущал затылком -- и никому, ни единому человеку не пришло

в голову, что комары-то роем не летают, а уж если и произошло такое событие

-- значит, оно является лишь прелюдией к другому событию, а может, событиям. Я чувствовал, что такое скопление мелких кровопийц неслучайно. Да и к тому же, если мне сегодня нечего делать, почему бы и не проследить за комарами?

и меня сопровождал разве что лай случайных собак, напуганных моим внезапным появлением. Но я уже не видел, вспыхивают ли в ответ на этот лай окна домов, и выбегают ли из них с двустволками в руках взъерошенные заспанные хозяева.

Бежать пришлось долго -- до самой дальней окраины. И домик там стоял неказистый -- так, избушка лесника. Маленькое окошко в домике было раскрыто, и комариный рой влетел туда. Я осторожно подобрался к другому окну, большому, находившемуся правее открытого.

Внутри был вампир. Он лежал на высокой железной кровати с блестящими никелированными шарами, в которых тускло отражался слабый свет одинокой свечи, стоящей на грубо сколоченном деревянном столе. Лежал, широко разинув рот и сложив руки на огромном брюхе. А над ним вились комары.

Зрелище было необычайным: комары выстраивались в цепочку и на бреющем полете проносились над широко раскрытой пастью вампира. И каждый при этом сбрасывал в нее капельку крови. Когда пасть наполнялась, вампир глотал и снова открывал рот.

А мимо меня прогудел новый комариный рой.

"На поток поставили! -- восхитился я. -- Конвейер..." И тут же настроение мое переменилось: "Чужими руками... то есть, хоботками кровь загребает!"

Ярость волной поднялась во мне, и я почти не помню -- до того это все произошло быстро -- как разбил стекло, проник внутрь сторожки и пронзил вампира, не успевшего даже подняться с кровати, осиновым колом. И только после этого я заметил то, чего не смог увидеть из окна: в комнате на полу стоял какой-то блестящий хромированными деталями электронный прибор, ощетинившийся антеннами, на верхней крышке которого перемигивались красные и зеленые светодиоды.

Прежде, чем вылететь из комнаты, все комары несколько раз облетали вокруг прибора. То же проделывали и комары влетавшие в окно. Над прибором поэтому крутились две серые спирали: одна по часовой стрелке, другая -- против.

"Сам сделал, что-ли?" -- подумал я. Но отделка была явно заводская, да и на табличке под тумблером включения виднелась надпись, сделанная на непонятном мне неземном языке. "Вот и весточка оттуда" -- протянув руку, я отключил прибор.

Комары, словно избавившись от злого наваждения, победно запели -- их тоненький звон тотчас наполнил всю комнату -- и радостно вылетели в окно, навстречу свободе.

(Конец.)

*

Я М Ы

Низкие свинцовые облака, несмотря на свою тяжесть, быстро неслись по небу, утюжа прижимающуюся к земле чахлую растительность. Хоак Гвин выбросил на поверхность последнюю на сегодня лопату земли и остановился, вытирая пот. Яма получилась очень хорошей, и умиротворенность охватила все его существо. Значит, его работа угодна богам.

Он вылез на край, прихлопал свежевыброшенную землю и осмотрелся по сторонам. Некоторые из соседей еще работали: мелькали лопаты, вылетали на поверхность кучечки земли. Другие уже стояли, отдыхая, или сидели на корточках возле своих Ям.

-- Много вырыл? -- поинтересовался он -- обычный стандартный вопрос, вроде "Как поживаете?" или же "Не правда ли, хорошая погода сегодня?"

-- Как обычно, -- пожал плечами Хоак Гвин и оперся о лопату всеми четырьмя руками.

-- У Вето Гна чужого поймали, -- сообщил сосед. Хоак Гвин вздрогнул:

-- Копал?

-- Нет, засыпал.

И обоих синхронно передернуло от той мысли, что существуют на свете сумасшедшие, которые не могут найти себе места, ходят неприкаянно по земле и засыпают чужие Ямы.

-- А зачем, зачем он это делал? -- переспросил Хоак Гвин, понимая, что

вопрос его останется без ответа.

Поап Таш пожал плечами.

-- Вето Гна спрашивал его, но он молчит. Странный он какой-то Не наш: никто его не знает.

-- Да, такое мог сделать только чужой.

-- Понятно было бы, если бы он стал копать, -- продолжал Поап Таш.

-- Понятно, -- кивнул Хоак Гвин, -- значит, у него нет своей Ямы.

-- Но засыпать, -- продолжал Поап Таш, -- это совсем непонятно. Вето Гна поразил его, -- сообщил он, чуть помедлив, -- он лежит у него на заднем дворе. Ты можешь посмотреть, если захочешь.

Хоак Гвин кивнул. Конечно, он обязательно сходит. Не сегодня, конечно, и не завтра -- попозже. Но обязательно сходит.

-- Это у него второй такой? -- спросил Хоак Гвин.

-- Третий.

-- Не везет Вето Гна. Они заполонят весь его задний двор. Что он будет делать?

-- Построит новый. У него лучшая Яма.

Оба опять замолчали. Хоак Гвин вспомнил, как -- в прошлом году, кажется?

-- или уже несколько лет прошло с тех пор -- утром тоже обнаружил в своей Яме чужого. Но тот копал.И лопата у него была какая-то необычная -- с почти прямой ручкой, очень твердой на ощупь. Но остальное все было понятно -- он копал, хотел сделать Яму своей. Но не успел. Хоак Гвин тогда тоже поразил

его и оттащил на задний двор. Он так и стоит там с тех пор -- холодный, высохший -- наверное, пустой внутри. Но других больше не было.

-- Почему они не могут копать свои Ямы?! -- вырвалось у него.

Поап Таш понял -- у него тоже был подобный случай и думали они об одном и том же. Может, не совсем одинаково, но схоже.

-- Наверное, они просто не могут Начать. Не знают, где, и как, и что для этого нужно. -- А мы знаем? -- спросил Хоак Гвин. Он даже сам испугался своего вопроса -- так неожиданно он у него вырвался.

Поап Таш пожал плечами:

-- Должны знать. Всякий Начинающий Копать Яму должен знать, как это делается -- где выбрать для этого место, каким должно быть место, какую брать лопату, поливать землю в этом месте или нет и что говорить при первых ударах по лопате.

-- А давно что-то у нас никто не Начинал, -- произнес Хоак Гвин.

-- Давно, -- согласился Поап Таш, -- я что-то не припомню.

-- А как же Начинать?

-- А зачем тебе? У тебя ведь есть своя Яма?

-- Ну а вдруг с ней что-то случится?

-- Что? Что с ней может случится, если ты будешь каждый день ее копать?

-- Тоже верно, -- согласился Хоак Гвин. -- Но я все равно беспокоюсь... Этот чужой, что хотел засыпать Яму Вето Гна...

-- Да, он тоже выбил меня из колеи, -- согласился Поап Таш.

-- И я не могу вспомнить, как Начинать.

-- А зачем? Ты ведь копаешь. Если вдруг что-то случится с твоей Ямой, ты вспомнишь, как Начинать.

-- А если не вспомню? -- продолжал настаивать Хоак Гвин и вдруг замолк, похолодев. Если не вспомнит -- ему придется точно также пытаться залезть в чужую Яму и начать копать ее. И его будут выгонять хозяева Ям, а потом кто-то обездвижит, поразив его. И придется стоять у кого-то на заднем дворе, сохнуть, пока не иссохнешь полностью. А потом...

Он вздрогнул. Что потом? Этого не знал никто, приходилось только догадываться. Но каждый догадывался как мог.

В памяти была пустота. А ведь он много раз видел тех, что стояли на заднем дворе у многих. Куда они потом деваются? Хоак Гвин спросил.

-- Не знаю, -- отмахнулся Поап Таш. -- Зачем тебе это надо? Что-то ты любопытный стал в последнее время, много вопросов задаешь. Яма этого не любит.

Хоак Гвин испуганно покосился в сторону Ямы. Его Яма никогда и никак не реагировала на его слова. Как ей может понравиться или не понравиться что-то? Не путает ли его Поап Таш?

-- Я ничего не помню, -- медленно произнес он. -- Ничего. Как я Начинал Копать Яму -- а может, я не начинал ее? Может, я захватил чью-то? Или моя мне досталась по наследству...

-- Пойдем в деревню, -- предложил Поап Таш. -- Успокойся. Все ведь хорошо: у тебя есть своя Яма, дом, жена, дети. Ты хорошо копаешь, каждый день, от рассвета до заката. Соседи на тебя не обижаются, Яма тобой довольна.

Он говорил что-то еще, но Хоак Гвин уже не слышал. Он все никак не мог понять: разве Яма живая? Ведь ее копаешь в земле. Живое -- это в чем течет кровь.. Оно дышит, двигается. А Яма...

Они шли к деревне. К ним по пути присоединялись остальные и скоро колонна втянулась на улицу деревни и тут же рассосалась по своим домам.

В доме жена молча поставила перед ним на стол горшок с едой. Хоак Гвин, хоть и был голоден, есть не начинал. Новая мысль обеспокоила его.

-- Жена, -- позвал он. Та молча подошла и встала у стола. -- Где ты берешь еду?

Она испугалась: -- Ты никогда не спрашивал об этом...

-- Скажи, -- настаивал Хоак Гвин.

-- В Яме...

Хоак Гвин повернулся и окаменело посмотрел на жену. Он знал, конечно, что каждую ночь она ходит за едой, но что она ходит к Яме...

-- Расскажи, -- потребовал он.

-- Я... иду ночью, -- запинаясь, начала жена, -- к Яме, опускаюсь в нее... или наклоняюсь... Там, на дне, лежит Еда. Я беру ее и ухожу домой.

-- А как ты находишь нашу Яму? -- спросил Хоак Гвин.

-- Какую нашу? -- не поняла жена.

-- Ну, так ведь там на поле много Ям, -- растолковывал Хоак Гвин.

-- Не-ет, -- растерянно протянула жена, -- там только одна Яма... наша...

-- Расскажи, как ты идешь, -- потребовал он.

-- Выхожу из деревни и все время иду прямо...

Прямо. Он вспомнил, по какому извилистому пути приходится добираться ему до своей Ямы, огибая чужие... А она идет прямо. Она упала бы в чужую Яму, обязательно, если бы шла прямо.

Он принялся есть, покачивая головой. Еда была, как обычно, ни сладкой, ни горькой, ни кислой, ни пресной, ни острой, ни соленой. Вкусная, сытая, плотная, но легко проминающаяся под языком и зубами.

Утром он снова взял лопату и вышел на улицу. Изо всех домов выходили мужчины с лопатами и, двигаясь по улице, стягивались в колонну. Хоак Гвин здоровался, перебрасывался репликами с друзьями и знакомыми, потом замолчал и, также молча, дошагал до своей Ямы.

Его Яма лишь намечалась в земле неглубокой впадиной -- другие стояли в своих Ямах кто по колено, кто по пояс, а у кого-то торчала только одна голова.

Но кое-кто, подобно Хоак Гвину, вынужден был начинать почти с самого начала. А Улой Торм вообще не смог найти свою Яму. Он бродил между копающими, сосредоточенно глядя себе под ноги, иногда оглядывал по сторонам -- все надеясь отыскать свою Яму. Но Ямы не было. Кто-то посматривал на него с испугом, кто-то -- с сочувствием, кто-то злорадно, кто-то -- и с ненавистью,

а кто-то -- печально, понимающе. Улой Торму предстояла нелегкая жизнь. Хорошо еще, если он вспомнит, как Начинать Копать Яму. А если нет? Тогда он попытается захватить чью-то. А чью? И возможные кандидаты, к которым каждый причислял себя, поглядывали на него с ненавистью. Все боялись за себя.

Хоак Гвин посмотрел на Улой Торма долгим взглядом, в котором было все: и недоумение, и сожаление, и опаска, и понимание. И вопрос: почему? Почему

Улой Торм не нашел сегодня свою Яму? Куда она делась? Но сегодня Хоак Гвин работал молча -- впрочем, как всегда, хотя мог иной раз отложить в сторону лопату, подойти к соседу и перекинуться с ним парой фраз. А сегодня никуда не отлучался от своей Ямы, иногда только взглядывал на бродящего Улой Торма,

потом перестал делать и это и все копал и копал, скоро выбрасывая наверх тяжелый грунт, в котором преобладали голубые, синие, сиреневые и фиолетовые тона, скользил легким взглядом по серому порошку пыли, в который грунт превращался, едва пересекал невидимую границу края Ямы, и молчал.

К вечеру он закопался в полный рост и выбрасывал почву, держа лопату вытянутыми руками.

-- Ого! -- поприветствовал его подошедший Поап Таш, -- у тебя, наверное, глубже всех сегодня получилось... Вылезай, уже вечер.

Хоак Гвин остановился, вздохнул и вытер пот ладонью. В глубине темно-синей стены перед его глазами вспыхивали маленькие золотистые и серебряные искорки, как бы подмигивали ему.

Поап Таш помог выбраться из Ямы, и теперь они стояли рядом, озирая все Поле.

-- Улой Торм смог Начать, -- сообщил Поап Таш.

-- Хорошо, -- обрадовался Хоак Гвин, -- значит, он останется с нами. -- А потом подумал: почему хорошо? Почему этому надо радоваться? А если бы он... ушел? -- И словно ледяная струя сквозняка обвила вокруг его сердца. Потом она исчезла, и осталось лишь приятное тепло радости от того, что Улой Торм остается с ними.

-- Роум Беш исчез, -- продолжал Поап Таш. -- И Яма его тоже.

Хоак Гвин почувствовал, как новая холодная струя обдала его снизу доверху. -- Поглотила... -- прошептал он. Поап Таш кивнул.

-- Я не стал говорить этого слова -- чтобы ты не испугался сразу, не замер. Уорм Пос замер. Он был рядом с Роум Бешем и, наверное, видел, как все было. Яма сдвинулась с одной стороны и исчезла сразу по всей глубине.

-- Так исчез Було Вон, -- прошептал Хоак Гвин.

-- Да. А Азан Пик был поглощен снизу -- дно Ямы поднялось и заполнило его собой.

-- Бурн Стера выбросило из Ямы, -- припомнил Хоак Гвин.

-- Да. А Азан Пика поглотило. Труо Кла закрыло сверху, когда сомкнулись края Ямы. Говорят, он еще стучал и кричал оттуда, пытался прокопать лопатой, потом замолк.

И те, которых поглотило -- молчали ли они, или же пробовали высказать свое

отношение к происшедшему или услышанному? -- говорили что-то такое? А может, ничего и не говорили, а только думали. А может, и не думали. Может, это ни от чего и не зависит -- ни от разговоров, ни от молчания, ни от поступков, -- а просто все происходит чисто случайно, значит, как себя ни веди, а ты не способен убежать от подобного -- от того, что ты можешь днем исчезнуть вместе со своей Ямой, или утром не найти ее. Или ночью жена придет с пустыми руками и скажет, что сегодня Еды не было. Лежи тогда и гадай, не спи

-- появится Еда на следующую ночь или нет. Такие случаи тоже бывали, хотя и очень-очень редко. Если Яма была в порядке, то Еда тоже появлялась там каждую ночь.

Хоак Гвин, хотя с ним пока не произошло ничего страшного, тоже почти не спал эту ночь. Прислушивался, как сопели детишки -- как обычно, когда он пришел вечером, они уже спали: и утром, когда он уйдет, они еще будут спать, -- как ушла и потом вернулась жена -- принесла Еду.

И не спал почти, но и спать не хотелось -- утром встал бодрый, молча поел, погладил жену по голове и вышел, взяв лопату.

Сегодня Яма поражала его обилием розовых тонов и оттенков, с прожилками и крапинками, слоистых и сыпучих. На этот раз вкопаться глубоко не удалось

-- Яма получилась едва по пояс, может, чуть глубже. Он копал и копал, вгрызаясь в землю и лишь иногда, останавливаясь отдыхать, окидывал усталым взглядом знакомый ландшафт, думал: "А что за пределами взора? Там, где уже не видно?"

День прошел спокойно, ничего особого не случилось -- вообще ничего не случилось, ничего не произошло и даже Поап Таш, подойдя вечером, ничего не сказал. Новостей не было, все копали.

Вечером дома все тоже было как обычно.

Утром начался хаос. Несколько человек не нашли своих Ям -- но это еще

ничего, так бывало и раньше и в конце концов все как-то улаживалось. Но произошло и то, чего никогда не было -- появились незанятые Ямы. И

Ночью, когда пришла жена, Хоак Гвин ощутил, что земля мелко-мелко трясется. Тихо звенела посуда, раскачивались занавески, скрипела кровать... А прислушавшись, ему показалось даже, будто из глубины земли доносится далекий-далекий глухой гул. Так продолжалось до самого утра.

Утром, придя на Поле, все остановились у его края, не решаясь ступить

дальше. Ям не было. Ни одной. Вместо них вздымались разноцветные Холмы.

Все стояли молча. Никто не решался начинать работу. Все это было так

необычно... и все же особых волнений никто не испытывал -- будто все давно уже ждали чего-то подобного. К тому же Холмы были даже как-то узнаваемы

-- каждый из них был в точности на том же месте, где была Яма каждого. Но все равно, все стояли, как бы привыкая. Потом кто-то -- Хоак Гвин не разглядел, кто, тот был слишком далеко от него -- взобрался на свой Холм и принялся сосредоточенно копать, сбрасывая с него грунт. Тогда уже и остальные, подтянувшись, и даже немного обрадовавшись, полезли каждый на свой Холм и

так же молча, как всегда, погрузились в работу -- принялись срывать вершину Холма лопатами, бросая вниз разноцветную почву, которая, едва достигая поверхности, рассыпалась в светло-серую серебристую пыль...

Хоак Гвин работал, стиснув зубы, как работал и раньше, и только в голове его крутилась неявно выраженная мысль о том, что теперь уже никто не может быть засыпан в своей Яме...

Вечером к нему, как обычно, подошел Поап Таш, но не спросил, как бывало раньше, много ли он вырыл, и не заглянул в Яму, которой теперь не было

-- все было видно и так. Он только остановился рядом и сказал, что Тиот Тот исчез, провалившись внутрь своего Холма...

*

ЗАПАХ

Пит проснулся. Не совсем проснулся ¦ почти проснулся. Можно сказать даже "собрался проснуться": он боролся с собой и со сном, пытаясь переступить ту зыбкую грань между сном и бодрствованием, которую каждый человек обычно преодолевает дважды в сутки ¦ засыпая и просыпаясь. Он в нерешительности колебался, как бы размышляя, неосознанно, проснуться ли ему окончательно, или же все-таки уснуть снова. Так он долго балансировал между сном и явью и, наверное, вернулся бы в сон, если бы не запах. Тонкий, едва уловимый запах, который вполне мог быть и порождением сна, если бы не был столь реален. Казалось, он доносится откуда-то далеко-далеко ¦ настолько он был легок и неуловим ¦ и в то же время близок. Близок еще и потому, что хорошо знаком, но ни за что на свете Пит не смог бы сказать наверняка: чем же это так хорошо пахнет? ¦ и принюхался, не открывая глаз ¦ чтобы легче было сосредоточиться на запахе. Нет, запах был решительно не называем. Узнаваем, но не называем. Слово вертелось рядом, знакомое-знакомое, оно определяло запах, но вспомнить его Пит не мог. Не мог ¦ и все тут. Что же это может быть? Что-то такое, что он и видел и встречал неоднократно. И¦ и даже ел. Очень вкусное. Но что?

Пит почувствовал, что вот еще немного, еще одно усилие ¦ и он вспомнит. Неужели же у него так плохо с памятью? Пит напрягся, пытаясь вспомнить¦ В этот же самый момент ¦ конечно, совершенно случайно ¦ запах чуть усилился и Пит с облегчением понял, чем же это пахнет.

Бананы! Ну конечно же, бананы! Пит удивился себе: как он мог забыть? Ведь он любит бананы больше всего на свете!

Глубоко вздохнув, Пит наполнил свои легкие ароматом бананов, он дышал еще и еще и все не мог надышаться, дышал, не открывая глаз, наслаждаясь приятным запахом бананов.

Пит вспомнил, как он впервые попробовал банан. Он был тогда очень маленьким и шел по такому вот большому базару. И незнакомый запах привлек его. Он остановился перед прилавком ¦ огромным прилавком, ¦ на котором лежала здоровенная куча бананов ¦ для маленького мальчика тогда все казалось огромным. И торговец спросил его: "Хочешь банан?" И Пит пожал плечами ¦ он

Запах усилился еще больше. Казалось, воздух понемногу густел, приобретая консистенцию банана. Питу почудилось, что он начал дышать бананами. Или банановым суфле ¦ иногда он покупал и его. Но бананы были лучше.

Воздух все густел, застывая. Пит уже мог бы, наверное, откусывать от него куски. А запах продолжал усиливаться. Пит подумал ¦ робко, нерешительно, ¦ что не всегда в его жизни ему попадались только спелые бананы, были ведь и немного подгнившие¦ так трудно бывает иногда понять, спелый банан или же уже перезревает, ¦ подумал Пит, ¦ почти невозможно уловить эту разницу между спелым и переспелым¦

Он сидел в огромном контейнере, полном перезревших бананов и на их поверхности торчала только его голова. Глаза удивленно хлопали.

*

К О Л Л А П С А Р

Степан лежал на диване и читал газету как раз в тот момент, когда щелкнул замок двери и в квартиру ворвалась Люся.

-- Ты посмотри, какая прелесть, -- восхитилась она.

"Чего это вдруг?" -- подумал Степан. Обычно возглас жены, застававшей его в таком положении, был несколько иным.

Но восклицание относилось не к нему. Даже не глядя на Степана, Люсина (она настаивала, чтобы ее называли именно так) развернула из бумаги и поставила на полированный стол высокую хрустальную вазу.

"Еще одна, -- уныло подумал Степан, -- а когда конец будет?"

-- Ты посмотри, это же черный хрусталь! Большая редкость, -- авторитетно заявила Люся тоном знатока, -- и всего за сто рублей. Представляешь, я эту вазу прямо с рук купила. Такой интеллигентный мужчина, наверное, тайный алкоголик -- мешки под глазами и все такое. Пахнет от него чем-то. Кочегаром работает, что ли. Ну я и взяла.

"А разве бывает черный хрусталь? -- подумал Степан и сказал:

-- И не жаль тебе его? Что ему теперь жена скажет?

-- А он и не женат вовсе, может, от него жена ушла, вот он и запил. А если и не ушла, то уйдет. А если не уйдет, то дура будет. Попробовал бы ты у меня запить.

Степан вздохнул и посмотрел на вазу. "Запьешь тут. Вся зарплата на хрусталь уходит. Сколько же ей еще хрусталя надо? И что будет, если все в квартире станет хрустальным?" Степан представит себе хрустальные полы, не поскользнуться на которых нельзя, хрустальные простыни и подушки, внутренне плюнул и посмотрел на вазу. "Или это у нее от хрустальных башмачков Золушки?

-- мелькнула мысль. -- Все принца ищет? Неудовлетворенная романтика."

То ли свет падал на вазу таким образом, то ли по какой другой причине, только светилась ваза изнутри, неярким таким темноватым светом, словно хрусталь

был с чернинкой. Но если особенно не присматриваться, этого можно было бы и

не заметить. "Почему черный хрусталь? Обыкновенная хрустальная ваза. Может, это внутри нее пыль осела. Надо сказать, пусть протрет" -- думал мужчина.

Люся достала из серванта нисколько рюмочек и вазочек.

-- Посмотри, как они чудно гармонируют! -- восторгнулась она, -- как будто из одного гарнитура! -- и умчалась на кухню.

Степан молчал. Да и что он мог ей сказать, даже если она была бы тут? Говорил он ей уже не раз. И все без толку. И куда он смотрел раньше? Да нет, не была она такой.

"Хрусталь, всюду хрусталь, -- снова подумал он, -- скоро сам зазвенишь. Рюмки хрустальные, люстра. Хорошо хоть стекла в окне не хрустальные".

Он посмотрел на люстру. С люстрой что-то творилось. Именно это шевеление над головой и заметил Степан, подумав о люстре.

Степан сидел и удивлялся своему безразличию. Ему почему-то было все равно,

как будто так и должно быть. Его не волновало, что все силуэты предметов сильно исказились: все вещи тянулись к вазе. Выпучился бок полированной стенки, угол телевизора длинно заострился и уже почти достигал края вазы. Исчезал, тая, рисунок ковра: шерстинки с него, слетая стайками мелких мошек, устремлялись к вазе и исчезали в ней.

И внутри себя Степан ощущал пустоту. Пустота эта, все увеличиваясь и разрастаясь, занимала место Степановой души. "Кому и зачем это нужно? -- думал Степан. -- Работали, покупали. Были бы дети -- может, переколотили бы это хрустальное царство?"

В комнату, видно, привлеченная незнакомым шумом, вбежала Люся, ахнула, всплеснула руками, кинулась к вазе, -- нет, ее притянуло к вазе, тоже сильно исказив и деформировав, поднимая в воздух. А ваза стояла на столе, все больше чернея и распространяя вокруг себя всплески темного света, когда в нее что-нибудь попадало.

Исказились уже и стены комнаты, ее пол и потолок, замыкаясь в одной точке

-- горловине вазы. И Степана неудержимо потянуло вместе с диваном в медленно наливающийся чернотой сгусток мрака.

Черная дыра разрасталась.

*

ОТВЕТСТВЕННЫЙ ЗА МИР

Его назначили Ответственным за мир. Он не хотел этого -- желал творить самостоятельно, но что поделаешь -- не могут же доверить сразу после окончания института создание нового мира -- неизвестно еще, что получится. В курсовых вроде бы все выходило как следует, но то ведь лабораторные условия, а что будет в реальных? Так что сначала надо поработать Ответственным, показать, чему тебя научили, и как ты усвоил полученные знания, умеешь ли ты вывести

Разумный Мир на твердую дорогу, к процветанию (не путать с зацветанием!), а потом можно приниматься и за самостоятельную работу -- твори, сколько душе угодно -- в рамках необходимого, разумеется и в соответствии с генпланом, типовым проектом и сметой. А то вдруг захочется тебе новый мир создать, а на этом месте как раз предусматривалось транспортную магистраль в другую галактику проложить -- что тогда? Что-нибудь сносить придется. И хорошо если разумных существ в твоем новом мире еще нет, а то это вроде как Страшный суд будет.

Вообще работа Ответственного давала большой практический результат

-- прошедшие через нее меньше совершали ошибок. Ну и также теряли несколько свою горячность -- поработай-ка несколько миллионов лет на исправлении чужой эволюции -- захочется ли самому экспериментировать? Особенно если знаешь, что и в твой мир обязательно назначат Ответственного, и он будет потом исправлять все твои огрехи, которые ты хотел выдать за новое слово в миротворчестве. Так что все рассуждения о метановых цивилизациях и сернокислотных океанах, в которых плещутся счастливые гуманоиды, абсолютно не имеют под собой реальной почвы и являются скорее студенческим байками, фольклором из цикла "Смешные случаи на уроках". Мир устроен несколько более скучно, чем нам всем хотелось бы, зато нет беспокойства, что, летя куда-нибудь в другую галактику, попутно попадешь в облако антивещества. Хорошее антивещество на дороге не валяется!

А вот как быть, например, с продолжительностью митоза? или постоянность генезиса? мутантные способности организма? Это все всплывает в процессе эксплуатации мира и, как правило, в самый неподходящий момент.

А в институте таким тонкостям не обучали, или обучали, но ознакомительно

-- всего-то за пять лет все равно не дашь, при всем желании. К тому же многое еще не исследовано. Вот и приходится исправлять как будто бы совсем новенький и хороший мир. А как исправлять? Наскоком не получается, пробовали уже. Создавали службу мировых Инспекторов. Прибудет такой Инспектор на планету, в такой вот недавно созданный мир, посмотрит, покрутится, увидит какие-то отклонения от проекта, исправит -- и полетел дальше. А мир продолжает развиваться дальше, с незамеченными инспектором отклонениями. Глядишь

-- накапливаются новые изменения, да в таком количестве и такие, что от первоначального замысла почти ничего и не остается. Опять исправлять надо. А

Вот и пришлось от службы Инспекторов отказаться. Ввели вместо этого новую штатную единицу -- Ответственный за мир -- и утвердили его должностную инструкцию, согласно которой должен жить Ответственный на планете до тех пор, пока не выведет он образовавшийся на ней разум на такую дорогу к будущему и

не доведет его до такого места, с которого назад уже не вернешься, а в

сторону свернуть -- совесть не позволяет. Смог это сделать -- пожалуйста, получай свой диплом с квалификацией мастера-творца и твори новые миры уже самостоятельно, но строго по проекту.

Вот и назначили нашего недавнего выпускника МИИТа -- мирового института инженеров-творцов -- Ответственным за мир.

Ничего мир попался -- не лучше и не хуже других -- обычный мир, каких много. Строительного мусору, правда, многовато в окрестностях навалено, но это тоже как обычно. И с благоустройством туговато. Но новый Ответственный творчески подошел к мусору -- соорудил из него пояс астероидов, сделав таким образом запас материала для детского технического творчества разумных существ новой системы, когда они захотят соорудить из этого материала что-нибудь для себя полезное, запустил пару комет -- для зарождения астрономии на ранней стадии развития цивилизации. А остальные пылинки, которые попались по дороге, организовал в метеорные рои, дабы услаждать взор влюбленных падающими звездами.

Сделал он это и заскучал поначалу -- мир-то на периферии Галактики попался, никаких развлечений на много световых лет вокруг. А покидать нельзя: вдруг что случится? Правда, вскоре веселее стало, эволюция началась. Забулькал

первичный бульон, в меру посоленный, заплавали в нем комочки протоплазмы. И Ответственный таким же комочком в бульоне плавал -- правило такое есть, чтобы принимать Ответственному форму, которая соответствует господствующему виду. А то что из этого получилось: сидит на берегу первичного океанного бульона человек во фраке и цилиндре и камушки в него бросает -- для ускорения эволюции. Любой, кто посетит планету, сразу же поймет, что дело нечисто, да еще захочется ему вмешаться. Потом не оправдаешься. Примут за творца и

навесят всю ответственность. Лучше уж протоплазмой плавать.

Поплавал так Ответственный, поплавал и на сушу подался. А то у него от воды, пусть даже и теплой, насморк развиваться стал, а для насморка время еще не пришло, лекарств не придумали. Глядя на Ответственного, и другие существа на сушу потянулись: личный-то пример много значит.

На суше ему скучать не приходилось -- знай только подталкивай эволюцию то с одной стороны, то с другой, чтоб она, лентяйка и лежебока, на месте не замерла. Ну, по эволюции-то у него всегда одни пятерки были. С динозаврами вот только немного ошибся -- думал, что смогут они претендовать на венец творения. Но разве такой громадный венец на голове удержится? Пришлось пересматривать свои взгляды.

Началась цивилизация и с нею неизбежные трудности. Хотя Ответственного и предупреждали об этом, собственные впечатления были очень неприятными. Он-то думал, что направить людей на нужный путь будет так же легко, как справиться с динозаврами. Но если там помогло небольшое увеличение поля тяготения, то тут наскоком никак не удавалось. Ответственный пытался становится во главе государств и таким образом вести свой народ к светлому будущему, путем реформ, но, пав несколько раз от руки наемных убийц, отказался от этого плана, решив пойти по пути накопления постепенных изменений.

Он стоял у заводского забора, за которым возвышались не дымившие сегодня трубы, ждал своих товарищей и думал о постепенном накоплении изменений. А

пока ждал, посмотрел на солнце, прищурившись, убрал с него два самых крупных пятна, и, заметив подходящую колонну, поправил под мышкой свернутый транспарант, шагнул в общие ряды: шла демонстрация в поддержку мира.

*

*

Елена СКЛЯРЕВСКАЯ

(Воронеж)

П И К Н И К

Уставшая и измученная я вернулась после работы домой. Наскоро поужинав, решила отдохнуть и взялась довязывать свитер. Неожиданно раздался телефонный звонок. "Здравствуй, Вика, как поживаешь?" -- я узнала мягкий, мелодичный голос Ани. Вот уже несколько месяцев мы не видели друг друга, и я очень обрадовалась.

-- Спасибо, Анюта, только что пришла. Отдыхаю. Молодец, что вспомнила обо мне.

-- Да я о тебе и не забывала. У меня ведь послезавтра день рождения; я решила отметить его на природе. Устроим пикник. Мы с Валентином заедем за тобой на машине, так что будь наготове. Поедем в сказочное место, где тебя будет

ждать сероглазый принц. Только никаких отказов: этот день ты должна посвятить мне. Ладно?

В назначенный день погода не порадовала: дул сильный ветер, и накрапывал дождь. Но мы словно не замечали этого. Новенькие "жигули" последней модели во всю прыть катили по загородной трассе. Нарядная Анна весело и много смеялась, время от времени поглядывая на Валентина, который смешил нас всевозможными шутками и анекдотами. На заднем сидении покоились яства и напитки. Музыка из японского кассетника поднимала настроение. Все говорило о скором празднике.

Я знала, что Валентин и Аня встречаются, и у них роман. Аня недавно разошлась с мужем, и Валентин поддержал ее: помог уладить кое-какие дела с детьми. На Ане было кольцо с бриллиантом -- подарок Валентина.

В небольшом поселке мы сделали остановку, и вскоре рядом со мной уже сидел "сероглазый принц", улыбаясь во весь рот и показывая золотые зубы. Он

оказался обычным деревенским парнем, и я даже обиделась такой шутке. "Принца" звали Николаем.

Мы подъехали к реке, и это живописное место мне понравилось. Берег зарос

камышом, а чуть дальше начинались лесные посадки.

Стол Анна соорудила очень быстро. Она продолжала веселиться и балагурить, но что-то в ее веселости показалось мне теперь наигранным и неестественным. Первый тост, как и все последующие, восхвалял дорогую и несравненную именинницу. Николай не сводил с меня глаз. Я почувствовала прилив необъяснимой тоски, и все вокруг показалось мне унылым и убогим.

-- А теперь потанцуем! -- выкрикнула Анна и, схватив Валентина за руку, потащила его на лужайку. Они запрыгали как дети.

Я подошла к воде и присела на траву. Николай последовал моему примеру. Вода покрылась рябью, и, опустив руку, я ощутила ее теплоту.

-- Холодное нынче лето, -- заметил Николай, -- Вика, а почему ты не замужем? -- Не люблю никого и все тут!

Мне не хотелось продолжать разговор, а он по-прежнему любовался мною.

-- Ты очень хорошая девчонка.

Я ничего не ответила. "Принц" явно меня раздражал.

-- Пойдем, погуляем. Пусть наши друзья насладятся друг другом, -- предложила я.

Мы шли по лесу, и я собирала букет полевых ромашек.

-- Знаешь, Николай, не нравится мне этот пикник. Что-то тут не то.

Он взял меня за руку и притянул к себе. Я грубо оттолкнула "принца".

-- Не надо, пожалуйста.

-- Я не хотел тебя обидеть. Извини, -- он грустно склонился над букетом, обрывая лепестки ромашки.

Мы вернулись к машине. Валентин и Анна спокойно беседовали. Моя подруга искоса окинула меня недовольным взглядом.

-- Может, поедем домой? Холодно уже, -- попросила я.

-- Да, сейчас поедем, -- отозвался Валентин.

Николая усадили рядом с Валентином, а Аня почему-то молчала. Машина тронулась.

-- Ну, что там с коттеджем? Будет бабка его продавать? -- высокомерно и жестко проговорил Валентин.

Николай густо покраснел. Меня прошибло током. "Так вот оно что" -- мои виски защемило. -- "Понятно!" Николай оглянулся, и наши глаза встретились.

-- Да нет, она передумала. Там у нее погреб и огород... В общем, решила сама в нем жить.

В зеркале я увидела, как Валентин изменился в лице. Замерла и Анна. Сделка не состоялась.

Возле своего дома, прощаясь, Николай пожелал всем доброго пути. Он поцеловал мне руку и несколько раз повторил, чтобы я непременно приехала к нему в гости на шашлыки, просто так, по-дружески. Я благодарно улыбнулась ему и пообещала навестить.

Всю оставшуюся дорогу ехали молча. Исчезли музыка, смех и веселье.

Вечером того же дня Анна справляла свой день рождения дома. Об этом я узнала позже.

7 февраля 1991 г.

*

*

Виктор СПИРИДЕНКО

(Воронеж)

ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ

Он стоял у стены полуразрушенной взрывом мазанки, уже не обращая внимания на стужу, свои босые ноги и тонкое нижнее белье, оставленное ему после обыска. Бывший студент-географ и теперь уже бывший боец революционной Красной армии. Словно в насмешку, палачи нацепили ему на нос разбитое во время допроса пенсне.

-- Приготовились! -- ясно и громко разносится в морозном воздухе команда. Сухо клацают затворы винтовок...

Из-за близорукости он не видит лица солдат, сейчас для него все они, стоящие напротив, слились в серую, дышащую ненавистью, массу. Выдержав эффектную паузу, командир громко кричит:

-- Целься!

"Психолог" -- мелькает в голове студента.

-- Пли! -- вдогонку предыдущей звучит новая команда, перекрываемая треском винтовочного залпа.

Он делает шаг вперед, наталкиваясь на огненные жала пуль, и падает на землю, широко раскинув руки, словно стараясь прикрыть ее, растерзанную и ограбленную, своей грудью.

-- Пошли, братва, -- спокойно говорит командир, поправляя сбившуюся набок бескозырку.

-- Похоронить бы надо, -- несмело замечает кто-то.

Но морозная ночь и смерзшаяся земля отбивают охоту даже у самых сердобольных. Постояв в нерешительности, солдаты отправляются вслед за командиром. Один приотстает, несколько раз оглядывается, потом бежит к мертвецу. Это неказистый пожилой солдат-пехотинец, в драной шинели и обледенелых обмотках. Лицо его красно от мороза и ветра, глаза слезятся. Подбежав к студенту, солдат переворачивает его на спину и, разорвав рубаху, торопливо шарит на груди. Нитка маленького золотого крестика не поддается, он цепляет ее штыком и рвет с остервенением. Завладев крестиком, в сердцах пинает тело, ворча: "Интеллигенция...", и бросается догонять свой отряд.

*

А где-то за селом протяжно и горько выла собака, обращая свою невысказанную боль к безразличной луне.

В лучшей хате за широким дубовым столом, уставленным богатой закуской и бутылями с самогоном, сидели красные бойцы армии побеждающего пролетариата. Уважающие себя гегемоны похрустывали крепкими бочковыми огурчиками, конфискованными у зажиточного элемента. Над всей этой благодатью раздольно и лихо неслось разухабистое "Яблочко".

*

-- От Матюши уже два месяца ни весточки, -- произнесла мать, с тревогой глядя на дочь.

Та стояла у трюмо, старательно повязывая красную косынку, только что вырезанную из скатерти. Матери было не жаль скатерти, но вид дочери в этой тряпке претил ей.

-- И кто это выдумал такую моду? -- с укором заметила она.

-- Ах, мамаша, как вы отстали от жизни! Весь Питер так ходит. Мне Иннокентий Афанасьевич сказал непременно приходить на службу только в таком цвете.

Иннокентий Афанасьевич был председателем какой-то комиссии и начальником дочери. Кроме того, он имел определенные виды на Машу.

-- И от папы ничего нет, -- продолжала сетовать мать.

Дочь вдруг вспыхнула в праведном негодовании.

-- Об этом, мамаша, нам помалкивать надо! Он бывший царский офицер, а сейчас вообще неизвестно кому служит.

-- Нет, -- качнула головой мать, -- Саша -- русский интеллигент и служить может только России.

-- Ах, оставьте, -- продолжала гневаться дочь. -- Меня из-за вашего интеллигентского происхождения в КИМ не принимают. Сейчас это слово хуже ругательства.

-- Сейчас не те времена.

-- Горькое время.

*

-- Тьфу ты, черт, в жизни не пил ничего более мерзкого, -- поморщился капитан, передавая солдатскую кружку поручику.

-- Ничего, самогон сейчас самый удобный напиток, -- ухмыльнулся тот,

-- доступен, тело греет и в голову бьет.

Действительно, теплота от выпитого медленно распространялась по телу. У капитана сегодня был трудный день: практически все время он не слезал с седла, объезжая позиции роты. К вечеру Осташев даже почувствовал легкое недомогание, потому и не отказался от предложенной поручиком Мицкевичем чарки.

-- Сковырнут нас завтра отсюда, -- меланхолично заметил поручик, от нечего делать раскладывая пасьянс.

-- В германскую я на такой позиции против полка бы выстоял, -- сквозь зубы проговорил капитан. Его рота, прикрываемая бронепоездом, находилась в седловине меж двух холмов. С тыла и справа ее прикрывала река, а слева

-- бронепоезд.

-- Немцы слабее были? -- поднял бровь поручик.

-- Нет, мы сильнее.

Осташев похлопал себя по бокам, разыскивая папиросы, которые оказались во френче. Вместе с ними из кармана выпала фотокарточка. Подняв ее с пола,

капитан бережно поднес к глазам.

-- Жена? -- поинтересовался Мицкевич.

-- Дети. Дима и Маша. Не будь их, может, и плюнул бы на все. А как подумаю, что ими батраки и рабочие будут управлять, сердце кровью обливается. Это же беда для всей Святой Руси, похуже всякого Чингисхана или Мамая. Нет ничего страшнее взбунтовавшейся черни. До сих пор помню, как меня в шестнадцатом чуть на штыки не подняли за то, что в атаку их призывал. Призывал, заметь -- не приказывал, как мне по должности положено, а призывал, словно я не офицер русской армии, а, например, Минин или Пожарский. И ведь я не реакционер, не монархист. До войны среди товарищей даже либералом слыл. Но как увидел их перекошенные от ярости лица, увидел глаза, не видящие ничего,

кроме классового врага, услышал эти жуткие вопли, изрыгаемые провалами ртов: "Бей его, рви, режь!", сам ненавидеть их стал.

Он хотел было еще сказать, что насилие порождает насилие, и это не философия, а правда жизни. Но его слова были прерваны разрывом снаряда.

-- И ночью покоя нет, -- проворчал поручик.

Ввалившийся вместе с клубами морозного дыма вестовой доложил:

-- Господин капитан, со стороны Коротаева показался противник числом примерно с роту.

-- Идите, -- отпустил капитан прибывшего фельдфебеля и, обращаясь к

поручику, добавил: -- Вот и дельце нам, Никита. Честь имею!

-- Удачи, Александр Николаевич! -- поручик торопливо застегивал мундир, шаря руками по кровати в поисках портупеи.

*

К восходу солнца бой был окончен. Лишенный маневра под обстрелом артиллерии, бронепоезд отошел, оставив пехоту. Рота Осташева частично отступила за реку, частично была уничтожена. Сам капитан, накрытый фугасом около насыпи, лежал нелепо подвернув ногу и уткнувшись лицом в залитый кровью снег.

-- Офицер, -- произнес матрос, ткнув тело носком ботинка. -- А почему без сапог?

Неподалеку, сидя на бруствере окопа, деловито сопел неказистый пехотинец, примеряя снятую с убитого обувку.

-- Товарищ комроты, глядите, что Прохоров у их благородия нашел, -- подошел к матросу один из солдат.

-- Никак наш студент? -- хмыкнул командир, разглядывая фотографию, поданную ему солдатом. -- Во, гад, как замаскировался, а уж я было подумал грешным делом, что мы с ним погорячились.

-- Уж будьте спокойны, товарищ Жмых, уж я эту интеллигенцию насквозь вижу,

-- Прохоров поднялся и притопнул ногой, обутой в трофейный сапог.

*

ПОРЯДОЧНЫЕ ЛЮДИ

Андрей Андреевич Коротков сидел в своем мягком удобном кресле, но состояние комфорта и благополучия, всегда наполнявшее его в собственном кабинете, медленно растворялось в тревожных мыслях. Он все еще вертел в руках снимок, переданный ему невзрачным посетителем, и тупо его разглядывал. С точки

зрения высокого искусства, снимок не представлял собой ничего интересного, но Андрея Андреевича он волновал. Волновал настолько, что даже тумблер связи с приемной Короткову удалось найти не сразу, хотя за эти несколько

минут тот вряд ли мог переместиться со своего постоянного места. Когда же

это ему удалось и секретарша ответила привычным: "Слушаю вас, Андрей Андреевич", он хмуро буркнул в микрофон:

-- Ко мне никого не пускать, -- и отключил связь.

За эти несколько минут ему удалось временно подавить в себе волнение и даже найти силы расстаться со снимком; он положил фотографию на край стола,

ближе к незнакомцу и спросил:

-- У вас, конечно, остался негатив?

-- Конечно, -- согласился тот.

Фотография, так повлиявшая на внутреннюю гармонию Короткова, была более чем пикантна. На ней были запечатлены: Андрей Андреевич и Ира, Ирина Петровна, жена директора коммерческого центра "Скиф" и непосредственного начальника Короткова, причем оба они находились в костюмах Адама и Евы, еще не

познавших смертного греха, но в отличие от своих прародителей, наши герои к этому греху прикоснулись, о чем красноречиво свидетельствовали их горячие объятия. Снимок говорил сам за себя, но Коротков решил сопротивляться.

-- Это фальшивка, -- произнес он не очень уверенно.

-- Я должен вас разочаровать, -- равнодушно возразил посетитель. -- Это

лишь один снимок из серии, снятых в тот же день. Но я не думаю, что увидев даже один из них, муж этой дамы всерьез решит проводить экспертизу, тем более, что у меня также есть фотографии вашего совместного с этой женщиной посещения ресторана "Варна". В этом, конечно, нет криминала, но совместно эти снимки должны произвести впечатление.

Не спрашивая разрешения, мужчина достал из кармана пачку "Примы", закурил

от зажигалки хозяина кабинета, наполняя и без того спертый воздух непереносимым запахом горелой пакли. Андрей Андреевич поморщился, но возражать не стал. В данный момент он думал о тех неприятностях, которые могут возникнуть у него, если Игорь узнает о происшедшем. Перспективы не радовали: возможно, Игорь и сам не отличался строгостью моральных устоев,

но терпеть связь жены со своим подчиненным, человеком, во многом ему обязанным, не согласится никогда. Так что с работой в коммерческом центре "Скиф" можно было расстаться, и, возможно, не только с работой.

-- Я посмотрел снимок, и он меня заинтересовал, -- признался Коротков, решив наконец, что отрицать очевидное бессмысленно. -- Сколько вы хотите за это?

Посетитель молчал, нагло ухмылялся и таращился на хозяина кабинета.

-- Тысяча рублей, думаю, подходящая цена? -- предложил Андрей Андреевич, бледнея от негодования.

-- За штуку?

-- За всю партию вместе с негативами.

-- Вы шутите, -- усмехнулся клиент. -- Здесь все снято довольно откровенно, пусти я их в розницу по поездам, выручу больше. Но я порядочный человек... -- Сколько? -- перебил его Коротков.

-- Пять тысяч за этот снимок. Долларов.

-- Что? А остальные?

-- Об этом будем говорить потом, как только я получу деньги.

-- Так я не согласен, -- возразил Андрей, заметно нервничая.

Мужчина встал, затушил сигарету о край полированного стола и, направляясь к двери, бросил:

-- Я перезвоню завтра, у вас будет время подумать...

В четыре часа Ира ждала его возле входа в Центральный парк. Остановив машину, Андрей дождался, когда женщина сядет на переднее сиденье, и, не говоря ни слова, двинулся по проспекту.

-- Куда мы едем? --- поинтересовалась она, несколько озадаченная таким началом.

Не отвечая на вопрос, Коротков достал из кармана фотографию и бросил ее на колени Ирине. Она взяла в руки снимок и, рассмотрев внимательно, произнесла: -- Какая гадость, где ты это взял?

-- Сегодня утром меня пытались шантажировать.

-- Тебя? -- Ирина удивленно хихикнула. -- И что же они хотят?

-- Денег.

Андрею показалось, что женщина вздохнула облегченно.

-- Так дай им, чтобы они отстали.

-- У меня нет таких денег, -- начиная злиться, ответил Коротков. -- У меня нет пяти тысяч баксов.

-- У тебя нет пяти тысяч? -- изумленно спросила Ира.

-- Сейчас нет, -- поспешил сообщить Андрей.

-- Найди.

Голос ее звучал холодно и твердо.

Коротков старательно глядел на дорогу и молчал.

-- Найди, -- настойчиво повторила Ира. -- Займи, продай что-нибудь, но

Игорь об этом узнать не должен.

-- У них несколько снимков, а еще есть негативы. Они не остановятся на этой сумме, -- издалека начал Андрей и, тяжело вздохнув, продолжил: -- Мы оба оказались в неприятном положении и было бы справедливо расходы по этому

делу поделить на двоих.

-- Останови машину, -- тихо, но по-прежнему твердо произнесла женщина.

-- Что? -- не понял Андрей и впервые за весь разговор поглядел в лицо своей спутнице. Не только голос, но и взгляд ее был холоден.

-- Останови машину, -- повторила она.

Коротков подчинился.

-- Тебе лучше заплатить эти деньги, иначе ты даже представить себе не можешь, какие неприятности у тебя возникнут, -- на прощание сказала Ира и громко хлопнула дверцей машины.

Андрей Андреевич Коротков тоже был порядочным человеком, настолько порядочным и интеллигентным, что в первый момент даже не смог подыскать термин для этой женщины; когда же он нашел его, Ира была уже далеко. Он сплюнул в сердцах, прошипел злобное ругательство и поехал по друзьям, в надежде собрать необходимую сумму.

Выйдя из машины, Ира пошла по улице, взглядом ища телефон. То, что сообщил Андрей, не удивило женщину, и даже снимок этот она уже видела сегодня утром; ее возмутило поведение самого Короткова. Как же измельчал этот мир, где деньги являются главным фактором во взаимоотношении людей и нет места нормальным человеческим отношениям. Возле телефона-автомата Ирина остановилась и набрала номер.

-- Вас слушают, -- ответил мужской голос.

-- Я согласна, -- глухо произнесла она.

-- Это вы, Ирина Петровна? -- обрадовался тот и, не дождавшись ответа, сказал: -- Что ж, я знал, что в конце концов так и будет. Давайте

встретимся в ресторане "Юбилейный", часов в семь. Вы согласны?

-- Да. Как я вас узнаю?

-- Я подойду к вам, -- ответил незнакомец и положил трубку...

Такси затормозило у неказистого двухэтажного домика застройки шестидесятых годов. Славик, а именно так представился молодой человек, подошедший к

Ирине в ресторане, расплатился с водителем и провел женщину по чистенькому, ухоженному двору к себе в квартиру. Квартира была однокомнатная, обставлена без лишнего шика, строго и изящно. Окинув взглядом обстановку возле белоснежной кровати и улыбнувшись, Ирина заметила:

-- Интересно.

-- Что? -- осведомился молодой человек.

-- Интересно, как тебе в голову пришла эта мысль?

-- Какая разница теперь, Ира, главное, она осуществилась, -- ответил

Славик. -- Просто мне повезло. Мне повезло сделать эти несколько снимков, и

я решил не упускать такой возможности.

-- Конечно, -- согласилась Ирина, расстегивая широкий кожаный пояс.

-- Может быть, мы что-нибудь выпьем сначала? -- предложил парень.

Она покачала в ответ головой:

-- Потом.

Она поймала себя на мысли, что ей даже хочется скорее ощутить прикосновение его горячих нежных губ...

Кубики льда тихо звенели, ударяясь о стенки бокала, коктейль был достаточно крепок. Ирина потягивала его маленькими глотками и, лежа в постели, наблюдала за парнем. Он закончил колдовать у бара и вернулся к ней с рюмкой коньяка в одной руке и зажженной сигаретой в другой.

-- Теперь ты доволен? -- спросила женщина, когда Славик присел на край кровати рядом с ней.

-- Да, -- признался он.

-- А что будет с этими фотографиями?

-- Возьми их себе, -- предложил он, доставая из верхнего ящика тумбочки толстый пакет.

Ира даже не притронулась к нему.

-- Нет, -- она покачала головой. -- Так не пойдет. Завтра ты позвонишь

Короткову и потребуешь деньги. Зачем же отказываться от того, что само идет в руки. Возьмешь у него пять тысяч, а фотографии и негативы уничтожишь

при нем. Он будет рад. Только четыре из них -- мои.

-- Две с половиной, -- возразил Славик.

-- Четыре! -- твердо сказала она, и парень не решился с нею спорить.

*

КАК Я УСТРАИВАЛСЯ НА РАБОТУ

После того, как меня второй раз выперли из института, я впал в депрессию. Полторы недели пролежал в комнате, никому не звоня, не отвечая на звонки,

и поддерживая свои силы последней банкой бразильского кофе. Когда и она скоропостижно скончалась, отправившись в небытие вслед за рухнувшими надеждами, я впервые задумался о цели своего земного существования. Перспективы моей будущей жизни были настолько неутешительными, что я в смятении встал с дивана и подошел к окну. А за окном бушевала весна, светило солнце, торопливо катились машины, суетились прохожие, далекие и беспечные, ничего не знающие ни обо мне, ни об обрушившихся на меня огорчениях. И вот когда я, размышляя таким образом, дошел до наивысшей степени возмущения, появился Пал Ваныч.

-- Привет! Ты, я гляжу, совсем раскис, -- заявил он удивленно, словно ожидая обнаружить, что я буду радостным, как пингвинчик. Будь это кто другой, я бы и не ответил, но Пал Ваныч -- друг детства моего отца, и с этим приходилось считаться, поэтому я неопределенно пожал плечами и изрек сакраментальное: "Да так..."

-- Одевайся, я тебе работу нашел, -- распорядился Пал Ваныч.

-- Какую работу? -- попробовал я уточнить, но уже через мгновение, на ходу застегивая рубашку, бежал по лестнице за Пал Ванычем. Минут двадцать мы петляли по каким-то проулкам и закоулкам. Всю дорогу Пал Ваныч молчал, ориентируясь по известным лишь ему приметам и только остановившись возле двухэтажного малоприметного особняка, произнес: "Здесь".

-- Жилищно-коммунальный отдел, -- прочитал я надпись на табличке, -- ну и что?

-- Ты до армии училище на кого заканчивал?.. На слесаря-сантехника. А здесь как раз и требуются слесари-сантехники, -- ткнул он пальцем в пожелтевшую от времени бумажку, висевшую чуть пониже таблички.

Копаться в чужих сливных бочках и ремонтировать подтекающие краны мне не хотелось, но боясь обидеть человека, принявшего столь ревностное участие в соей судьбе, я смело шагнул в растворенную Пал Ванычем дверь.

-- К главному инженеру иди -- мировой мужик, -- услышал я шепот в спину.

У двери, на которую мне указал Пал Ваныч, я еще раз остановился в нерешительности, но спросить у кого-нибудь еще о работе не представлялось возможным. Стул секретарши пустовал, и лишь сиротливо покачивающийся в пишущей машинке чистый лист говорил о том, что минуту назад она была на месте, как впрочем, и о том, что вновь появится она не скоро. Вздохнув, я решительно сделал шаг...

Главный инженер оказался добродушным полнеющим блондином лет сорока с небольшим, в очках с толстыми стеклами. Оторвавшись от бумаг, он улыбаясь уставился на меня сквозь выпуклые линзы окуляров.

-- Здрасьте, -- промямлил я.

-- Здравствуйте.

-- Я насчет работы узнать.

-- И что же вы хотите узнать? -- откидываясь в кресле, поинтересовался он.

-- Я слесарь-сантехник. Четвертого разряда. Там написано, что требуются,

-- при этом я ткнул пальцем в никуда, справедливо полагая, что он сам понял, где это там написано.

-- Сантехник, говоришь, -- протянул он задумчиво, продолжая рассматривать меня так, словно я был экспонатом палеонтологического музея и принадлежал, по меньшей мере, к мезозою.

-- Что? -- не понял я.

-- Керосин... -- повторил он, но вдруг рассмеявшись, ткнул пальцем в одну

из кнопок селектора. -- Анна Андреевна, тут к нам сантехник пришел по объявлению. Ждет у меня в кабинете.

Пока я старался осмыслить вопрос об употреблении керосина, в кабинет ворвалась миловидная женщина средних лет. По мере того, как взгляд скользил по моему лицу, улыбка женщина тускнела.

-- Вот, Анна Андреевна, слесарь-сантехник, четвертого разряда, -- представил меня главный инженер.

-- Нет, нет и нет, -- решительно замахала руками Анна Андреевна. -- Да вы что, Петр Семенович, не нужен нам слесарь, у нас свой третью неделю в

запое.

В конце концов мне все это надоело, да и какой здоровый человек снесет за один раз целую серию оскорблений: сначала странные намеки на керосин, затем эти параллели с запоем. Я ничего не сказал. Зачем? Мне ли оправдываться, человеку, за всю свою жизнь выпившему грамм двести шампанского, да и то на выпускном вечере. Я просто гордо развернулся и шагнул к двери, и тут же столкнулся с выпорхнувшей из приемной секретаршей.

-- Ира! Саша! -- одновременно воскликнули мы, узнавая друг друга. еще бы: надо просидеть пять лет за одной партой, семь лет не видеться, чтобы так естественно обрадоваться.

-- Сашка, тебя и не узнать, -- Ирка глядела на меня, широко открыв глаза. -- Институт бросил?

-- Выгнали, -- уточнил я, замечал и в ее взгляде странное удивление, преследующее меня сегодня весь день.

-- Пьешь? -- поспешила она оправдать мое подозрение.

-- Да! -- не выдержал я. -- Кофе... компот, и все, что угодно, все, что вообще можно пить. Вы что здесь, все сбрендили или издеваетесь надо мной?

Теперь я уж окончательно вырвался из кабинета и даже хлопнул дверь/ напоследок. Готовый вылететь в коридор, я вдруг остановился: прямо передо мной висело зеркало, и из него на меня смотрел худой, небритый тип с синевой под глазами, нечесанный, в мятой, одетой наизнанку рубашке, -- но что удивительно -- застегнутой на все пуговицы. И тут меня осенило. Черт возьми, хорош же я был в роли ищущего работу ханыги. Две недели в закрытой комнате, крепкий кофе, несоблюдение режима и эта проклятая спешка.

-- Ну, Пал Ваныч... -- прошипел я, подобно кобре и, пылая гневом, выскочил на улицы.

Впрочем, сейчас, когда прошло уже чуть больше месяца после моей неудачной попытки устроиться на работу, я на него не сержусь... и Ирина тоже. На

следующий день она прибежала меня спасать, как она думала, из объятий зеленого змия, и я сделал ей предложение, так как был влюблен в нее с пятого класса.

*

ИНТРИГА КАРДИНАЛА

Кардинал допоздна засиделся за бумагами, было глубоко за полночь, когда камердинер доложил о приходе миледи и графа де Варда. Не отрываясь от бумаг, Ришелье распорядился провести их в кабинет и еще пять минут, пока посетители вошли, раскланялись и остановились у дверей, не обращал на них внимание. И лишь закончив свою работу, он поднял глаза на вошедших.

-- Господа, надеюсь вы догадываетесь, ради чего я толь спешно вызвал вас в Париж?

-- Не уверен, монсеньор, что я смогу отгадать ваши приказы, но готов выполнить любой из них, -- почтительно ответил де Вард.

-- В таком случае, здесь тысяча пистолей, -- кардинал бросил на стол два туго набитых кожаных мешка. -- Вы отправитесь в Англию и передадите полученное от меня письмо герцогу Бекингему. И постараетесь убедить его, что это подлинное письмо королевы, и что королева ждет его в Париже. Учитывая страстную симпатию герцога, думаю это будет не трудно.

Взяв письмо и деньги, де Вард отошел от стола.

-- Ваша задача, миледи, используя деньги, ловкость и хитрость проникнуть в покои королевы во время свидания ее величества с герцогом Бекингемом и достать мне явную улику происшедшей встречи. Здесь тысяча пистолей,

-- кардинал бросил на стол еще два мешка.

-- Но у меня к вам личная просьба, монсеньор, -- произнесла миледи.

-- Анна, -- прошептал он, покрывая изображение горячими поцелуями.

Как и предполагал кардинал, герцог Бекингем, получив письмо, устремился в Париж на крыльях любви. Казалось, никакие препятствия не в силах остановить его стремления. Королева, предупрежденная о хитрых интригах кардинала, пыталась предостеречь герцога, но тщетно.

Поздно вечером карета Бекингема въехала в столицу Франции, буквально через полчаса королева была оповещена о его прибытии. В бессилии предотвратить грядущую катастрофу, она металась по комнате бледная и взволнованная. Скромная камеристка Констанция Бонасье, потупясь стояла в стороне и со страданием смотрела на королеву.

-- Он добивается свидания и не верит никаким отговоркам, -- тихо повторила она, и королева при звуках ее голоса, вообще-то довольно милого и приятного, вздрогнула как от разрыва петарды.

-- Да, несчастный, он сам стремится в ловушку, но что поделаешь, он не покинет Парижа, пока не добьется этой встречи. Хорошо, Констанция, я приму его. Сегодня. приведи его ко мне.

-- Я все сделаю так, как будет угодно вашему величеству, -- поклонилась Констанция и выбежала из комнаты.

Притаившись в кустах возле дворца, шевалье д'Артаньян дожидался появления

камеристки королевы, за которой следовал повсюду со дня своего приезда в Париж. Подобно герцогу Бекингему, шевалье тоже сгорал от любви, а так как все мужчины описываемого нами времени отличались завидной целеустремленностью и настойчивостью при достижении цели, д'Артаньян так преуспел в ухаживаниях, что Констанция, сначала не довольная преследованиями кавалера, смирилась и позволяла ему беспрепятственно таскаться за ней по всему городу.

Так было и в этот вечер, едва Констанция вышла из дворца, как д'Артаньян безошибочно узнал в закутанной в плащ особе свою возлюбленную и, покинув кусты, служившие ему наблюдательным пунктом, он отряхнулся, поправил шпагу и крадучись, двинулся за предметом своей страсти. Так, в полном взаимопонимании, молодые люди совершили путь до улицы Дофины, где Констанция вошла в угловой дом, а д'Артаньян остановился неподалеку, вновь приготовившись к ожиданию. Но дверь дома вскоре отворилась, выпустив на улицу маленькую камеристку в сопровождении невысокого элегантного мужчины, облаченного в костюм мушкетера.

-- Защищайтесь, сударь, -- воскликнул шевалье.

-- Проклятье, кто этот сумасшедший? -- с сильным английским акцентом вскричал герцог Бекингем, а как уже понял наш догадливый читатель, это был именно он, обращая лицо к Констанции.

-- А, это влюбленный дворянин, -- хладнокровно ответила она и добавила,

-- он уже два месяца повсюду бродит за мной.

-- А, влюбленный, -- успокоился герцог и отступил за Констанцию, предоставив ей возможность самой разобраться с д'Артаньяном.

-- Именем королевы, остановитесь, -- смело произнесла девушка, становясь между герцогом и шевалье.

-- Да, но после того, как наколю твоего спутника вот на эту шпагу.

-- Безумец, это герцог Бекингем, он направляется на тайное свидание к королеве.

-- К королеве, -- растерянный гасконец отступил назад. -- Это точно?

-- Йес, йес... королева Анна, -- из-за спины Констанции закивал Бекингем.

-- К королеве пусть идет, -- милостиво согласился д'Артаньян, справедливо решил, что лично его это не касается, а посему даже вложил в ножны шпагу.

Констанция еще с минуту постояла в нерешительности, но убедившись, что пыл ее обожателя потух, решила продолжить путь.

-- Пойдемте, милорд, произнесла она, подавая руку Бекингему, -- вы, сеньор, раз уж все равно не отстанете, позаботьтесь о нашей безопасности.

-- Будьте уверены, что волос не упадет с головы того человека, кто доверил свою жизнь д'Артаньяну, -- ответил, польщенный предложением, герой.

Так, втроем, они без особых приключений, достигли Версаля, у ворот которого шевалье вновь забрался в кусты, ожидая очередное появление Констанции.

А герцога Бекингема тайными ходами провели в покои королевы, где Анна Австрийская и встретила его.

-- Моя королева, -- только и вымолвил герцог, при виде женщины падая на колени, и уже а этом положении, быстро передвигаясь по полу, достиг ее ног и обнял их цепким английским объятием.

-- Вы безумец, герцог, -- лепетала королева, вся сгорая от смущения, и в то же время, не имея сил более бороться с охватившим ее чувством. Тугой корсет сдавливал ее грудь, вздымавшуюся от участившегося дыхания, он мешал ей, давил ее, и поэтому королева не стала возражать, когда ловкие пальцы англичанина чуть ослабили шнуровку на ее спине. Эта была первая победа Бекингема, но далеко не последняя из ряда побед, выпавших на этот вечер. И когда последний предмет туалета королевы был снят с ее дрожащего тела, она лишь заметила удивленно:

-- Мы оба теряем голову.

Но изменить что-либо была уже не в силах.

И этот предмет упал к ногам счастливых возлюбленных, и возможно не привлек бы такого пристально внимания автора, если бы в тот самый миг, когда счастливые любовники рушили последние преграды на пути к счастью, чья-то грациозная маленькая ручка не показалась вдруг из-под полога кровати и ловко не подхватила бы вышеуказанный предмет, чтобы прямо из спальни королевы не перенести его в историю.

Кардинал Ришелье находился в кабинете короля, где каждый вечер играл в шахматы с его величеством, когда вошедший слуга, испросив позволения, передал, что его срочно желает видеть неназвавшая себя дама. Дело ее было государственной важности и не терпело отлагательства.

-- Вы позволите мне выйти, Ваше величество? -- спросил кардинал.

-- Если этого требует дама, да еще не пожелавшая назвать себя, конечно,

-- милостиво разрешил король, который, как рассказывают, был самым галантным кавалером своего времени.

В соседней комнате кардинала ожидала миледи. Поспешив навстречу выходящему из комнаты кардиналу, она заговорщически сообщила:

-- Он в покоях королевы.

-- Я знаю, -- ответил кардинал.

-- Здесь важная улика, -- с этими слова миледи вложила в руки Ришелье

что-то розовое и кружевное.

-- Что это?

Тут у миледи настолько понизила голос, что историки того времени так и не смогли с точностью установить последнюю ее фразу, известно только, что

после этого сообщения кардинал побледнел и, задумчиво гладя на предмет, лежащий в его руке, задумчиво произнес:

-- Да, такое может носить только королева.

-- Что? -- переспросила миледи, не в силах понять всех чувств, терзавших душу великого человека.

-- Нет, ничего, я доволен вами и не забуду оказанных услуг.

В кабинет короля кардинал вернулся тяжело вздыхая и не старясь скрыть тяжелых дум, волнующих его сердце.

-- Вы чем-то удручены, мой друг? -- посмеиваясь, заговорил король.

-- Верно, свидание было не из приятных. Знай я, что таинственная незнакомка так вас огорчит, то на правах властелина не позволил бы вам с ней встретиться, по крайней мере сегодня.

-- Ваше величество, если бы сообщение так меня огорчившее касалось бы только меня, поверьте, я нашел бы в себе силы даже видом не показать, что оно как-то повлияло на меня, и я по-прежнему наслаждался бы беседой с вашим величеством. Но в большей степени дело это касается вас, ваше величество, а может быть и всего королевства.

-- Что такое? -- недовольно произнес король, которого всегда приводили в замешательство слишком почтительные речи кардинала.

-- Мне очень жаль огорчить вас, ваше величество, но только долг заставляет меня сказать, что в этот час злоумышленник, воспользовавшись доверчивостью особы столь высокого звания, что даже я не смею произнесли ее имя, может нанести оскорбление, -- скорбно сообщил кардинал.

-- Что? Оскорбление, верно, дело опять касается королевы. Эти постоянные интриги за моей спиной.

-- Вы же знаете, ваше величество, я лично с глубоким почтением отношусь к королеве, но есть вещи, о которых вы должны знать, -- с этими словами кардинал выложил на стол предмет, похищенный миледи из спальни королевы.

-- Вам знакомо это...? -- сказал Ришелье стыдливо, стараясь не назвать предмет своим именем.

-- Ну... я думаю, да. Конечно, как я понимаю, это что-то из нижнего женского белья.

-- Совершенно верно, ваше величество. И это принадлежит королеве,

-- сообщил кардинал, уже предчувствуя эффект, произведенный сообщением.

-- Могу поклясться, ваше величество, если вы сей же час соблаговолите

посетить королеву и лично удостовериться, то убедитесь, что на ней нет этого белья.

-- Вы что же, сняли их с королевы? -- совершенно пораженный, спросил Людовик.

-- Нет, не я, но человек, который это сделал, еще в спальне королевы.

-- Что? Заговор! Измена! -- вскричал король. -- Караул! Закрыть все выходы из дворца! Кардинал, соблаговолите проводить меня в покои ее величество.

"Король отправляется в покои королевы! Король идет к королеве!" -- полетела весть по дворцу, и опережая скорый бросок Людовика, достигла ушей Констанции. Трепеща от страха, ворвалась она в покои королевы, пытаясь спасти свою госпожу, вовсе забыв о неловком своем появлении в такую минуту.

-- Король что-то узнал, он идет сюда! Сним кардинал! Все выходы закрыты!

-- коротко доложила камеристка.

-- Я в отчаянии! -- только и вымолвила королева.

Шаги короля уже слышались в коридоре, возможно, еще минута промедления, и все раскроется, но тут энергичная маленькая камеристка взяла инициативу в свои руки. Захватив в охапку вещи Бекингема, она подтолкнула герцога к окну и распорядилась:

-- Прыгайте, милорд!

Герцог выглянул из окна и отпрянул в ужасе:

-- Я разобьюсь!

-- Прыгайте! -- повторила Констанция и широким жестом бросила в открытое

окно вещи Бекингема.

-- Нет! -- прохрипел герцог, старясь на лету поймать хотя бы панталоны.

-- Прыгайте, я умоляю! -- присоединила свою мольбу к приказанию Констанции королева.

-- Тогда дайте что-нибудь в залог нашей любви, -- очень естественно

попросил практичный англичанин.

Королева схватила со стола первое попавшееся под руку и протянула герцогу.

-- О, алмазные подвески, за них можно выручить приличную сумму,

-- разглядев подарок, сказал герцог и уже со спокойной душой бросился в окно. Ни королева, ни Констанция, полностью поглощенные туалетом ее величества,

не слышали шума падения. Путаясь в беспорядочно разбросанных вещах, Констанция тщетно пыталась отыскать один из предметов туалета ее

величества.

-- Скорее, скорее, -- торопила Анна.

-- Не могу их найти. Неужели я выбросила их вместе с костюмом герцога,

-- оставив тщетные попытки, решила Констанция.

-- О, я в отчаянии, -- пролепетала королева.

-- Быть может, я слишком смела в своем предположении, но сейчас такая минута... Ваше величество, соблаговолите надеть мои.

-- Да скорее же, -- произнесла королева, капризно взмахнув ручкой.

..........

-- Если мои подозрения оправдаются, я буду вынужден положить конец этому заговору. Ее величество навсегда лишится моего доверия, -- с такими словами король решительно распахнул дверь спальни Анна Австрийской.

Кардинал предусмотрительно молчал.

Королева встретила мужа одетой в вечернее платье, стоя. И ласково улыбаясь. Правда, улыбка ее была чуть натянутой, руки чуть дрожали, а платье было

чуть смято, но в целом она была одета и даже казалась обворожительной и любезной.

-- Чему обязана чести видеть вас, ваше величество?

Король замер в дверях и, подозрительно оглядев комнату, устремил свой пронзительный взгляд на королеву.

-- Мне доложили, что вы еще не спите, и я решил навестить вас.

-- О, это такая честь для меня.

Пропустив кардинала, король плотно прикрыл дверь.

-- Кроме вас, я надеюсь, здесь никого нет? -- спросил он.

-- Ваше величество! -- вознегодовала королева.

Но Людовик, сознавая свою правоту, остался спокоен.

-- В таком случае ничто не мешает нам перейти прямо к делу, из-за которого мы с кардиналом и посетили вас. Только что мне доложили, что у вас был мужчина, более того: этот мужчина имел дерзость коснуться вас и даже снять

с вас этот предмет, -- розовые кружева вновь появились на свет, только теперь они были в руках его величества.

-- Вы... вы забываетесь, ваше величество, -- возмутилась королева, и ей это удалось, хотя и с большим трудом.

-- Нет, я требую, чтобы вы ответили, чьи это...

-- Как вам не стыдно, мы не одни...

-- Монсеньор, кардинал наш духовник, -- отрезал король. -- И как духовник может быть посвященным в любые тайны двора, как политические, так и семейные.

-- Не знаю, кому принадлежат те, что вы держите в руках, но мои -- на

мне... -- гордо ответила королева.

-- Не верю!

-- Если мы останемся вдвоем, я сумею убедить вам в этом.

-- Я узнаю это либо вместе с кардиналом, либо не узнаю совсем.

-- Нц что ж, я подчиняюсь вашей воле, но пусть гнев, который вы обрушили на меня, стыдом спустится на вас, -- при этих словах королева Анна решительно схватила нижний край юбки и приподняла его на столько, чтобы мужчины смогли разглядеть все предметы ее белья, из которых ни один не отсутствовал.

Кардинал, очень расстроенный, забыл даже прикрыть глаза, и взглядом пожирал прекрасные, стройные и крепкие ноги ее величества.

-- Достаточно, -- произнес Людовик и, не прощаясь ни с кем, вышел их комнаты.

*

*

Игорь ПРЕСНЯКОВ

(Воронеж)

О Т О Р В А Л С Я...

Роскошный серебристый "мерседес" полз по улице со скоростью 40 км/час, хотя было уже далеко за полночь, и светофоры мигали желтым, а машин не было вовсе. Сидевший за рулем молодой человек напряженно смотрел прямо перед собой, пытаясь сфокусировать взгляд на дороге.

-- Черт бы побрал эту пьянку, -- бормотал водитель. -- Чтоб я еще раз смешал водку с шампанским... Вот только бы до дома добраться как-нибудь...

Волноваться вроде не было нужды: до дома от силы 4 квартала, а разыскать в два часа ночи живого милиционера было явно нереально.

-- Сонька-зараза, дрянь лживая! -- разговаривая с самим собой, было легче сосредоточивать внимание на дороге. -- "Пей, Боренька, я тебя отвезу!" А

сама надралась так, что пришлось оставить ее у Сереги -- попробуй стащи такую корову с пятнадцатого этажа без лифта. Убью завтра! Только бы до дома как-нибудь доползти... Ничего, еще два светофора... Накаркал, блин!

Водитель принялся яростно ругаться: впереди по ходу движения стоял милицейский "луноход", в свете фар "мерседеса" показалась фигура с жезлом в руке.

Не переставая материться, водитель сунул в права две крупные купюры и притормозил впереди "лунохода". Опустив стекло на два сантиметра и стараясь не дышать вовсе, он изобразил непослушными губами широкую улыбку.

-- Какие проблемы, командир?

Подошедший лейтенант невнятно представился и неожиданно заговорил просящим тоном:

-- Извините, у нас мотор заглох. Вы не могли бы подцепить на буксир? Техника старая, ядри ее... Хорошо еще, что ваша машина проезжала. Три часа уже загораем...

-- Так вызвали бы помощь.

-- Рация не работает, -- видно было, что лейтенанту стыдно за нищету родной милиции. -- Нам бы только подтолкнуть, авось и заведется. Трос у нас имеется...

-- Ну что с вами делать? -- барски улыбнулся Боренька, мысленно крестясь про себя. -- Цепляйте.

Из "лунохода" вылезли два сержанта и сноровисто закрепили трос на заднем бампере "мерседеса". Лейтенант горячо поблагодарил Бореньку, сказав напоследок:

-- Как заведемся, мы вам сиреной просигналим. Тормознете и отцепимся, лады?

-- Гут, -- Боренька, вновь обретя хорошее расположение духа, включил зажигание, и кавалькада тронулась.

Техника, видимо, была сильно старая, так как проехав метров пятьсот, УАЗик так и не завелся.

И тут Бореньку, видно, бес попутал. Всего-то на несколько секунд он

задремал, а очнулся от завывания милицейской сирены позади... Быстро глянув в зеркальце заднего вида, он увидел мигалку и автоматически нажал на газ. "Мерседес" рванул с места как застоявшийся конь. Вскоре стрелка спидометра перевалила за отметку 100, однако "луноход" не отставал, а к реву сирены и мигалкам добавились также истошные вопли из матюгальника:

-- Водитель "мерседеса", немедленно примите вправо и остановитесь!

"Ну сильны, гады, -- восхищенно подумал Боренька, не сводя взгляда с несущегося позади УАЗа. -- Не иначе форсированный движок на свою колымагу поставили!"

Он уже и не помнил, как совсем недавно цеплял тросом к своей тачке машину ПМГ. В голове сидела только одна мысль: "Оторваться!" Мощность двигателя и знание системы переулков и проходных дворов позволяли надеяться на благополучный исход погони.

Через два переулка Боренька нырнул в сквозной проходной двор. Милицейская машина не отставала, сияя огнями как рождественская елка. Невнятно орала сирена, надрывался динамик на крыше.

Не переставая восхищаться держащимся на хвосте "луноходом", Боренька резко вывернул руль, пронесся через палисадник, снеся мимоходом два мусорных бака, и вырвался на простор улицы из тесного двора. Позади раздался ужасный

грохот, и сирена смолкла, но мигалка продолжала работать, хотя одна фара УАЗа погасла.

Увидев в зеркальце, как в окнах машины преследователей показались автоматные стволы, Боренька принялся крутить руль из стороны в сторону. Однако доблестные стражи порядка повторяли все его загогулины на дороге, беспрерывно мигая огнями и паля в два ствола.

-- Во, блин, как в боевике: кентам расскажу -- не поверят, -- утирая пот, бормотал Боренька, просчитывая дальнейший маршрут. Реальная опасность, нагнавшая в кровь адреналин и заставившая на время отступить опьянение, придавала ему сил.

Через полчаса он все же оторвался, махнув через частный сектор у переезда, где жил раньше и где знал каждый камешек на дороге. Особого ущерба его железному коню нанесено не было: либо стрелки старались попасть лишь по колесам, либо палили только в воздух.

Вернувшись кружным путем домой и загнав свой "мерседес" в гараж, Боренька с чувством выполненного долга улегся спать.

В полдень его разбудил младший братишка.

-- Слышь, Борьк, чегой-то у тебя к мерсу сзади обрывок троса привязан? Ты что, кого тащил ночью?

С трудом оторвав голову от подушки, Боренька сразу все вспомнил и облился холодным потом. Номер его машины наверняка записал тот лейтенант.

-- Ой, блин, что будет... -- горько застонал он, обхватив руками бедовую головушку, снова и снова проклиная заразу-Соньку.

*

Н А Л Е Т

Джонни Роупер, по прозвищу Коровья Задница, стоял на углу 101-й и 18-й и тягостно раздумывал, что делать. Свое неблагозвучное прозвище он получил от бывшего босса, букмекера Сонни Листона, который считал, что голова Джонни

начинена как раз содержимым кормовой части упомянутого парнокопытного. Джонни не обижался. Пусть он не шибко умен, но зато обладает фигурой бойца и огромной физической силой, которую Сонни использовал, когда надо было припугнуть неуступчивого конкурента или выколотить деньги из несостоятельного должника. С такой работой Джонни справлялся, правда, огнестрельное оружие ему не давали после одного случая, когда он по ошибке во время налета на букмекерскую контору Кривого Майка -- главного конкурента Сонни -- кроме охранников Майка, перестрелял еще пятерых боевиков собственного отряда. Сонни страшно ругался и едва не пристрелил своего помощника Спаркса за то, что тот

доверил Роуперу тяжелый "томпсон" с полным магазином. Когда началась стрельба, Джонни прижал спусковой крючок и не отпускал его, пока не кончились патроны. "Томпсон" вообще своенравная машинка, а в руках Джонни палил во все стороны, не разбирая, где свои и где чужие. Когда дым рассеялся, оставшиеся в живых члены обоих банд повылезали из своих убежищ с поднятыми руками. Правда, людям Кривого Майка досталось больше, и численное преимущество осталось на стороне Сонни. После этого в руки Джонни вкладывалось только ударное оружие типа бейсбольной биты, обрезка трубы или полицейской дубинки, а его участие в боевых действиях предполагало только пассивное созерцание. Ну еще бы: кто не испугается верзилы размером со шкаф, в руках которого утопала самая большая бейсбольная бита, сделанная на заказ и сильно смахивавшая на оглоблю.

Сам Сонни сильно гордился тем, что является полным тезкой знаменитого

боксера, и в легком подпитии туманно намекал на дальнее родство с чемпионом

по боксу. Он считал себя гением по части придумывания мудреных комбинаций и, надо отдать ему должное, его операции редко заканчивались неудачей.

Все шло отлично до того дня, когда заложенная в машину бомба в клочья разнесла Сонни, Спаркса и еще трех "быков". Большая и лучшая часть отряда Листона прекратила свое существование, положив тем самым конец благополучию Джонни Роупера. Разрозненные останки банды, лишенные руководства, разбрелись

кто куда, и Джонни был поставлен перед необходимостью самостоятельно добывать себе пропитание. Пока оставались деньги, он по инерции продолжал вести прежний образ жизни. Потом деньги кончились, с квартиры пришлось съехать, кредит в любимом ресторане тоже исчерпался очень быстро. Попытка самому заняться рэкетом едва не привела Джонни в каталажку: только его бычья сила помогла выломать дверцу полицейской машины, выпрыгнуть на ходу и скрыться. Три дня он отлеживался в каких-то трущобах, потом выбрался на свет божий с твердым намерением во что бы то ни стало раздобыть денег. Отобранный у попытавшегося его ограбить незадачливого дилетанта револьвер 44-го калибра с тремя патронами придавал уверенности.

Цель Джонни наметил уже давно: небольшая грязная лавчонка, в которой хозяйничал Соломон Зусман -- шустрый и пронырливый торгаш, сидевший, по мнению Джонни, на деньгах и в ус не дувший.

Пригладив волосы, Джонни напялил на голову колготки и сильно пнул по двери. Хотя та и открывалась наружу, однако удар был нанесен с такой силой, что двери и косяк с грохотом опрокинулись внутрь.

Совершенно обалдевший хозяин уставился на появившуюся в облаке пыли громадную фигуру с чулком на голове и огромным револьвером в руке.

-- Деньги наверх! Выкладывай руки! -- проревела фигура, чихая и отплевываясь.

Не на шутку перепуганный Зусман вздернул руки к потолку.

Колготки оказались слишком плотными, и Джонни видел его с трудом. Оставалось надеяться, что хозяин и сам перепугался.

-- Извините, сэр, но я что-то не могу понять... -- пролепетал Зусман,

который уже понял, что налетчик чувствует себя не очень уверенно, и постепенно успокаивался.

-- Чего не понял?! Деньги гони!

-- Видите ли, мне не хотелось вас обижать, но в настоящее время я не располагаю достаточной суммой наличных, которая может вас удовлетворить.

-- Гони, сколько есть!

-- Как мне кажется, имеющаяся в моей лавке наличность не удовлетворит вашего, без сомнения, изысканного вкуса, -- Зусман деловито стряхнул пыль с и так уже грязного сюртука и уселся на высокий табурет за прилавком.

-- Не вешай мне дерьмо на уши! -- прорычал Джонни, у которого хватило ума понять, что хозяин пробует тянуть время.

Тут Зусман набрал побольше воздуха в грудь и заговорил. Речь его текла быстро и плавно. Он похвалил неизвестного визитера за профессионализм, выразившийся в тщательной подготовке к налету путем применения чулка и устрашающего вида револьвера. Громадное сожаление Зусмана вызвал тот факт, что он не может ничем помочь явно нуждающемуся в деньгах гостю, но он, Соломон Зусман готов рассказать ему, где можно раздобыть значительно больше денег, чем в его убыточном заведении. Буквально в двух кварталах отсюда находится оптовый склад Моше Цеперовича -- главного врага и конкурента

Соломона Зусмана. Вот там-то славный парень, настоящий профессионал -- о, настоящего профессионала можно издали увидеть! -- возьмет отличный куш и безо всяких хлопот. А еще через квартал располагается ростовщическая контора Абрахама Брукмана -- еще одного врага Соломона Зусмана, который в свое время отказал ему, Соломону Зусману, самому честному из всех торговцев в этом квартале, в пустяковом кредите. Вот там-то славный профессионал, которого видно издалека, может обогатиться буквально в мгновение ока, там даже пистолет не потребуется. Достаточно одного только вида славного профессионала и, пожалуй, вот этого топора -- Зусман снял с прилавка сверкающий никелем здоровенный секач.

-- Вы только представьте, -- вдохновенно вещал Соломон, помахивая топором, -- вламываетесь в контору Брукмана, разносите этим топором стойку перед его носом -- и все денежки ваши. А я даже не потребую с вас причитающийся процент за наводку, какие могут быть счеты между партнерами -- а я надеюсь, что мы с вами будем сотрудничать долго и счастливо. Я буду поставлять вам сведения, а вы -- осуществлять экспроприацию. Да разве кто-то сможет устоять против такого профессионала!

Зусман поднялся на цыпочки и похлопал Джонни по плечу, одновременно суя ему в руки топор.

-- А за этот отличный инструмент я возьму с вас всего лишь 9 долларов 75 центов. Отличная вещь! Никто не устоит перед вами.

Окончательно замороченный его цветистыми речами, Джонни усиленно потел под чулком. Он уже совершенно потерял нить рассуждений Зусмана и почти забыл, зачем явился к нему в лавку. А торговец говорил и говорил, порхая вокруг Джонни. Его журчащий голос усыплял и обволакивал уже полупотухшее сознание Роупера.

-- Согласитесь, что это не сумма по сравнению с тем, что вы возьмете у Брукмана, -- увлеченно излагал Соломон. -- А когда вы разберетесь с этим паршивым еврейским ублюдком, я дам вам еще пару адресов, где можно разжиться драгоценными камнями и золотом. Вот вам адрес Брукмана -- это совсем рядом. -- Зусман нацарапал на бумажке несколько слов, сунул в руку окончательно замороченному Джонни и подтолкнул того к проему в стене, где не так давно была дверь. -- Через час я жду вас у себя. И не забудьте, что должны мне 16 долларов 75 центов. Всего наилучшего.

Тупо кивнув, Джонни вышел на улицу, сжимая в одной руке огромный топор, а в другой -- бумажку с адресом ближайшего полицейского участка.

Выпроводив его, Зусман шумно перевел дух, вытер пот со лба и принялся наводить порядок в лавке.

Сидевшие в летнем кафе двое полицейских с удивлением наблюдали за здоровенным парнем, на голове которого был чулок, а в руке -- топор. Парень тяжело топал по тротуару, явно ничего не видя вокруг себя. Прохожие шарахались от него в разные стороны.

-- Псих какой-то, -- недоуменно сказал один из патрульных, поспешно вскакивая из-за стола.

Его напарник уже отстегивал наручники от пояса.

Через час Джонни Роупер, так толком и не понявший, что произошло, сидел в камере тюремной психушки, монотонно повторяя вслух адрес полицейского участка и фамилию Абрахама Брукмана.

*

ЭКЗАМЕН НА СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ

Я сидел в баре, уныло потягивал колу (на виски денег уже не было) и перелистывал местную газету. Уже месяц этот бар был моим пристанищем -- с тех пор, как я лишился лицензии. Раньше у меня здесь был кредит, но вот уже неделю приходилось выкладывать наличные -- бармен получил на этот счет строгие указания хозяина, которому какая-то сволочь донесла, что я сейчас на мели.

Сейчас я просматривал колонку объявлений в надежде найти какую-нибудь непыльную работенку. Но все было как обычно: никому не требовался смышленый головастый парень, готовый взяться за не совсем чистую работу. Совсем расстроившись, я уж было решил выкинуть газету, как вдруг мое внимание привлекло броское объявление в рамке: "Частной фирме требуются охранники". Стоял адрес и время собеседования. Причем текст был напечатан почему-то в колонке брачных объявлений, куда я вообще никогда не заглядываю.

Я посмотрел на часы: до указанного времени оставалось еще полчаса. Следовало поторопиться: на такси у меня не было денег, а машину еще две недели назад забрали за долги.

Офис фирмы располагался на седьмом этаже высотки, стоявшей неподалеку от вокзала. Внизу был шикарный ресторан, остальную площадь занимали самые разнообразные конторы. Два этажа были отданы редакции "Флоридских новостей" -- той самой газетенки, где я вычитал объявление.

В приемной сидело пять человек. Каждый заходил в кабинет, когда над дверью зажигалась лампочка, и выходили, видимо, в другие двери, так как назад уже не появлялись.

Ждать пришлось минут сорок. Я попытался заговорить с двумя парнями в соседних креслах, но они сидели как истуканы, глядя перед собой и не

откликаясь на мои попытки. За мной никто не занял -- выходило так, что только эта пятерка и я крайне нуждаются в работе.

Войдя в кабинет после сигнала, я снял шляпу и приготовил самую ослепительную из своих улыбок, но сидевшая за столом рыжеволосая красавица подняла на меня глаза-ледышки и знаком пригласила сесть.

Я опустился на стоявший перед столом колченогий стул и раскрыл было рот, но красотка меня опередила, сухо и монотонно принявшись читать по бумашке:

-- Фреш, Ирвин Генри, 38 лет. Уволен из полиции два года назад за

-- Ну, положим... -- начал было я, но рыжая меня перебила снова:

-- Вы были пьяны и ввалились к нему в кабинет, когда он занимался с финансовыми документами. После безобразного скандала вы схватили лежавший перед ним штамп "Оплачено" и отпечатали у него на лысине. После чего собрали вещички и ушли, хлопнув дверью.

Я кисло улыбнулся: мне не очень понравилась осведомленность этой Марты Ширер (так было написано на табличке, стоявшей у нее на столе: "Марта Ширер, генеральный менеджер").

-- Он сам был виноват: нечего клеиться к Люси, -- пробормотал я, чтобы сказать хоть что-то.

-- Далее вы работали частным детективом, не брезгуя самыми грязными

делишками, -- так же сухо и монотонно продолжила чтение госпожа генеральный менеджер. -- Лицензия была отобрана месяц назад, когда вы умудрились в присутствии двух свидетелей переспать с женой клиента, за которой обязаны были следить, что позволило ей обвинить вас в изнасиловании. Лишь изворотливость вашего адвоката спасла вас от тюрьмы, но отправила в долговую яму. Сейчас ваше имущество описано, машина отобрана за долги, на банковском счету -- 8 долларов 75 центов.

-- Ну все, достаточно! -- пылая праведным гневом, я резко поднялся. -- Чтобы я еще и выслушивал...

-- Вы нам подходите, -- заявила рыжая. -- Но чтобы получить работу в фирме, должны будете кое-что сделать.

Я снова уселся и с независимым видом вытащил сигарету из мятой пачки.

-- И что же?

-- Сейчас в ресторане внизу происходит торжество по поводу дня рождения некоего Хуана Веласко, племянника Хулио-Рамона Веласко, -- она сделала паузу и выжидательно уставилась на меня.

Я пренебрежительно фыркнул.

-- Знаю я этого подонка, и дядюшку его знаю.

-- Очень хорошо, -- она кивнула. -- Так вот. Дядюшка с минуты на минуту будет в ресторане, а через полчаса вы должны привести его ко мне в кабинет. И никакой стрельбы! Время пошло, Ирвин.

Она уткнулась в бумаги на столе. Я шумно вздохнул и поднялся.

-- Очень вас попрошу не называть меня Ирвин. Мое имя -- Генри.

-- Хорошо, Ирвин, -- она на мгновение подняла голову. Я заметил в ее глазах усмешку, но отреагировать смог, только громко хлопнув дверью.

Я немного постоял в коридоре, наливаясь веселой яростью. В таком состоянии меня всегда озаряли свежие идеи. "Ну и хулио с тобой, сука рыжая! Будет тебе твой Рамон Веласко на блюдечке с голубой каемочкой!"

Хулио-Рамона я отлично знал: редкостный мерзавец и подонок. Контролировал торговлю наркотиками и живым товаром в Латинском квартале Майами. Отец у него был эквадорец, мать -- кубинка. А вот сынок у них получился довольно неказистый: ростом чуть выше пяти футов, кривоногий, длинноносый. Длинные сальные волосы собирал в пучок на затылке. При нем всегда было от четырех до восьми громил с "узи" и "ингремами".

Веселая ярость была сейчас моей путеводной звездой. Я не сомневался, что выполню задание и утру нос этой рыжей задаваке.

Спустившись вниз на грузовом лифте, я прихватил на кухне белую куртку официанта и решительно вошел в ресторан. Длинный зал был уставлен столами для фуршета, расположенными буквой "П". Гости размещались снаружи, внутри сновали официанты. Там же расхаживал сейчас и мой фигурант в сопровождении четырех амбалов в черных очках. Хулио-Рамон обожал курить огромные кубинские сигары длиной чуть не полметра. Сейчас у него во рту дымилась одна такая сигара; громилы располагались рядом, выстроившись правильным боевым каре.

Я решительно направился к ним, прихватив по дороге два пышных торта со взбитыми сливками и кремом. Видимо, моя фигура не вызвала подозрения у охраны, так как они дали мне подойти совсем близко.

Резко взмахнув руками, я залепил тортами физиономии двух передних охранников. Те остановились. В них тут же с деревянным стуком врезались двое задних, поскольку расстояние составило шага два между передней и задней

линией обороны. Мой дорогой Хулио-Рамон по инерции продолжал движение и оказался на шаг впереди своей временно впавшей в ступор охраны.

Для него у меня было припасено ведерко со льдом и бутылка шампанского. Нахлобучив ведерко ему на голову, я разбил бутылку о днище ведерка. Когда тело гангстера стало оседать, я подхватил его одной рукой за шиворот, второй -- за пояс и что было духу припустился на кухню, вопя во все горло: "Пожар! Пожар!" и сшибая головой в ведерке всех и вся на своем пути.

Моя уловка сработала отлично: во всеобщей неразберихе я смог добраться до конторы мадам Ширер практически без помех.

Когда я сгрузил тело Хулио-Рамона на пол у нее в кабинете, рыжая и глазом не моргнула, только кивнула и сказала, что я могу считать себя принятым на работу.

-- А с этим-то что делать? -- я ткнул ногой в начавшего шевелиться Веласко.

-- Что хотите, -- Марта Ширер безразлично пожала плечами. -- Он был только поводом проверить вашу изобретательность.

-- Когда прикажете приступать к работе, мэм?

-- Завтра с утра. -- Она подняла голову, посмотрела на меня и отчеканила, выделяя каждое слово: -- Не называйте меня "мэм"!

-- Слушаюсь... мэм. -- Я прищелкнул каблуками и едва успел выскочить в коридор, волоча за собой брыкающегося Хулио: дама начала вставать из-за своего стола, явно намереваясь метнуть в меня стулом.

Оказавшись за дверями, я коротко хохотнул -- это была моя небольшая месть за Ирвина (терпеть не могу это имя -- дернул же черт мою маман обозвать им меня, -- даже представляюсь всегда и везде -- И.Генри Фреш). Кроме того теперь я знаю, как называть своего нового босса.

Хулио-Роман попытался встать. Я взял его за шиворот и стукнул ведром на его голове об стену. Он снова обмер. Теперь мне предстояло вернуть его охране

и сохранить при этом инкогнито.

Тут меня снова осенило: рыжие всегда на меня действуют магически.

Я быстро связал руки коротышки его же ремнем, спустил с него штаны, вытащил из кармана его любимую огромную сигару и слегка потряс метиса, чтобы

привести его в чувства. Когда он слабо застонал, я принялся водить сигарой

по его волосатым ягодицам, жарко шепча под ведро:

-- Ты меня просто заводишь. Так заводишь, что не могу удержаться...

Коротышка пискнул и заорал благим матом, суча ногами. Я перебросил его через стоящее около лифта кресло и нажал кнопку вызова, продолжая нашептывать ему всякие пошлости.

Когда подошла кабина, и створки отворились, я выругался, забросил коротышку в лифт и нажал кнопку первого этажа. Потом не спеша спустился по лестнице и вышел через черный ход.

... Когда на следующее утро я пришел на свое новое место работы, мне сразу бросился в глаза аршинный заголовок в газете, лежавшей на столике перед кабинетом рыжего менеджера и сложенный так, чтобы было видно передовицу: "Известный бизнесмен подвергся дерзкому нападению сексуального маньяка!" Далее сообщалось, что меценат и воротила Хулио-Рамон Веласко лишь чудом избежал насилия -- видимо, маньяка кто-то спугнул. А отмороженные уши и кончик носа -- совсем пустяк, не стоящий даже обсуждения. В конце заметки господин Веласко объявлял о вознаграждении в сто тысяч долларов за любую информацию о напавшем на него маньяке.

*

*

Наталья ШМЫРЕВА

(Воронеж)

ГОСТЬ ИЗ НОЧИ

1.

В это утро Хелен Дженнингс по прозвищу Колдунья почувствовала, что сегодня должно что-то произойти. Точнее, недобрые предчувствия преследовали ее во сне и наяву уже несколько дней. Но только сейчас она могла с уверенностью сказать, что то, о чем нашептывали ей ночные ветры, свершится сегодня. За долгие годы Хелен научилась доверять своим предчувствиям. Не зря же она все свои сорок три года имела дело со сверхъестественными вещами, и недаром соседи прозвали ее Колдуньей.

Она содержала небольшой магазинчик на окраине Лос-Анджелеса, торгующий всякими магическими принадлежностями, как то: планшетки, гадальные карты, магические хрустальные шары, гороскопы и все в том же духе; книгами по волшебству, лечебными травами, эликсирами; а также занималась гаданием, предсказаниями судьбы по руке и многими другими вещами. Но в отличие от большинства своих коллег, зарабатывавших деньги на доверчивости клиентов, Хелен Дженнингс действительно обладала даром, который она получила по наследству. Сколько она себя помнила, Хелен всегда наблюдала, а затем и помогала своей матери творить магию.

И вот в это самое осеннее утро Колдунья никак не могла заняться каким-нибудь делом. Все валилось у нее из рук, а мысли витали где-то очень далеко. Если бы только она определенно знала, что должно произойти, тогда ей было бы легче, но ничего конкретного не приходило ей в голову. Решив больше не мучиться, Хелен повесила на дверях магазина табличку "Закрыто" и пошла в дальнюю комнату, служившую ей магической лабораторией, чтобы попытаться сконцентрироваться на том, что ее волновало.

Было 31 октября, канун Дня Всех Святых.

2.

3.

Часы над каминной полкой пробили десять раз, когда к "Клубу почитателей вампиров" стали подъезжать роскошные автомобили. На пороге гостей встречал сам хозяин, небольшого роста полный мужчина с начинающей седеть головой. Он был в строгом черном костюме-тройке, впрочем, другие цвета в нарядах прибывающих гостей отсутствовали. Это было одним из правил клуба: на встречи

допускались только в черном. Что касается других правил, то их было немного. Например, встречи проводились обязательно ночью, переступив порог этого дома, посетитель отрешался от цивилизованного мира -- разговоры здесь велись только на мистические темы. Но в остальном предоставлялась полная свобода действий. Что, впрочем, было неудивительно, так как правила составлялись самими членами и служили, скорее, для большего эффекта. Часто в клубе устраивались театральные представления, в которых принимали участие сами члены клуба. А в эту ночь намечалось нечто особенное... Отметить День Всех Святых, кроме постоянных посетителей, прибыло много гостей. Уже вошло в традицию, что каждый год в этот праздник член клуба мог представить обществу своего знакомого или знакомую, желавших присоединиться к обществу. Надо сказать, что "Клуб почитателей вампиров" был элитным и закрытым. За столь фантастическим названием скрывалось вполне приличное и респектабельное общество. В него входили состоятельные люди, которым наскучили другие развлечения и которым хотелось встречи с еще неразгаданным и мистическим. Сегодняшний Хэллуин должен был стать пятым по счету праздником, отмечаемым членами "Клуба почитателей вампиров" и собравшим их вместе.

Джордж Ренделл -- бывший режиссер и хозяин особняка -- не уставал пожимать руки мужчинам и кланяться женщинам, выходящим из лимузинов, кадиллаков, роллс-ройсов и ягуаров. Приветствуя гостей, он каждого называл по имени и благодарил за то, что они почтили своим присутствием сегодняшнюю вечеринку. Гости все прибывали, а их автомобили без конца сменяли друг друга, не уступая соседям по роскоши.

К воротам особняка лихо подкатил красный "Ягуар" и, сделав крутой вираж, резко затормозил на подъездной дорожке. Распахнулась дверца, и из машины вышла белокурая девушка в сопровождении молодого человека, который галантно подал ей руку. Она была слегка возбуждена быстрой ездой, а ее лицо, даже под слоем тщательно уложенной пудры, горело румянцем. Девушка грациозно поднялась по лестнице, где тут же оказалась в центре внимания:

-- Привет, Моника, -- улыбнулась ей, обернувшись, черноволосая красавица с ярким макияжем.

-- Привет, Синди, -- кивнула она в ответ.

Парень в черном смокинге помахал ей рукой в знак приветствия. Встретить дочь знаменитого продюсера поспешил и радушный хозяин.

-- Здравствуйте, мисс Стюарт, -- он слегка пожал ей руку, на которой сиял огромный бриллиант. -- Как дела у вашего отца?

-- Спасибо, мистер Ренделл, хорошо.

-- Я рад видеть вас у себя. О, вы сегодня с другом, -- Джордж Ренделл взглянул на молодого человека, молча стоящего за спиной девушки, как будто только сейчас его заметив.

Темноволосый, высокий, в прекрасно сшитом, точно по фигуре, смокинге, он вряд ли чем отличался бы от голливудских красавцев, которыми в Лос-Анджелесе никого не удивишь, если бы ни его особенная манера держаться. Было что-то неуловимое в его облике, что заставляло чувствовать в нем скрытую силу. Вся эта суета, возникшая вокруг его спутницы, казалось, совсем не смущала этого джентльмена. Наоборот, он выглядел совершенно спокойным, даже чересчур. На фоне живого розового личика девушки его лицо было странно бледного цвета.

Или это просто так неровно падал свет?

-- Да, -- счастливо улыбнулась Моника, -- я хочу сегодня представить его обществу.

-- Познакомьтесь: Дэниел Виллиген, Джордж Ренделл -- хозяин этого милого особнячка.

Мужчины пожали друг другу руки и проговорили подобающие такому случаю банальности. При этом режиссер не мог не заметить странного блеска в глубине

почти черных глаз молодого человека, которые почему-то ассоциировались у

него с бездной.

Покончив с приветствиями и освободившись от внимания обходительного хозяина, который направился к следующему гостю, Моника Стюарт под руку со своим новым знакомым вошла в холл. И тут же, проговорив ему: "Я сейчас, дорогой", направилась к зеркалу, около которого уже собралась большая толпа. Протолкавшись вперед и помахав рукой некоторым знакомым лицам, Моника взглянула на себя в зеркало. Оттуда на нее смотрела симпатичная блондинка лет двадцати пяти с зелеными, как морская волна, глазами в сильно декольтированном облегающем платье, спускающимся до самых туфелек. Оставшись довольной своим видом, девушка слегка припудрила лицо и поспешила назад.

-- Ну, Дэниел, к сегодняшней вечеринке я готова, -- сказала она, беря молодого человека под руку.

Распахнулись огромные дубовые двери, и молодые люди оказались в той самой гостиной, которую так тщательно готовили к сегодняшнему вечеру. Несмотря на отсутствие электричества, в гостиной было светло. Камин, еще утром

казавшийся черным, горел ярким пламенем. Отблески огня играли на лицах гостей. Казалось, что смотришь картину средневекового художника. По крайней мере, именно такое впечатление произвела эта обстановка на молодого человека. И еще она показалась ему удивительно знакомой. Но своей спутнице он не сказал ни слова, а только слегка улыбнулся одним уголком рта. Вокруг стоял легкий гул голосов, который смешивался со звоном бокалов, смехом и шорохами платьев. Моника с довольным видом человека, оказавшегося в своей среде, повела своего знакомого к небольшой компании, расположившейся у камина. Их приход прервал оживленную беседу.

-- Привет всем, -- улыбнулась Моника.

-- Рада вас видеть, дорогая, -- сказала сидевшая в кресле пожилая дама.

-- О, Моника, привет! -- воскликнула стоявшая рядом с ней китаянка, и девушки радостно обнялись.

-- Это платье тебе очень идет, -- шепнула Моника подруге.

-- Спасибо, -- улыбнулась затянутая в бархат китаянка, длина которого позволяла без особого труда разглядеть все прелести ее фигуры.

-- А ты, Майкл, как всегда дурачишь собеседниц своими страшными историями, -- обратилась девушка к элегантно одетому мужчине, прислонившемуся к каминной полке, с бокалом в руке.

-- Ты как всегда очаровательна, -- слегка поклонился тот, причем его маленькие усики насмешливо изогнулись.

Моника представила Дэниела Виллигена и, в свою очередь, назвала молодому человеку своих друзей. Пожилую даму звали миссис Мэдисон, она была вдовой известного банкира; китаянка Шейла Гранд была многообещающей актрисой, в основном за счет своей шикарной фигуры. Представляя Майкла Кренстона, Моника назвала его свободным аристократом. Кренстон приехал из Англии, где имел большое поместье и титул графа, которым очень гордился. Он ничем серьезно не занимался, но тратил всегда много денег. Новый знакомый Моники Стюарт сразу же возбудил живой интерес, прежде всего потому, что раньше девушка не имела привычки приглашать в клуб своих друзей. Как бы отвечая на немой вопрос, она сказала:

-- Я собираюсь представить Дэниела обществу.

-- А, значит вы решили вступить в "Клуб", -- сказал Майкл Кренстон, обращаясь к молодому человеку. -- Ну и как вам у нас?

-- Если вы хотели создать атмосферу мистицизма, то эта затея удалась,

-- ответил Дэниел Виллиген, обводя взглядом гостиную. У него был мягкий

голос, но это была мягкость хищника.

-- По-моему, здесь запросто можно забыть, что за окнами двадцатый век,

-- мечтательно произнесла Моника.

-- Чем вы занимаетесь, мистер Виллиген? -- спросила, улыбаясь, миссис Мэдисон, не отводившая глаз от молодого человека с момента его появления.

-- Да, Дэниел, я ведь тоже об этом не знаю, -- сказала Моника, -- мы ведь познакомились при таких неожиданных обстоятельствах.

Девушке сейчас ясно вспомнился вечер их знакомства, произошедший восемь дней назад. Она поздно возвращалась с вечеринки в свой загородный дом. На полпути ее машина неожиданно заглохла, и Моника оказалась одна посреди пустого

шоссе. Так как девушка почти ничего не понимала в устройстве машины, она была рада увидеть приближающийся свет фар автомобиля. Из резко затормозившего черного "порше" вышел молодой человек, одетый, как она успела тогда

заметить, в темный, спортивного покроя, костюм. Мужчина сразу же очаровал Монику безупречными манерами и ослепительной, располагающей к себе улыбкой. Заявив, что в машинах мало что понимает, он предложил отвезти ее домой. За время поездки они успели познакомиться получше. Дэниел оказался интересным собеседником и весьма остроумным человеком. Особенно заинтересовало его упоминание о "Клубе почитателей вампиров". Моника, удивляясь сама себе,

легко раскрылась перед новым знакомым. Позже, уже у нее в доме, они много беседовали, так как разговор проистекал интересно и оживленно. Вот тогда девушка и решила пригласить Дэниела Виллигена в "Клуб".

Монику вывел из задумчивости голос Дэниела, отвечающего на вопрос:

-- Я, как бы поточнее объяснить, работаю с людьми.

Вопросительные взгляды собеседников говорили о том, что они ждут продолжения. -- Мне бы не хотелось сейчас объяснять тонкости моего рода занятий,

-- молодой человек вежливо улыбнулся, -- да и, думаю, вам было бы это не очень... интересно.

-- Он просто хочет пока остаться таинственной личностью, -- вмешалась

Моника, стараясь сгладить разговор. И уже тише, будто про себя, добавила: "Но, я думаю, мы обо всем скоро узнаем, если, конечно, Дэниел вступит в "Клуб".

-- Кстати, ты еще не слышала, дорогая, -- обратился к девушке Кренстон,

-- Шейла снимается в новом ужастике. Мы как раз обсуждали это до твоего прихода.

-- Я тебе еще не говорила об этом? Ах, Моника, мне предложили роль невесты вампира, -- счастливо защебетала китаянка. -- Ну разве я могла отказаться от такого?

-- О, я так рада за тебя!

-- И про что этот фильм, мисс Гранд, если не секрет? -- поинтересовался Дэниел.

-- Ну, вы же знаете подобные сюжетики, -- ответил вместо Шейлы Майкл Кренстон. -- Злобный вампир, очаровательная девушка, которая влюбляется до бесчувствия в него. В конце он убивает ее, а она при этом признается ему в любви. И вот, проникнувшись ее словами до глубины души, этот вампир понимает, какой он нехороший, и кончает жизнь самоубийством.

-- Не правда ли, мило, -- улыбнулась китаянка молодому человеку. -- А на Майкла вы не обращайте внимания, он всегда такой.

-- Не кажется ли вам, что эти истории про бессмертных слишком романтизированы, -- сказал гость. Майкл пожал плечами:

-- Это нравится зрителю. А наша дорогая Шейла так вообще без ума от своей роли.

-- А как же ужас жертвы перед неумолимо надвигающейся смертью в лице чудовища, мисс Гранд? -- лукаво прищурился Дэниел.

Его слова были оценены по достоинству -- дружным смехом. Такая реакция явно несколько озадачила молодого человека.

-- Я, надо сказать, господа, удивлен, что вы нашли в моих словах причину для веселья. Уж вы-то с вашими познаниями должны бы относиться к этим вещам более серьезно.

Повисла неловкая пауза. Ее первой прервала миссис Мэдисон:

-- Молодой человек, я вижу наша дорогая Моника не совсем точно объяснила вам наши... хм, интересы. Боюсь, мы слишком далеки от решения таких сложных вопросов, которые вы поставили. Мы здесь просто приятно проводим время, болтая на интересующую всех тему. А вовсе не собираемся спасать мир.

-- Подожди, ты скоро поймешь, чем мы тут занимаемся, -- добавила Моника. Официанты, тоже все в черном, принесли напитки. Все взяли по бокалу.

-- За вампиров! -- провозгласил тост Майкл.

-- За вампиров! -- отозвались остальные.

Бокалы быстро опустели, и беседа снова оживилась.

-- Я в который раз говорю, -- с жаром воскликнула миссис Мэдисон, -- что полиция никогда не раскроет тайну этих убийств. Они никогда на допустят мысли, что столкнулись с потусторонним.

-- Поэтому они и держат это дело в секрете, -- кивнула Моника. -- Кстати, никто не слышал об этом чего-нибудь новенького?

-- Могу поспорить, что на этот раз даже всезнайка Кренстон ничего не знает, -- ухмыльнулась злорадно Шейла.

Все взгляды устремились на англичанина. Того это нимало не смутило. Наоборот.

-- Ну, если вы ничего не знаете, то я просто счастлив первым сообщить вам, что произошло третье убийство.

-- О!..

-- Как?!

-- Когда?!

-- Откуда ты узнал?

-- И почему мы ничего не слышали?!

-- Я, пожалуй, рискну оставить свой источник информации в тайне,

-- усмехнулся Кренстон, упиваясь произведенным эффектом.

-- Позвольте узнать, о чем, собственно, идет речь? -- раздался среди всеобщего возбуждения спокойный голос. На мгновение все посмотрели на говорившего.

-- Как, Дэниел (вы позволите мне вас так называть?), разве вы не знаете об этом сенсационном деле? Его склоняют во всех газетах уже неделю, -- изумилась миссис Мэдисон.

-- Я не читаю прессу, -- молодой человек пожал плечами. -- Не просветите ли вы меня?

Кренстон кивнул:

-- И как я поняла, полиция не собирается пока выставлять этот факт на всеобщее обсуждение! -- вставила Моника.

-- Ну, и вы подозреваете, что это дело рук вампира?

Дамы переглянулись.

-- По крайней мере, очень похоже на то.

-- Не "похоже", Шейла, а совершенно точно. Мы уверены, что в Лос-Анджелесе появился вампир, -- с непоколебимой уверенностью заявила банкирша.

-- А интересно, он знает про наш клуб? Представляете, что было бы, если б мы могли пригласить его сюда? -- взволновано прошептала Моника.

-- Заманчиво. Моника, может, ты окажешь нам такую любезность и пригласишь господина вампира? -- подмигнула ей китаянка.

Все рассмеялись, только гость лишь слегка улыбнулся.

-- Вы находите эту идею великолепной? -- обратился он к ним. -- А вы не подумали о вероятности стать следующей жертвой? -- голос Дэниела Виллигена стал почти жестким.

4.

Колдунья сидела в темноте комнаты. Вокруг не слышалось ни звука. Здесь не было окон: эта часть магазина выходила в переулок, который оканчивался тупиком. Но несмотря на тишину, окружающую ее, мысли женщины путались, как бы перекрывая одна другую. Она сидела, склонившись над чашей, наполненной водой, слегка отсвечивающей в темноте. Чем больше Колдунья пыталась прислушаться к мыслям, пролетавшим мимо, словно снежинки во время вьюги, тем смысл их становился все понятнее. Единственным ясным чувством была тревога, тревога за человечество. Она знала: то, что произойдет уже скоро, станет важной ступенью для всего будущего. В последнее время слишком много непосвященных стало увлекаться магией, оккультными науками, тем, что они не понимали. Люди слишком близко подошли к тому, что им не положено знать. И Зло не заставит долго ждать ответа. Мало того, увлечение нечистой силой стало модно. Хелен ужасало, как люди могут быть такими беззаботными. И Колдунья ничуть не преувеличивала.

Даже в Голливуде самые знаменитые актеры гримировались под выходцев с того света. Это стало широко распространено в высших кругах общества. Что уж и говорить о том, что любимыми персонажами стали герои фильмов ужасов, в огромном количестве выпускаемых многочисленными кинокомпаниями.

Размышления Хелен Дженнингс были неожиданно прерваны странным волнением, появившимся на водной поверхности чаши. Колдунья начала всматриваться вглубь, пытаясь разглядеть изображение.

5.

Тучи неслись по небу, точно стадо испуганных животных. Луна, полная и

холодная, то терялась за ними, то выныривала откуда-то, заливая землю неземным и зловещим светом. Ветви деревьев гнул к земле разыгравшийся не на шутку ветер, будто стремясь оставить их в эту ночь без единого листочка.

Несмотря на разыгравшуюся за окнами непогоду, в пригородном особняке экс-режиссера царило шумное оживление. Вечеринка продолжалась. По мере того, как пустели бокалы присутствующих, тут же снова наполняемые заботливыми официантами, атмосфера в клубе становилась все непринужденнее. Разговоры звучали теперь гораздо громче. Гости разбрелись по особняку в поисках развлечений. В гостиной образовалось несколько групп, оттуда доносился женский смех, далеко уже не светские беседы, прерываемые громогласно провозглашаемыми тостами. В общем, высшее общество веселилось вовсю.

Майкл Кренстон, уже заметно подвыпивший, с неизменным бокалом в одной руке, положив другую руку на плечи гостю, внушал ему менторским тоном:

-- Вы, в общем-то, отличный парень, Дэниел. Мой вам совет: не принимайте

наши увлечения так близко к сердцу. Расслабьтесь... и... давайте выпьем за здравие всех милых нашему сердцу кровососов.

Молодой человек все еще как-то странно посматривал на своих новых знакомых. Но выпитое за вечер спиртное все-таки, видимо, подействовало, и он поддержал английского аристократа, отхлебнув добрых полбокала вина. Они остались вдвоем. Дамы нашли себе лучшее развлечение, чем упиваться вином и слушать Кренстона, ораторский талант которого возрастал прямо пропорционально выпитому. Моника упорхнула приветствовать какого-то очередного старого друга. Миссис Мэдисон и Шейла Гранд решили присоединиться к намечавшейся игре в покер.

-- Вот вы говорите, -- продолжал между тем все тем же тоном англичанин, -- что вампиров надо опасаться. Да кто ж боится их в наш век? Это раньше народ

темный был. А сейчас вампир -- это реликт. А вы нас пугаете.

-- Знаете, Дэниел, -- Кренстон хлопнул молодого человека по плечу, не обратив никакого внимания на его попытки, -- вы мне понравились, и я не против,

чтобы вы вступили в "Клуб". Поэтому, надеюсь, вы не собираетесь им сказать: "Не ходите ночью по улицам, а то вас съест страшный вампир", -- он обвел

рукой залу. -- Они вас не поймут.

-- Позвольте, я на минуту, -- Дэниел Виллиген наконец освободился от разговорчивого аристократа. -- Реликт, а! -- пробормотал он себе под нос, и странное, ни с чем не сравнимое выражение появилось на его лице.

* * *

-- Майкл, все пьешь! А где Дэниел? -- окликнула англичанина еще издалека Моника.

-- Сбежал, -- пожал тот плечами, -- должно быть ему наскучило выслушивать

мою трепотню.

-- Скоро двенадцать, -- девушка, нахмурясь, посмотрела на свои изящные

часики.

Гости и члены клуба стали собираться в гостиной. Близилась полночь -- время Хэллуина, время вампира.

* * *

Огромная гостиная погрузилась в полумрак. Темно-вишневые тяжелые портьеры с еле слышным шумом разъехались, обнажая небольшой подиум, расположенный в глубине залы. Взгляды присутствующих обратились к человеку, стоящему на нем. Он поднял руку, прося внимания, и в гостиной воцарилась тишина.

-- Леди и джентльмены! -- начал Джордж Ренделл. -- Прежде всего хочу поблагодарить всех вас за ваше присутствие на сегодняшнем вечере. А также хочу поднять тост в честь события, ради которого мы здесь собрались.

Моника Стюарт рассеянно оглядывалась, пытаясь понять, куда же исчез ее очаровательный друг. "Он же пропустит самое интересное", -- подумала она.

-- Я не случайно начал сегодня несколько раньше обычного, -- Ренделл взглянул на часы над огромным камином, они показывали без пяти минут двенадцать. -- Я хотел бы представить вам нашего гостя, который впервые имел честь быть приглашенным в "Клуб почитателей вампиров".

В последних словах экс-режиссера прозвучало явное самодовольство.

-- Не буду больше ничего добавлять к сказанному, предоставлю это право

гостю. Назову лишь его имя -- мистер Дэниел Виллиген.

Портьеры за спиной хозяина клуба сошлись, а когда снова разъехались, глазам присутствующих предстала темная фигура, у ног которой лежало что-то, по очертаниям очень похожее на человеческое тело. И тотчас, как по мановению волшебной палочки, вспыхнули свечи. Среди гостей послышались удивленные возгласы.

-- Да это же миссис Мэдисон, -- прошептала Моника Стюарт.

-- Браво, Моника! Я так и знал, что у этого парня что-то имеется про запас, -- раздался насмешливый голос Майкла Кренстона.

Тут все, как бы придя в себя, зааплодировали. Молодой человек галантно раскланялся и терпеливо ждал, пока затихнут последние восторженные овации, длившиеся довольно долго. Высоким гостям явно пришлось по душе такое выступление. Наконец, Дэниел кашлянул для виду и улыбнулся:

-- Дамы и господа! Я не буду многословен, тем более, что до полуночи

осталось совсем немного. Я очень благодарен мисс Монике Стюарт, -- молодой человек жестом руки выделил девушку из присутствующих. -- Мне доставило несказанное удовольствие общение с вами. Давно я не был в таком изысканном обществе.

При этом молодой человек облизнулся.

-- Ну, не буду утомлять вас далее своей болтовней. А теперь мой главный сюрприз...

с новой силой.

-- Посмотри, Майкл, какая великолепная игра! -- восторженно воскликнула Моника. -- Миссис Мэдисон давно хотела выступить в каком-нибудь спектакле. Наконец ее мечта осуществилась!

Среди всеобщего восхищения только стоящий сбоку от подиума хмурый Джордж Ренделл не выказывал особой радости, раздосадованный тем, что все внимание публики перешло к молодому щеголю. Покосившись на миссис Мэдисон, он вдруг понял, что женщина действительно мертва. Несколько секунд он стоял, тупо уставившись в немигающие глаза трупа. Потом Ренделл поднял голову и тут же встретился с насмешливым взглядом древнего существа; молодой человек подмигнул ему.

-- Вы убили ее... -- выдавил хозяин клуба.

-- Совершенно верно, -- спокойно ответил гость, -- и, конечно, выпил всю ее

кровь.

-- Он ее убил! -- заорал Джордж Ренделл. -- Вы слышите? По-настоящему! Он чудовище!

Неожиданно раздавшийся женский визг как бы снял оцепенение, и все великосветское общество, в панике толкая друг друга, бросилось к дверям. Казалось, спасение близко...

Дэниел Виллиген, стоя все с той же саркастической улыбкой, только теперь в ней появилось некоторое сожаление, простер руку, и в гостиную будто ворвался поток холодного воздуха. Тяжелые двери скрипнули и с грохотом захлопнулись.

-- Не спешите уходить, самое интересное только начинается, -- раздался довольный голос вампира.

Часы над каминной полкой отбили двенадцать раз.

-- Добро пожаловать на Хэллуин! -- его смех разнесся над гостиной.

6.

Изображение на дне чаши становилось все яснее, пока не стала видна вся картина в целом. Колдунья с волнением всмотрелась в незнакомую обстановку огромной комнаты. Камин, дорогая мебель, картины на стенах, хрусталь на столиках и пляшущие блики свечей. С трудом пробиваясь сквозь полотно неизвестно откуда взявшегося там тумана, по комнате скользили неясные тени. Не сразу она поняла, что это мечущиеся в панике люди. Внезапно туман поредел, и стал отчетливо виден царящий там хаос.

Колдунье открылся залитый кровью ковер, перевернутые стулья, по полу из вдребезги разбитой бутылки растекалась лужа никому уже ненужного красного вина, так похожего на кровь.

Неожиданно из полумрака возникло лицо. Взгляд глаз цвета крови, казалось, проник в самую душу женщины, как будто его обладатель смог увидеть ее, сидящую в неподвижности перед чашей. От этого взгляда холод пробежал по спине Колдуньи, потому что она узнала Его.

Изображение стало меркнуть, поверхность воды покрылось рябью. Последнее, что увидела Хелен Дженнингс, был молодой человек с совершенно безумными глазами, наткнувшийся впотьмах на вампира. В последнюю минуту его лицо приобрело осмысленное выражение...

И Колдунья, конечно же, не смогла услышать его крики.

*

*

Юрий КУЗНЕЦОВ

(Воронеж)

МАТРОССКИЙ БАТАЛЬОН

Вцепившись в полоску прибрежной земли, изрытую осыпавшимися траншеями и многочисленными воронками, простреливаемую ружейным и пулеметным огнем, забрасываемую минами, упорно оборонялись стрелковые роты.

Отрезанные от своих широким простором реки, экономя драгоценные патроны и последние гранаты, измученные красноармейцы упорно отражали атаки фашистов.

Сначала, под покровом темноты, с того берега удавалось за ночь подвести боеприпасы и вывести раненых. Но теперь враг приблизился настолько близко к берегу, что даже в самую темную ночь только отдельным лодкам удавалось пересечь реку. Под укрытием берегового обрыва скопились раненые, и с каждым днем их становилось все больше и больше.

И тогда, когда казалось, что очередная атака сбросит наших бойцов в воду, пришла долгожданная помощь.

Темной осенней ночью под проливным дождем, освещаемую мерцающим светом ракет и пронизанную трассами пулеметных очередей темноту реки, пересек матросский сводный батальон. Батальон, только что сформированный из моряков поврежденных и погибших кораблей и матросов береговых частей, объединяло чувство матросского товарищества и лютая ненависть к врагу.

Намокшие матросы, озлобленные гибелью своих товарищей при переправе, чертыхаясь и скользя по грязи, полезли вверх по береговому откосу.

На рассвете батальон сосредоточился в нашей последней траншее. Теперь

матросов отделяло от врага только двести метров перепаханного воронками поля.

Трюмный машинист Феногенов и сигнальщик Никитин, земляки, вместе служившие

на подорвавшемся в первый день войны крейсере "Максим Горький", всю ночь держались вместе; этой же ночью с ними покорешился торпедный электрик "Строгого" Володя, фамилии которого они так и не узнали.

Все трое, приткнувшись к стенке траншеи и прикрывшись полами бушлатов,

жадно курили цигарки. Володя со "Строгого", потерявший при переправе своего друга, докурив цигарку, матерно выругавшись, зло сказал:

И как бы в ответ на его угрозу очередь немецкого пулемета ударила в бруствер, выбивая из земли фонтанчики грязи.

-- Сволочи! Патронов не жалеют, -- выругался Володя.

По траншее пробежали командиры и следом за ними по матросской цепи пронеслось: "Приготовиться к атаке!"

Не сговариваясь, матросы скинули намокшие бушлаты и стиснув в руках винтовки, напружинили тела. Когда красная ракета вспорола хмурое небо, на бруствер вылез политрук и, потрясая пистолетом, закричал:

-- За Родину! За... -- но сбитый пулеметной очередью, повалился на землю. На его место выскочил боцман с "Петропавловска" и заорав:

-- Матросы! Вперед! -- кинулся к немецким траншеям. Следом за ним, дружно выскочив из траншеи, бежали моряки.

Яростный рев матросов: "Полундра!" перешел в вибрирующее: -- Ра-а-а! Ра-а-а! -- и утонул в грохоте выстрелов. Но матросская цепь неслась по полю, неслась неудержимо, как волна штормового наката.

Балтийский матрос Никитин, ослепленный яростью, несся по полю не слыша

визга пуль и не видя, как падали его товарищи. Упал на первых шагах его друг и земляк Феногенов. Не добежав несколько метров до вражеской траншеи, упал Володя, а Никитин все бежал и бежал.

Наконец, вскочив во вражескую траншею, он увидел перед собой фашиста с искаженным от страха лицом, который трясущимися руками пытался перезарядить автомат. Никитин со всей силой воткнул в него штык. С трудом выдернув штык

из еще живого, но уже обмякшего тела, он увидел спину убегавшего второго фашиста, погнался за ним и заколол его.

Матросы содрогнулись от грохота разрывов, вражеская артиллерия открыла заградительный огонь. Оглушенные и засыпанные землей, они прижались к земле.

После артподготовки немцы пошли в контратаку. Матросы отбили атаку огнем и гранатами. И опять на наших бойцов обрушились снаряды. Затем фашисты вновь поднялись в атаку, и матросы, подпустив их вплотную, перестреляли почти что

всех. И вновь на оборонявшихся обрушились разрывы. Снаряды перепахали землю и разрушили траншеи. Но уцелевшие моряки укрылись в полуразрушенных немецких блиндажах. И когда немцы поднялись в очередную атаку, матросские пули встретили их вновь. На этот раз фашисты сразу же залегли, а на матросов

вновь обрушились снаряды.

Так продолжалось весь день. И с каждым очередным артналетом матросов становилось все меньше и меньше. Но и фашисты при каждой новой атаке действовали все неуверенней и неуверенней. Поднявшись в атаку, они сразу же ложились при первых выстрелах.

Никитин присоединился к незнакомому матросу, на бескозырке которого золотились буквы "Октябрьская революция": он таскал за собой трофейный ручной пулемет, огнем которого они прижимали фашистов к земле.

Во время очередного обстрела осколок снаряда пробил матросу грудь. Никитин с трудом затащил потяжелевшее тело в блиндаж, пытаясь перевязать рану, но скоро матрос затих и обмяк.

Никитин остался один. Встретив очередную атаку короткими очередями из пулемета, он укрылся в обвалившемся блиндаже и, когда обстрел кончился, вновь встретил поднимающихся в атаку фашистов огнем. Немцы, так и не поднявшись, легли, а на траншею обрушили новый град снарядов.

Выскочив после обстрела из своего убежища, Никитин приготовился встретить врага, но над полем боя стояла непривычная тишина. После непрерывного грохота тишина была так неожиданна и необычна, что Никитин насторожился и забеспокоился.

Обеспокоенный наступившей тишиной, матрос приподнялся повыше над бруствером, стараясь разглядеть, что происходит у врага, и в этот момент раздалась пулеметная очередь, и пуля ударила Никитина в правое плечо.

От удара матрос опрокинулся на спину и на мгновение потерял сознание. Очнувшись от резкой боли, он почувствовал как от хлынувшей из рану крови

мокнет тельняшка. Корчась от боли, Никитин стянул с себя тельник и, разодрав зубами индивидуальный пакет, принялся бинтовать рану; действуя левой рукой

и помогая себе зубами, он кое-как перевязал себя. И обессиленный потерял сознание.

Очнулся он от тишины и звона в ушах. Боясь этой тишины, он собрал последние силы, подполз к валяющейся на земле бескозырке с ленточкой "Октябрьская революция" и, надев ее на штык, выставил винтовку из траншеи.

И тогда вновь загремели выстрелы.

Потом опять на траншею обрушились снаряды. И когда отгремели разрывы, над траншеей вновь поднялась истерзанная матросская бескозырка, и ее ленточки трепыхались на ветру.

И пока это матросское знамя возвышалось над бруствером, враги не смели подняться, ибо знали, что жив еще матросский батальон.

*

"ИХ ОСТАВАЛОСЬ ТОЛЬКО ДВОЕ..."

** Памяти торговых моряков, погибших в незримых и неравных боях, посвящается

Шел суровый 1942 год. Над просторами Тихого океана гремел военный гром. Японская военщина, страшась начать открытые военные действия в угоду своему союзнику фашистской Германии и в нарушении международных норм, установила негласную блокаду советских дальневосточных берегов.

Японцы по-пиратски топили и захватывали советские торговые корабли.

Только в декабре 1941 года были потоплены пароходы: "Кречет", "Свирьстрой", "Перекоп" и "Майкоп", но моряки Дальневосточного торгового пароходства самоотверженно прорывали блокаду. И корабли все шли и шли, неся в своих трюмах нужные Родине грузы.

Пароход "Белоруссия" заканчивал свой рейс Сан-Франциско -- Владивосток.

Рейс был трудным и опасным. И когда, наконец, Белоруссия прошла пролив Фриза и, оставив за кормой сверкающие на солнце снежные пики курильских вулканов, вошла в Охотское море, команда почувствовала облегчение. Все-таки наше море, а там и родные берега.

Два закадычных дружка кочегары Василий и Николай, укрывшись от колючего ветра за кормовой надстройкой, курили и поглядывали на исчезающие в вечерних сумерках Курилы, мечтательно переговаривались:

-- Вась! Чего у нас сегодня, пятница, что ли?

Оба они замолчали, живо представляя, как сойдут по трапу на землю родного города и, щеголяя новыми, только что приобретенными в Америке канадками, распахнув их, так, чтобы были видны яркие иноземные галстуки, не спеша направятся по Ленинской улице, вызывая зависть владивостокских мальчишек и восторг девчат. Сразу видно, из загранки!

Оторвавшись от этих приятных мыслей, Николай покосился за борт и, заметив, что льдины становятся все плотнее и плотнее, с досадой сказал:

-- Как бы во льду не застряли!

-- Не робей, Колька, завтра Лаперуза пройдем, а там и дома! -- приободрил товарища Василий.

И в этот момент страшный грохот взрыва разодрал воздух. Судно, как бы налетев на непреодолимое препятствие, подскочило, гигантский столб воды вырос за бортом и, мгновение постояв, с грохотом обрушился на палубу. Затем воздух наполнил рев вырвавшегося из котельного отделения пара. Когда друзья пришли в себя, "Белоруссия" начала крениться, и, скользя по мокрой палубе, они кинулись в котельное. Из черной пасти люка показалось обезумевшее лицо вахтенного кочегара. Красными ошпаренными руками он, беспомощно цепляясь за трап, пытался вылезти на воздух. С разбитого и ошпаренного лица сочилась кровь. Друзья подхватили кочегара под руки и вытащили на палубу. Глядя на них безумными глазами, кочегар бормотал:

-- Братцы, братцы, вся вахта там осталась, я в бункере был... -- Братцы, братцы, -- бормотал он, безумно сверкая глазами. Тело его начали сотрясать конвульсии.

Василий заглянул в люк и в его темноте услышал клокотание воды, заполняющее котельное отделение. Судно накренилось так, что на палубе уже нельзя было стоять. На спардеке суетились полуодетые люди, спуская шлюпку. И Василий с Николаем, подхватив раненого, потащили его на спардек. Наполненная полуодетыми людьми шлюпка поспешно отгребала от угрожающе накренившегося судна.

На крыле накренившегося мостика, цепляясь рукой за релинг, стоял капитан,

он что-то кричал в мегафон, но ветер относил слова, и только обрывки слов доносились до людей.

-- ... от борта! Отходите дальше!.. на шлюпке..."

Кое-как вытащив из-под суетящихся людей весла, Василий с другом принялся отчаянно грести, не отрывая глаз от кренящейся "Белоруссии". Судно медленно, неудержимо валилось на борт. Наконец внутри судна заклокотала врывающаяся в помещение вода, засвистел вытесняемый ею воздух. И "Белоруссия" надсадно застонав, с грохотом опрокинулась. Какое-то мгновение ее красное от ржавчины днище показалось над поверхностью, а затем корма начала подниматься, и судно исчезло под водой. На том месте, где только что была "Белоруссия" закипел водоворот, в котором крутились плавающие обломки.

Люди в шлюпке, уронив весла, с ужасом смотрели на место, где исчез их корабль.

Прошло всего несколько минут после взрыва, и люди, только что выскочившие из своих теплых и уютных кают, остались одни в темном море, на ветру и морозе.

Первым пришел в себя второй помощник капитана и начал энергично распоряжаться.

-- Разобрать весла! Свободным отливать воду из шлюпки! Раненого укройте чехлом! Весла на воду!

Шлюпка подошла к месту гибели. На поверхности плавали обломки каких-то

ящиков, всплывшие лючины с люков трюмов и опрокинутая шлюпка. В наступившей темноте шлюпка долго кружила среди плавающих обломков и льдин, ища пострадавших. Люди в шлюпке кричали до хрипоты, напрасно вслушиваясь в шум моря. На их крики никто не отвечал.

Посовещавшись, решили грести в сторону Курильских островов.

Мороз и ветер пронизывали сырую одежду людей, и, трясясь от холода, они чувствовали, как тело покидает тепло и вместе с ним, последние силы.

Ночью умер раненый кочегар. На рассвете замерз матрос с разбитой кистью

руки. Грести он не мог и, укрываясь от ветра чехлом от паруса, молча, скорчившись сидел на кормовой банке. И когда утром начали раздавать галеты, сосед потряс его за плечо, и скорченное тело повалилось на днище под ноги сидящих людей. Присутствие двух мертвецов в шлюпке угнетало людей, все молчали, стараясь не глядеть на скрюченные тела.

Наконец второй помощник срывающимся голосом сказал:

-- Надо похоронить товарищей!

Никто не пошевелился. Не во что было завернуть тела, не нашлось и балласта, чтобы привязать к ногам покойников. В жутком молчании Николай и Василий перевалили скорченные тела погибших через планширь, и они с плеском погрузились в море.

Утром поставили парус и пошли к виднеющемуся вдали острову.

Следующей ночью умерли еще двое товарищей. На четвертое утро в шлюпке

осталось пять человек: Николай, Василий, матрос, одетый в полушубок, юнга и второй помощник. Попутный норд-ост усилился, и шлюпка резво шла к острову, приближавшемуся с каждым часом. Съели последние галеты, и оставшиеся в живых повеселели. При подходе появился плавающий лед. Маневрируя между льдинками, шлюпка подошла к кромке берегового льда. Волны бились о кромку, крошили ее и обдавали брызгами. Высаживаться на лед было страшно. Пытались идти под парусом вдоль кромки, но ветер прижимал шлюпку ко льду. Убрали парус и начали грести, старясь дальше уйти ото льда. Но не было сил. И шлюпку вновь прибило ко льду. Измученным и намокшим, им все-таки удалось высадиться на лед. Лед под ногами шевелился, поднимаясь на набегавшей волне. Льдины трескались и раскалывались. Пятеро людей устало побрели к берегу. Неожиданно под ногами у них раскололась льдина, и замешкавшийся юнга провалился в полынью. Его

удалось вытащить, но он был мокрым с головы до ног. На ветру и морозе это была смерть!

-- Раздевайся скорее, -- закричали сразу несколько голосов. -- Раздевайся!

Мокрый, с посиневшим лицом, он стучал зубами и с ужасом смотрел на обступивших его товарищей.

-- Раздевайся! -- и сразу несколько рук протянулись к нему, пытаясь содрать одежду.

-- Нет! Нет! -- дико закричал юнга. -- Я замерзну! Не трожьте меня! Нет! Нет! Я и так согреюсь!

И когда, наконец, люди опомнились и начали срывать с него одежду, она уже покрылась коркой льда. Напрасно товарищи пытались оттереть его посиневшее тело, напрасно кутали его в свои одежды, через полчаса он потерял сознание, и тело его остыло.

Наспех отжав одежду, друзья побежали вдоль берега. Добежав до ближайшего мыска, они увидели за ним одиноко стоявший сарай.

Постройка, видимо, служила убежищем для японских рыбаков. В одной ее половине были сложены старые сети, кухтыли и обрывки тросов. Другая половина была приспособлена для жилья. В углу стояла маленькая чугунная печка и вдоль одной из стен сооружены длинные нары, в изголовье которых были аккуратно скатаны в рулоны старенькие циновки. Под потолком висела сушеная треска и небольшой мешочек с рисом.

Осмотрев помещение и отдышавшись от бега, друзья почувствовали холод мокрой одежды и начали растапливать печку. Наспех высушив одежду, они выскочили на берег и принялись искать своих товарищей. Пройдя до следующего мыска, они оглядели кромку льда и берег. В некоторых местах прибой разрушил лед и ледяное месиво колыхалось от берега до чистой воды. Уже в наступившей темноте они устало возвращались обратно, изредка останавливались и кричали, вслушиваясь в шум прибоя.

Окончательно измученные, добрели они до своего убежища, и едва растопив печь, уснули, прижавшись друг к другу на нарах.

Утром, забрав рыбу и остатки риса, пошли вдоль берега. Следов их товарищей не было. Ветер стих, и повалил мокрый снег. К вечеру, дойдя до очередного мыса, в открывшейся перед ними небольшой бухте, увидели поселок. Ускорив шаги, поспешили друзья к жилью. Но еще на подходе к крайним домам, они заметили, что поселок безлюден. Не было видно ни людей, ни собак, ни дымка.

-- Куда же люди делись? -- растерянно проговорил Николай.

-- Японцы зимой на Курилах не живут. Только на путину приезжают, а как путина окончится, все возвращаются на Хоккайдо, -- пояснил Василий.

Обойдя пустые домики, друзья приуныли. Уже приближаясь к концу поселка, Николай неожиданно схватил друга за рукав и прошептал: -- Смотри, Вася, человек!

У дверей стоявшего повыше остальных небольшого домика, находился старик-японец. При их приближении на его невозмутимом лице появилось подобие улыбки, и он начал кланяться, низко сгибаясь в пояснице. Отвесив положенное число поклонов, он отступил от двери и жестом руки пригласил войти. Внутри маленького неказистого домика, сколоченного из дощечек упаковочных ящиков, было чистенько и уютно.

Слушая безуспешные попытки незваных гостей объяснить свое появление на острове, старик вежливо улыбался и отвешивал бесчисленные поклоны.

Усадив моряков на чистенькие циновки, старик достал маленькие чашечки и наполнил их какой-то жидкостью. С поклоном поднеся чашечки, хозяин домика жестом предложил выпить.

Василий, поднеся к губам чашечку, опасливо принюхался:

-- Водка, что ли? -- нерешительно пробормотал он и, улыбнувшись, единым глотком проглотил содержимое.

Несмотря на резкий и неприятный запах, напиток оказался весьма крепким, и он почувствовал, как по всему телу разливается тепло.

Используя русские, английские и некоторые, известные морякам, японские слова, а больше всего пользуясь жестами и чертя на столике пальцем схемы, друзья сумели объясниться со стариком. И он, кажется, понял их историю.

Наступившую ночь они спали раздевшись и в благодатном тепле.

Утром они нашли свою одежду высушенной и тщательно вычищенной.

-- А дед-то мировой! -- восхищался Николай. В знак благодарности он отстегнул часы, недавно купленные в Сан-Франциско, и пытался подарить их старику. Но несмотря на уговоры, улыбки и поклоны с обеих сторон, старик

так и не взял подарка.

Рисуя на грифельной доске, старик изобразил цепочку Курильских островов, Хоккайдо, Сахалин и на приморском берегу, на месте, где по его расчетам должен был стоять Владивосток, -- маленькую пятиконечную звездочку. Затем он назвал по очереди все острова, и на одном из них поставив крестик, сказал:

-- Кунашир! -- моряки поняли, что они оказались на японском острове.

Старик нарисовал маленький кораблик и пунктиром показал его путь от острова к острову, показывая на пальцах число дней на переход. Получалось, что послезавтра к острову подойдет судно.

-- Видимо, патрульное судно! -- догадались друзья. На второе утро их разбудил рев корабельной сирены.

Через несколько дней патрульный катер доставил моряков на Хоккайдо. В порту их ждали полицейские. И они очутились в камере местной тюрьмы.

На допросе важный офицерик с надменным лицом невозмутимо выслушал их объяснения и заявил:

-- По сведениям Японского военного командования ни один советский корабль не погиб у берегов Японии! -- и состроив гримасу, должную изобразить

улыбку, вдруг сделал жестокое лицо и закричал:

-- Ви есть руски шпиен! Руски шпиен! Ви будет расстрелян!

Ежедневно их вызывали на допросы. Моряки требовали сообщить о них советскому консулу и упрямо повторяли рассказ о своих злоключениях, но неизменно допросы оканчивались злыми воплями офицера:

-- Ви есть руски шпиен! Шпиен! Ви будет расстрелян!

Утомительно длинно тянулись безысходные дни заключения. Темная и тесная бетонная камера напоминала морякам склеп, в котором они замурованы до конца своей жизни. Спали они на полу, скорчившись от холода на грязных циновках. Скудная пища из пригоршни риса и соевой похлебки только дразнила голод.

Но на каждом очередном допросе друзья стояли на своем и требовали встречи с консулом.

Наконец вызовы на допросы прекратились, и Василий с Николаем терялись в догадках к добру это или к худу.

Мучительно тянулись дни и недели. И когда друзья потеряли уже всякую надежду, их вызвали на допрос.

Тот же офицер, безучастно выслушав их требования, заявил:

-- Господин советский консул отказался от встречи! Ви есть эмэрикен шпиен! Растерянные и подавленные вернулись друзья в камеру.

Вновь начались ежедневные допросы. Офицер говорил по-английски, зло и непонятно.

Затем допросы прекратились и потянулись дни жуткого ожидания.

Однажды утром их вывели во двор и затолкали в тюремный фургон. Когда фургон остановился, и моряки вылезли из распахнутой дверцы на яркий солнечный свет, они увидели легковой автомобиль, на крыле которого трепетал маленький алый флажок.

Знакомый офицер подошел к человеку, вылезшему из автомобиля, кланяясь и любезно улыбаясь, жестом поочередно представил Василия и Николая:

-- Господин Сливинский! Господин Почернин! Очиен приятно оказать помощь

вашим соотечественникам, господин консул!

Через месяц в кают-компании танкера "Апшерон", вновь назначенные кочегары Сливинский и Почернин рассказывали притихшим новым своим товарищам о гибели "Белоруссии".

*

ШЛЮПКИ ПРИНИМАЮТ БОЙ

Обыкновенная, бронзовая, ничем не примечательная, она теряется в блеске серебра и золота наград ветерана. Ее муаровая оливковая ленточка с узенькой синей полоской выглядит скромно среди сочной яркости других.

Увидев ее на груди поседевшего человека, знайте, он защищал Севастополь.

Двести пятьдесят дней и ночей легендарный город отбивался от осаждавших его полчищ врага. До последней капли крови, до последнего вздоха бились его героические защитники.

И человек с этой простенькой бронзовой медалью -- один из его защитников. Может быть, это он в окровавленной тельняшке у Херсонского обрыва

отбивался штыком и прикладом от озверевших врагов. Может быть, это его

в самый последний момент тяжело израненного успели внести на последний корабль, уходящий из Севастополя. И кто знает, что еще вынес и пережил ветеран. Мало их осталось в живых.

Поклонитесь ему низким поклоном, отдайте ему долг уважения и восхищения. Он один их тех, чья слава останется на века в памяти нашего народа.

Об одной из тех необыкновенных боевых операций защитников Севастополя пойдет рассказ, операции отчаянной, обреченной на трагический исход, в которой смелость, находчивость, самоотверженность и воинское умение родили подвиг.

Знает ли читатель, что такое "шестерка"? "Шестерка" -- небольшая корабельная шлюпка. Самая распространенная и самая необходимая. Официально она именуется "шестивесельным ялом". А в морском быту зовется проще

-- "шестерка".

"Шестерка" незаменима в повседневных корабельных делах. Нужно ли борт корабля подкрасить или швартов на якорную бочку завести, или просто по

какой-либо хозяйственной надобности сходить на берег -- спускают "шестерку".

Но, а в часы отдыха нет лучше развлечения на кораблях, чем шлюпочные гонки. Тут "шестерка" представляет честь корабля и морскую выучку его команды. За свою "шестерку" болеют все, и страсти разгораются поярче, чем на футбольном поле. Забыв про все, кричит старослужащий боцман, в такт взмахивая рукой:

-- Навались!

-- Навались! -- кричат в азарте молодой салажонок и солидный командир.

И шестеро лучших гребцов корабля, вкладывая всю силу натренированных мышц, рвут лопастями гнущихся весел упругую воду.

И в бою у "шестерки" есть свои обязанности. "Шестерка" пойдет в десант, подберет упавшего за борт. И если случится уж гибель кораблю, она станет последней надеждой спасшихся моряков.

А по существу "шестерка" не такая уж большая гребная лодка, всего лишь в два раза больше обычного прогулочного ялика с лодочной станции, с той только разницей, что сделана она очень добротно, на ее постройку идет лучшая выдержанная сосна, ясень и дуб. Веками складывалась и технология постройки

и ее классическая форма. Верой и правдой не одно столетие служит "шестерка" на российском военном флоте. Под парусом и на веслах ходит она в любую погоду. На малых кораблях ее заменяет "четверка", тоже добротная шлюпка,

но немного меньших размеров. Поднятая на растры корабля, шлюпка становится его составной частью, а спущенная на воду -- самостоятельной "плавединицей". И

как каждая "плавединица" гордо несет на своем флагштоке военно-морской флаг.

О флаге в корабельном уставе так было сказано: "Корабли военно-морского флота Союза Советских Социалистических Республик ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед врагами Родины". На маленьких флагштоках всех "шестерок" и "четверок" и даже совсем маленьких "тузиков" гордо реет бело-голубое полотнище краснозвездного флага.

Для всех един суровый морской закон.

Шел июнь сорок второго года. Многострадальный Севастополь, задыхаясь в дыму

и огне сражений, отбивал третий штурм. Блокада железным кольцом душила героический город. С суши к его бухтам рвались дивизии "вермахта", в небе разбойничали эскадрильи отборнейших асов, у берега рыскали немецкие и итальянские торпедные катера и подводные лодки.

Через шквалы снарядных всплесков и разрывы бомб, к осажденному городу с

трудом удавалось прорываться только единичным кораблям. У защитников Севастополя не хватало снарядов, патронов. Наступали критические дни обороны.

И тогда командование Черноморского флота, чтобы как-то облегчить натиск штурмующих, провело ряд специально отвлекающих операций.

В ночь на 18 июня морской охотник*, приняв на борт группу десантников под командованием старшего лейтенанта Федорова, под покровом темноты выскользнул незамеченным из Севастополя и ушел в море. Стоя на мостике и поеживаясь от ночной прохлады, старший лейтенант размышлял:

-- Только бы не обнаружили. Только бы высадиться на берег. А уж на берегу ребята не подведут. Наделаем шума и грохота. Нагоним на фашистов страха.

Десантники подобраны надежные, матросы бывалые и злые на врага, не подведут, не дрогнут. Один десятерых стоит. Отличные ребята, -- с теплотой думал Федоров. -- На рассвете пойдут на смерть, а сейчас не горюют, не притихли от мрачных мыслей, поют! Хорошую песню поют, самую подходящую.

В тесноте кубрика, сгрудившись вокруг трофейного аккордеона, десантники пели: Мы дружбу связали канатом,

Гордимся мы дружбой такой. Мы в море уходим, ребята, Нам девушка машет рукой.

От этих слов старшему лейтенанту стало как-то спокойнее, и у него появилась обнадеживающая мысль: все будет хорошо. И не из таких переделок выходили. Не в первый раз!

Припев песни, дружно подхваченный молодыми и сильными голосами, преодолевая гул двигателей, доносился из рубки:

На этой дубовой скорлупке

Железные люди плывут.

Пусть волны доходят до рубки,

Но с ног они нас не собьют.

Прислушиваясь к этим словам и мысленно им подпевая, Федоров чувствовал, что вместе с песней к нему возвращается былая уверенность и спокойствие.

Часа через два, выйдя на траверз Ялты, морской охотник, приглушенно урча моторами, повернул в сторону невидимого берега. Десантники, до этого оживленно балагурившие и шутившие, замолчали и стали напряженно всматриваться вперед. Старший лейтенант Федоров каким-то шестым чувством угадал приближающийся берег. Темнота прямо на носу стала сгущаться и неожиданно, совсем рядом, надвинулась громадой прибрежных скал. В тишине ночи звякнул машинный телеграф, следом смолкли двигатели морского охотника, и, пройдя по инерции еще ближе к берегу, он остановился.

Федоров молча протянул стоящему рядом мичману руку.

"Давай, Саша!"

Попенков** также молча протянул руку и шагнул к борту.

Слегка всплескивая веслами, шлюпка с десантниками Попенкова пошла к берегу. Команда "охотника" в выжидании застыла у орудий и пулеметов, готовая поддержать огнем ушедших в темноту. Прошла томительная минута, другая. Ничто не нарушало тишину берега. Наконец, уже где-то выше линии прибоя, робко мигнул синий огонек фонарика.

-- Высадились, -- облегченно выдохнул Федоров.

Группа старшего лейтенанта высадилась в другом месте, между Алупкой и Симеизом. Утром в назначенный час обе группы должны были произвести нападение на береговые посты. И в дальнейшем провести ряд диверсий на дороге, соединяющей Ялту с Севастополем.

"Охотник", приглушенно урча двигателями, развернулся и стал уходить от берега. Ободренные первым успехом, десантники оживились и заговорили. -- Ну, будет сегодня фрицам побудка с треском и грохотом.

-- Теперь только бы нам удачно высадиться.

-- Тогда мы дадим фашистам жару.

Отойдя на достаточное расстояние, "охотник" дал полный ход и пошел к месту высадки и через полчаса так же удачно приблизился к берегу. Скрытый темнотой берег молчал. Две шлюпки "шестерка" и "четверка" с десантниками Федорова ушли в темноту. На "шестерке" вместе со старшим лейтенантом разместились десять, а на "четверке" младшего лейтенанта Мельникова

-- шесть десантников. На носах шлюпок, прильнув к прикладам ручных пулеметов, застыли пулеметчики Иван Панкратов и Алексей Иванов.

Сразу же исчез, растворившись в темноте, силуэт "морского охотника". И одновременно впереди начали различаться контуры близкого берега.

-- Еще двадцать, тридцать гребков и мы на берегу, -- подумал Федоров. Но в этот момент рядом хлопнул выстрел, и осветительная ракета, шипя, взмыла вверх. Мертвенно-бледный трепещущий свет выхватил из темноты близкий берег, море и шлюпки.

-- Как на ладони, -- мелькнуло у Федорова в голове. -- Сорвалось! Обнаружили...

Следом за первой ракетой вспыхнула вторая, третья. Вся бухта озарилась

светом. Откуда-то справа, а затем и слева ударили пулеметы. Первые трассы прошли высоко над шлюпками.

-- Не целясь чесанули! Сейчас в прицел поймают!

Следующая очередь вспорола воду прямо перед форштевнями шлюпок.

-- Перебьют, как слепых, -- решил Федоров и, привстав на банке, закричал: -- Отходить! Правая табань! Левая на воду!

-- Навались!

Шлюпки развернулись и стали поспешно уходить от берега. Теперь уже весь берег ощетинился огнем. На горе Кошка вспыхнул луч прожектора и стал метаться по морю. Грохнул орудийный выстрел, и снаряд с воем прошел над шлюпками. Рядом с силуэтом стоявшего "охотника" вырос столб воды.

-- Разобьют "охотника", -- с досадой подумал Федоров.

Освещенный лучом прожектора, "охотник" беспомощно покачивался на пологой зыби.

-- Уходи! Уходи! Полный ход! -- мысленно командовал старший лейтенант. И

как будто услышав его, "охотник" дал ход. За кормой его вскипел бурун, и он начал уходить от берега, преследуемый скачущим лучом прожектора.

Пулеметные трассы во всех направлениях секли темноту. Над шлюпками то и

дело проносились стайки смертоносных светлячков.

-- Каждая секунда за нас! Каждая минута как час, -- думал Федоров, отсчитывая такт гребли.

-- И ра-а-а-з! И два-а! -- командовал старший лейтенант, приподнимаясь на банке и в такт с гребком опускаясь.

-- Прямо как на гребных гонках, -- мелькнула у него не ко времени пришедшая мысль.

Минут через десять отчаянной гребли шлюпки вышли из-под огня. Оглянувшись на берег, Федоров скомандовал:

-- Шабаш! Суши весла!

Измученные гребцы, тяжело дыша, склонились над вальками весел.

Весь берег от Ялты до Симеиза играл всполохами огня. Над морем метались

лучи прожекторов, то и дело вспыхивали ракеты. Пулеметные трассы прочеркивая небо, уходили в темноту моря.

Загребной на "шестерке", едва переводя дыхание, с деланным восхищением заявил: -- Красота! Ил-лю-минация! Ну и наделали мы шороха!

-- На "шестерке"? -- донеслось из темноты.

-- У вас все целы?

-- Все в порядке.

-- А у вас?

-- Порядок! Ну и жали же вы! За вами не угнаться!

-- А наша "шестерка" призовая, всегда первой приходила!

-- Балагурят, черти, -- с досадой думал Федоров. -- А что дальше будем

делать и знать не хотят.

-- Мельников! Подходите к борту, посоветуемся.

Стрельба по берегу начала понемногу стихать. Вспышки ракет стали реже, прожектора еще шарили по морю, но вскоре и они погасли.

Затихший берег растворился в темноте.

На пологой ленивой зыби плавно покачивались шлюпки с молчавшими десантниками.

-- Через час начнется рассвет, -- начал старший лейтенант. -- Если нас не подберет "охотник", что будем предпринимать? С рассветом из Ялты и Фороса выйдут вражеские катера, поднимутся в воздух разведчики и нас обнаружат.

Что делать? -- бросил в темноту старший лейтенант.

Десантники молчали, только поскрипывали в темноте уключины, постукивали качающиеся на штырях брошенные рули, и плескалась вода под рыбинами шлюпок. Первым нарушил тишину младший лейтенант.

-- Ждать нечего! -- жестким, почему-то вдруг хриплым голосом, резко и категорично заявил он.

-- Пока не рассвело, идем к берегу и высаживаемся.

-- Погибать, так с музыкой!

И сразу же, явно одобрительно заговорили все.

-- Высаживаться! Даешь берег! Где наша не пропадала! Умрем, так в бою!

Выслушав всех и в душе согласившись с этим простым решением, старший лейтенант возразил:

-- Высаживаться сейчас безрассудно. Фашисты встревожены и будут начеку. "Охотник" вряд ли найдет нас в темноте, а с рассветом ему обязательно надо уходить в Севастополь. Иначе и ему не уцелеть. Можно уйти как можно дальше от берега в море, но и там могут обнаружить самолеты, а у нас нет воды и провизии, к тому же шлюпки перегружены и в случае непогоды нам будет плохо. Один исход. Надо попытаться прорваться в Севастополь. А умереть с честью никогда не поздно. На этом и решим, -- заключил он.

Нарушая тишину, с "четверки" чей-то звонкий озорной голос с вызовом завел: -- Пое-дем, к-рра-а-сот-ка, кататься, я волны морские люблю! -- но, видно, кем-то оборванный, смолк.

-- Весла на воду! -- скомандовал Федоров.

И шлюпки под мерными ударами весел двинулись в далекий путь. Опытные гребцы

работали равномерно, сильно, но экономично. Берегли силы, впереди долгий день изнурительно труда. Мирно поскрипывали уключины, журчала вода под форштевнями. Тишина. Все молчали: не о чем было говорить, у всех свои думы. Время от времени Федоров останавливал шлюпки, все замирали и с надеждой вслушивались в темноту. Нет, не слышно рокота моторов ищущего их "охотника".

Впереди на горизонте играют кровавые всполохи. Это зарево севастопольских пожаров. Проходил час, и за кормой начинал светлеть небосвод. Наступал рассвет. На шлюпках оживились, переговариваются вполголоса. Что принесет им наступающий день? Новый бой? Надежду? А вероятнее всего -- смерть! Ни бой,

ни смерть не страшит моряков, но ожидание этого тягостно.

С рассветом на море спустился туман, он белой пеленой закрыл ставший уже видимым берег. Только вершины крымских гор, освещенные восходящим солнцем, напоминали о его близости.

-- Туман, это хорошо, -- размышлял старший лейтенант. Все-таки нам везет. Пока солнце прогреет воздух, туман продержится часа два. А за эти два часа, если поднажать, можно миль семь пройти.

-- Навались! -- командует он гребцам и начинает подсчитывать такт.

-- И-и-раз! И-и-два!

"Шестерка" заметно прибавляет ход. Через полчаса охрипший старший лейтенант командует:

-- Весла по борту! Сменить гребцов!

Сквозь туман начинает просвечиваться поднимающееся солнце. Туман тает и превращается в прозрачную дымку. Вместе с туманом таят их надежды.

Начинается день тихий, ясный и солнечный. Только под берегом у самой воды

еще держится молоко тумана.

-- Катера! -- вскрикивает один из матросов. -- Слышу шум моторов.

-- Суши весла! -- командует Федоров, и все замирают.

Со стороны берега доносится нарастающий шум работающих двигателей. Он все возрастает и превращается в рев. Из кромки тумана выскакивают два катера, идущие полным ходом к шлюпкам.

-- Фашисты! -- определяют сразу же несколько голосов.

-- Разобрать оружие! К бою! -- командует старший лейтенант.

-- Мельников! -- кричит он младшему лейтенанту на "четверке", -- отходите

от нас как можно дальше. Огонь открывать только с короткой дистанции.

На шлюпках бросили весла, легли на банки, притаились.

Катера безбоязненно приближаются, сбавляют ход, и один из них начинает обходить шлюпки с другой стороны.

-- Берут в клещи. Окружают, -- думает Федоров. -- Это может быть и к

лучшему, а как они стрелять будут, друг по другу?

-- Без команды не стрелять! -- кричит он Мельникову.

Катера медленно приближаются, их пулеметы угрожающе наведены на шлюпки.

-- Как кошки с мышками играют, -- мелькает у Федорова в голове. Он мысленно оценивает дистанцию до катеров.

-- Двести пятьдесят! Двести метров!

-- Рус, сдавайс! -- доносится с ближайшего катера.

И в этот момент Федоров командует: -- Огонь!

Оба пулемета на шлюпках бьют длинными очередями, им вторят автоматы и карабины десантников.

Кидаются к люкам и падают на палубу матросы на вражеских катерах. Их пулеметы, только начав стрелять, захлебываются. Катера, взревев моторами, срываются с места и уходят в сторону от шлюпок.

-- Ага, фрицы, не понравилось! -- отрываясь от пулеметов, кричит им вслед Алексей Иванов.

-- Не фрицы это. Итальянцы, -- говорит Федоров, успевший разглядеть на катере необычный флаг.

-- Всякой нечисти принесло к Севастополю, не хватает еще японцев, -- ворчит Алексей.

-- На "четверке"? Как у вас? -- спрашивает старший лейтенант.

-- Один ранен, -- доносится в ответ.

-- Дешево отделались, -- думает с облегчением Федоров, -- слишком уж легко отбились.

-- Катера возвращаются! -- докладывает возбужденный голос, обрывая размышления старшего лейтенанта.

Из туманной дымки вновь появляются те же два катера. Теперь они держатся от шлюпок на почтительном расстоянии. Катера открывают пулеметный огонь с предельной дистанции. Их пулеметные очереди стегают по поверхности моря то впереди, то сзади шлюпок, то проходят над головой. Проку от такой стрельбы мало.

-- На огонь не отвечать! Курс на Севастополь! -- командует старший лейтенант. -- Навались!

Катера ходят по циркуляции вокруг шлюпок, беспрестанно стучат их пулеметы. Но видя, что шлюпки не отвечают огнем, становятся нахальнее, и с каждой новой циркуляцией все больше и больше сокращают дистанцию. Наконец, одна из очередей приходится по "шестерке". От шлюпки отлетает щепа, кто-то из моряков вскрикивает.

-- Лечь в шлюпках, на огонь не отвечать! -- командует Федоров.

Катера совсем обнаглели, там видно решили, что люди на шлюпках перебиты. Но

когда катера проносятся совсем близко, шлюпки неожиданно оживают, и дружный огонь ручных пулеметов и автоматов бьет по палубам и рубкам катеров.

Катера, взревев моторами, уносятся к берегу***.

В шлюпках перевязывают раны, конопатят пробоины и отливают воду. Трое ранены, но не слишком серьезно, а вот младший лейтенант Мельников тяжело: пуля пробила грудь. На руле его заменяет раненый Иван Панкратов. И шлюпки вновь продолжают свой путь. Со стороны Балаклавы доносится гул артиллерийской канонады. Это сражается Севастополь.

Но вокруг шлюпок тишина, ласково плещет небольшая волна, припекает солнце. Уставшие моряки гребут медленно, но упорно. Ослабевшие раненые сползли с банок под ноги гребцов. От этого на шлюпках становится еще тесней. Оберегая своих раненых товарищей, гребцы принимают неудобные, неестественные позы и от этого устают еще больше.

Но вот уже справа по носу из голубой дымки начинает вырастать величественный утес мыса Айя.

-- Там за мысом уже и Балаклава недалеко. Может быть, и дотянем до своих, -- размышляет старший лейтенант. -- Но не оставят фашисты нас в покое. Добивать беспомощных и раненых их любимое дело. Да и патроны у нас на исходе.

Отогнав эти горестные мысли, старший лейтенант командует:

-- Смотреть за морем и воздухом!

-- Есть смотреть! -- отзываются наблюдатели.

Люди в шлюпках измучены, молчат, постанывают сквозь сжатые зубы раненые.

В безоблачном небе прямо над шлюпками на большой высоте, оставляя за собой белесый след, медленно проплывает "рама".

-- Если нас заметила, сообщит своим по радио, -- говорит Александр. -- И будет нам последний и решительный бой.

Остальные молчат. Старший лейтенант чувствует, что надо что-то ответить, приободрить людей, но не находит нужных слов.

Вспоминается лекция по истории военно-морского флота, которую он слушал в училище. Гангут, Чесма, Синоп. Бои и эпизоды славных побед российского флота. Дерзость, отвага и самоотверженность моряков.

-- Много подвигов видело Черное море, -- начинает старший лейтенант. -- В турецкую войну под Очаковым четыре вражеские галеры окружили русскую дюбель-шлюпку и решили взять ее на абордаж. Видя безысходность, капитан второго ранга Сакен бросился в крюйткамеру и взорвал...

Его рассказ прервал возбужденный голос наблюдателя:

-- Прямо по корме два буруна!

безысходности сжимается сердце, бьет нервная дрожь.

-- Лечь в шлюпках! Умри! Не шевелись! -- кричит старший лейтенант, стараясь пересилить грохот снарядов.

Покачивающиеся на волнах беспомощные шлюпки кажутся покинутыми.

Рев мощных двигателей стремительно растет, от его мощи вибрирует обшивка шлюпки. Неожиданно стрельба обрывается. По все растущему реву Федоров пытается определить расстояние до катеров.

-- Метров двести, -- решает он. Еще несколько секунд и рев заполняет все.

-- Пора! -- решает Федоров и вскакивает на ноги.

Неожиданно, совсем рядом, старший лейтенант видит два больших торпедных катера.

-- Огонь! -- кричит он и бьет из автомата по рубке катера. Шлюпки мгновенно оживают, бьют автоматы и пулеметы моряков. Бьют почти в упор. Катера в каскадах брызг с ревом проносятся мимо шлюпок. Через несколько минут только кипящие буруны и замирающий рев двигателей напоминают о только что происшедшем.

-- За подкреплением пошли! Не иначе как крейсер приведут! -- злословит Колесниченко.

-- Умирать в Ялту поехали, -- добавляет Леша Иванов, выкидывая стреляные гильзы за борт.

На шлюпках приходят в себя, осматриваются. Четверо раненых. В третий раз ранен Иван Панкратов. Убит Володя Горбищенко. Помрачневшие моряки бережно поднимают тело погибшего и осторожно опускают его за борт шлюпки. Медленно переворачиваясь, тело погибшего тонет, постепенно исчезая в прозрачной глубине. Скорбно следят за его исчезновением суровые лица моряков.

-- В память о герое черноморце, одним патроном -- прощальный салют,

-- хрипит старший лейтенант. В разнобой хлопают выстрелы салюта.

И вновь шлюпки продолжают свой тягостный путь. У гребцов теперь нет замены, половина из них ранены. Обессиленные гребцы машинально двигают ставшими невероятно тяжелыми веслами. Но шлюпки упрямо продолжают путь. Справа по борту высится отвесный утес Айя. Берег совсем близко. И до Севастополя уже рукой подать. Там, за этим мысом Балаклава, за ней Севастополь. Над морем стелется пелена дыма, горит город-герой. В воздухе висит пыль. Грохот канонады все громче и громче.

-- Смотреть за морем и воздухом, -- выдавливает из себя Федоров, голова его беспомощно опускается на грудь. Бег его мыслей прерывается, путается. В голове гудит канонада, сквозь нее слышится скрип уключин, и почти бессознательно он подсчитывает оставшиеся мили.

-- К вечеру доползем, -- решает он и погружается в забытье.

-- Перископ! Перископ, слева -- сто! -- повторяет настойчивый голос.

Старший лейтенант стряхивает дремоту и смотрит на море. Рассекая волну бурунчиком, совсем рядом, обгоняя шлюпку, идет перископ подводной лодки. Перископ обходит вокруг шлюпок, хорошо видно, как поблескивая оптикой объектива, он поворачивается, рассматривая шлюпки.

-- Убрать оружие! -- командует Федоров.

Описав циркуляцию, лодка начинает всплывать на поверхность. Вспоров поверхность моря, показывается рубка подлодки, а затем и палуба с орудием. Из открывшегося люка постепенно выскакивают матросы и кидаются к орудию.

-- Курс на лодку! К бою! Навались! -- командует Федоров. Шлюпки проворно разворачиваются и устремляются к фашистской субмарине. Орудийный расчет на ее палубе лихорадочно суетится вокруг орудия. И вот оно уже начинает разворачиваться в сторону приближающихся шлюпок. Еще минута, секунда, мгновение и грохнет выстрел. Но в этот момент пулеметы со шлюпок открывают огонь. Падает на палубу сраженный наводчик и расчет орудия поспешно бежит к спасительному люку. Один за другим с поразительной быстротой, матросы исчезают в подводной лодке.

Лодка, взбив винтами воду, увеличивает ход и начинает погружаться. Когда разогнавшиеся шлюпки подходят к месту, где только что была подлодка, там лишь кипит водоворот.

-- Ушла, гадюка! -- кричит Колесниченко и бросает в водоворот гранату. Где-то в глубине глухо ухает взрыв.

-- Оставить гранаты! -- приказывает старший лейтенант.

-- Да это я для острастки, -- оправдывается Георгий, -- что б больше и носа не показывала.

-- Кажется, и на этот раз отбились -- думает Федоров. -- Что еще нам уготовила судьба?

Шлюпки медленно движутся вдоль береговых обрывов. На траверзе -- Балаклава. Через нее проходит линия обороны Севастополя. Неистово печет солнце. Стонут раненые. Над берегом висит пелена пыли, поднятая разрывами снарядов. Над Севастополем вьются вражеские самолеты -- бомбят.

Неожиданно над шлюпками с визгом проносится снаряд.

Недалеко от "шестерки" вырастает белоснежный столб воды, и грохот разорвавшегося снаряда рвет воздух.

-- Заметили. По нам бьют, -- с досадой определят Федоров. -- Надо было дальше от берега идти, да сил уже нет.

Следующий снаряд взрывается между шлюпок, осколки со свистом проносятся над головой и стегают по воде. Размеренно, посылая снаряд за снарядом, бьют вражеские артиллеристы по беззащитным шлюпкам. И с каждым выстрелом снаряды ложатся все ближе и ближе к ним. Осколки градом молотят поверхность моря.

Гребцы, измученные и теряющие последние остатки сил, медленно, но упорно двигают вальками весел. Лица их окаменели, они не реагируют ни на грохот разрывов, ни на визг осколков, проносящихся над их головами. Они гребут,

как механизмы.

Старший лейтенант смотрит на лицо загребного Исупа Измайлова и думает:

-- Вот сейчас убьют его, а он будет продолжать грести. И вообще странно, почему это еще ни один осколок не попал в шлюпку? -- удивляется Федоров. -- Лучше уж сразу прямое попадание и все.

Наконец, один из осколков бьет в борт "шестерки", щепа разлетается в

стороны. Что-то ударяет старшего лейтенанта в лицо. Стирая с лица кровь, он видит, как через разбитый борт шлюпка начинает наполняться водой.

Близкий разрыв снаряда обрушивает на шестерку каскад воды.

И вдруг Федоров видит, как из-за мыса выскакивают два "морских охотника". Катера, распарывая форштевнями воду, стремительно несутся к шлюпкам.

-- Наши! -- выкрикивает он.

-- Наши! Наши! -- кричит Исуп и размахивает сорванной с головы бескозыркой.

-- Куда же их несет? -- переживает Федоров. -- Под снаряды!

Через два часа, покачиваясь от усталости, старший лейтенант докладывает командующему Черноморским флотом.

Выслушав доклад, адмирал сказал:

-- История флота не знает ничего подобного. Пройти на веслах за день свыше сорока миль, выдержать бой со сторожевиками, затем с торпедными катерами и, наконец, с подводной лодкой. Невероятно! Поистине, отвага и дерзость творят чудеса. Поздравляю вас с подвигом, весь личный состав будет награжден!

Много еще боевых дел совершил старший лейтенант Федоров со своими

отважными моряками. Его группа защищала Севастополь до последнего рубежа,

до последнего мгновения.

Последний раз старшего лейтенанта видели на командном пункте тридцатой батареи. Ему было поручено в последний момент взорвать батарею.

Там же, у последнего рубежа севастопольской обороны, были и его товарищи краснофлотцы: Василий Квашенко, Иван Панкратов, Алексей Иванов, Георгий Колесниченко, Исуп Измайлов, Анатолий Кулинич, Степан Черняк, Виктор Новицкий, Всеволод Иванов, Краснодед, Гаев, Ежов, Куликов, Гуров, Ковальчук.

Слава и вечная память героям этой бронзовой медали.

------

* -- "Морской охотник" -- быстроходный катер типа МО официально именовался "малый охотник" и предназначался для охоты за подводными лодками. Во время войны этот небольшой деревянный кораблик успешно применялся не только в борьбе с подводными лодками, но и для несения сторожевой и конвойной

службы. Был незаменим для высадки диверсионных и разведывательных групп на занятый противником берег.

Катера типа МО, несмотря на свою кажущуюся слабость конструкции, были удивительно живучи и мореходны. Поэтому моряки с гордостью и любовью называли их не "малыми охотниками", а "морскими охотниками".

** -- Группа мичмана Попенкова, высадившаяся в ночь на 18 июня в районе Ялты, успешно провела ряд диверсий на дороге Ялта-Байдар. В конце июня мичман с пятью краснофлотцами с боем прорвался в осажденный Севастополь.

*** -- В.Боргезе в своей книге "Десятая флотилия МАС" говорит следующее: "Русские на шлюпках были вооружены пулеметами и автоматами. Бой на дистанции 200 метров длился 20 минут. Наши получили небольшие повреждения, а сержант Паскало потерял при этом левую руку".

Можно предположить, что боевой дух итальянских моряков был невысок, или у

них отсутствовало какое-либо желание умирать вместо фашистов. А скорее всего, их потери не ограничились только левой рукой сержанта Паскало.

*

РОЖДЕНИЕ КАПИТАНА

Третий день над Сахалином ревел и выл норд-вест. Днем ветер немного стихал, и в мрачном его мотиве появлялись более низкие тона. Порой ветер ослабевал до девяти баллов, и хотя по шкале Бофорта его следовало называть штормом, казалось, что погода нормальная...

Недаром говорят, что на Дальнем Востоке штормит все месяцы, которые оканчиваются на "р", а сейчас был ноябрь, и зимний муссон приступал к своей работе. К вечеру ветер вновь усилился до десяти, и не было уже надежды, что к утру он сколько-нибудь сдаст.

Норд-вест крепчал с каждым часом, поверхность белела от пены, которая широкими полосами ложилась по ветру. Гребни волн стали круче. Норд-вест срывал их, превращая в водяную пыль.

Стоя у опущенного окна рубки, капитан ощущал лицом эту водяную пыль, а губами ее вкус -- вкус моря. Вглядываясь в темноту, он с каждый часом становился все мрачнее и мрачнее.

"Напрасно поддался уговорам стармеха, -- думал он. -- Конечно, до дома недалеко, каких-нибудь пять-шесть часов хода. Вся команда разделяет мнение стармеха: нечего околачиваться в чужом порту. Подумаешь, девять-десять баллов! И не такое видели!"

В душе капитан и сам был такого же мнения. Но голос благоразумия говорил ему, что он не должен выходить в море в такую погоду. Да и топлива маловато. И если к утру не ослабеет, то придется пройти мимо родного рыбзавода и уходить в другой порт. При такой погоде нечего было и думать о заходе на базу.

Всякий раз, когда очередная, особенно высокая волна подхватывала и поднимала сейнер, а затем стремительно опускала его, он представлял, как такая же волна поднимет судно при заходе в порт рыбзавода и со всего маху саданет пяткой руля о камни. Шлепнет пяткой о камень, и нет руля. И тогда конец! Ни зайти в ворота, ни уйти в море. И якоря не удержат на этой чертовой плите. Самое благоразумное сейчас -- повернуть навстречу ветру и идти к Приморскому берегу. Там под наветренным берегом можно спокойно отстояться на якоре. Да, хорошо бы сейчас стоять на якоре где-нибудь под самым берегом. Пусть себе ревет норд-вест. Можно спуститься вниз, в теплую каюту, раздеться и выспаться.

Капитан который уже раз склоняется над картой и мысленно измеряет расстояние до далеких и уютных сейчас бухт Приморья.

"Да, топлива может не хватить. При такой волне и не пойдешь полным ходом: все стекла в рубке повышибает. Да и вообще дров наломает", -- думает он и

с сожалением отрывает взгляд от давно облюбованной им на карте желанной бухты.

И опять вглядывается в темноту. Но мысли теперь уже более утешительные.

"В конце концов не может же ветер дуть беспрестанно с такой силой.

Обязательно к утру пойдет на убыль, и тогда волны, которые сейчас слишком круты и беспорядочны, станут более ровными, вытянутся в правильные ряды. И можно будет выбрать момент и въехать в ворота на гребне волны. Да и

светлеть начнет. А сейчас и берега не разглядишь. Хотя берег тут, совсем недалеко. И если прислушаться, то можно услышать рев прибоя".

Еще несколько часов хода, и должны показаться огоньки рыбзавода. В порту сейчас тишина. И хоть зыбь заходит в ворота, и лязгают якорными цепями

стоящие там сейнера, рвутся швартовы, и ветер воет там с такой же силой, но от ярости волн защищают корабли молы родной гавани. Спят спокойно рыбаки и сейнера.

А пока кругом только море, темное, холодное, мрачное и ревущее море!

В рубку поднимается старший механик, и хотя он еще очень молод, по

старинной морской традиции все зовут его "дедом".

"Дед" несколько минут мнется за спиной капитана, а затем бросает:

-- Топливо кончается!

В мгновение неподвижная фигура капитана превращается в живого человека. На лице его удивление и затем испуг, переходящий в возмущение:

-- Как кончается? Перед выходом же замеряли! Сам же докладывал -- на десять часов хода!

-- Васька, наверное, ошибся. Форсунки подгорели, перерасход, -- оправдываясь, бормочет "дед". -- Солярка откуда-то под пайолами* вместе с водой. Все перемешалось, -- добавляет он упавшим голосом.

Матрос, стоящий у руля, с любопытством поглядывает на лица "деда" и "кэпа". Он еще не понял, что это значит.

-- Ишь как присмирел "дед", а то ведь независимый такой с капитаном,

-- думает он.

Очередная, особенно большая волна нагоняет сейнер, вскидывает его вверх, и судно, накренясь и упершись носом в волну, некоторое время скользит по ее склону, потом как бы не удержавшись на ее крутом горбу, кренится и кидается

в сторону.

Рулевой поспешно и озабоченно вращает штурвал.

В рубке тишина. Капитан успокоился, только лицо его помрачнело. Он уже

решил.

-- Будем заходить в порт при такой волне и в темноте.

Другого выхода нет и потому он спокоен.

Но напрасно спокоен капитан, он еще не знает всего, что случилось. А стармех знает все, и поэтому мертвенно бледен, подтеки грязи, размазанные по лицу грязными руками, выделяют эту бледность. И никакой он сейчас не "дед",

просто парень, испуганный и страшно виноватый парень, которому всего-навсего двадцать шесть лет.

Горло его пересохло, язык стал деревянным, и он никак не может произнести те слова, которые должен сказать.

А капитан мысленно вычисляет оставшиеся мили до порта, вычисляет оставшееся ему время до самого сурового испытания, которое предстоит ему выдержать.

-- Двадцать миль -- два часа хода, да нет, при такой погоде и девять миль не делаем, -- думает он и пытается разделить двадцать на девять, но мысли несутся стремительно и неудержимо.

-- Два часа с половиной, -- решает он наконец. -- Два часа тридцать минут машина должна работать! Переходите на аварийный запас, -- спокойно говорит он стармеху и снова погружается в свои мысли.

Очередная волна набрасывается на сейнер, каскады брызг обрушиваются на

рубку. В свете отличительных фонарей они вспыхивают изумрудными и рубиновыми огоньками. Судно стремительно кренится, капитан цепляется за телеграф, рулевой виснет на штурвале, стармех хватается за косяк двери.

-- Что рот разинул?! -- кричит капитан на рулевого и тот проворно вращает штурвал, одновременно удерживаясь за него и с восторгом думая:

-- Вот дает норд-вест!

В рубке опять тишина. Стармех замер. Капитан чувствует, что где-то в глубине его души неудержимо растет ком злости.

Подчиненному бы следовало ответить сейчас кратким:

-- Есть! -- и кинуться вниз, в машинное отделение. А он стоит как пень, как колода.

Не в силах сдерживать себя, капитан стремительно оборачивается к стармеху, готовый бросить ему в лицо страшные, но справедливые слова упрека. Но,

увидев лицо "деда", вопросительно молчит.

И тогда "дед", еле слышным и чужим голосом выдавливает из себя:

-- Вода! В аварийной цистерне вода.

Теперь побелело лицо капитана, теперь он знает все! Через минуту, немного придя в себя, капитан спрашивает:

-- На сколько хватит топлива?

-- Минут на двадцать-тридцать, -- каким-то бесцветным и равнодушным голосом отвечает стармех.

Неудержимым потоком на капитана обрушивается:

-- Это все! Конец! -- мелькают мысли. -- Якоря нет! В такой накат не

В рубку влетит полураздетый боцман Яков по прозванию "Яшка отдай Яшку", молодой и жизнерадостный парень, на ходу оглядывая палубу и спросонья

пытаясь сообразить:

-- Что еще случилось?! Ведь так хорошо спалось.

Представив это, капитан убирает руку от ревуна.

-- Пусть спят, -- думает он, -- и так измучились ребята. Часа два еще

поспят. Все бодрее будут в решительный час.

Неизвестно, чем и когда кончится этот аврал. И вновь успокоившись, капитан тихо, но уверенно говорит стармеху:

-- Идите в машину! Сливайте все топливо из баков, отстойников, фильтров. Идите, собирайте топливо по каплям. Машина должна работать два с половиной часа! Вы же стармех и не мне вас учить!

Лицо стармеха постепенно оживает, в нем появляется что-то от прежнего "деда".

-- Есть! -- бросает он звонким голосом и исчезает внизу.

А норд-вест совсем рассвирепел, воет еще злобнее и тоскливее, и волны

стали еще круче, то и дело обрушиваются на палубу. С зловещим шипением проносится особенно большая волна, гребень ее бурлит и пенится.

Капитан вновь застыл у открытого окна, облизывает соль на губах и думает свою невеселую думу:

-- Два с половиной часа! Нет, не соберут механики столько топлива! Сто пятьдесят на ноль два, -- пытается высчитать капитан. -- Да еще на два с половиной! Семьдесят пять! Семьдесят пять килограммов соляра! Нет, не наскребут столько! Надо что-нибудь делать! Сократить путь! Но и так идем слишком близко к камням. Да еще эта темнота!

Эта жирная черта -- курс риска! Но он дает возможность сократить путь на тридцать минут. А это пятнадцать килограммов сейчас бесценного соляра!

-- Влево десять по компасу! -- командует капитан рулевому.

Судно ложится на новый курс, теперь кажется, что оно несется прямо на берег. Качка заметно усиливается, начинает валять с борта на борт.

Тем временем механики и мотористы ползают на коленях по настилу, собирают ветошью соляр и отжимают его в ведра.

Капитан по-прежнему застыл у окна и всматривается в темноту. Теперь он уже не вытирает брызги с лица и не чувствует соли на губах.

Он пытается увидеть невозможное. Он пытается увидеть тот камень, который возможно ждет его на этом курсе -- курсе риска. Он пытается оценить величину риска. И когда у борта вскипает очередная, особенно крупная волна, ему кажется, что это бурун на камнях; и сердце его холодеет.

Теперь он явственно слышит стук машины, не только слышит, но и осязает его всем телом и душой. Этот бодрящий и обнадеживающий стук, который может оборваться в любую минуту. Порой ему кажется, что двигатель стучит как-то неуверенно, порой ему слышатся перебои. Но двигатель стучит по-прежнему, и слева по носу все явственнее и явственнее появляется контур приближающегося мыса.

В рубке появляется измазанное и возбужденное лицо "деда". По профессиональной привычке он пытается вытереть грязные руки обильно пропитанной соляром ветошью. С надеждой посмотрев в обступающую сейнер темноту, он спрашивает:

-- Ну как, далеко еще?

-- Час хода, -- бросает капитан.

Стармех с поспешностью кидается вниз.

-- Саша! Подожди! -- останавливает его капитан. После небольшой паузы он говорит:

-- Если придется останавливать машину, предупреди меня за десять минут.

Некоторые мгновения "дед" осознает сказанные слова, а затем кричит:

-- Кровь из себя выжму, но дотянем! -- и его ноги гремят вниз по трапу.

-- Как-нибудь дотянем последние мили... -- звучит в памяти у капитана мотив популярной песенки. И он опять вглядывается в темноту и прислушивается к ритму машины.

Норд-вест воет и свистит с прежней злобой. Все яростнее набрасываются косматые волны на маленькое суденышко.

Неожиданно темная громада мыса отодвигается в сторону, и на берегу открывается веселая россыпь огоньков рыбзавода.

Капитан жмет кнопку ревуна. Слышится стук дверей, грохот ног на трапах. Первой в рубке появляется растрепанная шевелюра "Яшки отдай Яшку". Он подходит к окну и хозяйским взглядом осматривает палубу.

-- Все вроде бы на месте.

Переводит взгляд на море, видит огоньки рыбзавода, узнает эти огоньки и начинает улыбаться. В рубке уже собрались все. Кто-то с облегчением произносит:

-- Приехали, стало быть.

Но остальные молчат, а лицо боцмана теперь помрачнело, и он, посматривая на море, с сомнением спрашивает:

-- Заходить на базу будем?

-- Будем заходить. Топливо на исходе. Надо надеть нагрудники. Всякое может случиться. Волна крупная, -- как бы оправдываясь, говорит капитан.

Никто не спешит бросаться за спасательными жилетами. Некоторые не представляют опасности, кое-кто считает зазорным схватиться за нагрудник первым. А Яков уже понял, что если и случится что-то, то никакие нагрудники не помогут: измолотит о бетонные молы.

Уже совсем ясно видны огни поселка.

Приветливо мигают входные створы. Справа от входа горит зеленый огонь, а слева -- красный. И вся картина этих огней говорит: "Добро пожаловать к родным причалам".

-- Лево на борт! -- командует капитан и переводит рукоятку машинного телеграфа на "малый вперед". Стук машины затихает. Ритм ее работы становится редким и четким.

Подхватываемый огромными волнами сейнер то поднимается, то стремительно опускается вниз. В рубке собрались все тринадцать рыбаков, стоят молча, плечом к плечу. Все смотрят вперед, где в белой пене прибоя хорошо видны входные молы их дома.

Нет только "деда". Стармех внизу, рука его лежит на рычаге реверса, и он напряженно смотрит на стрелку командного телеграфа. Он знает, что если случится то ужасное и непоправимое, ему уже не успеть выскочить наверх, и он навсегда останется здесь на своем посту, рядом со своей машиной.

Взлетая на волнах, судно медленно приближается к воротам порта, оно как бы крадется и раздумывает.

Капитан снимает трубку радиотелефона и начинает вызывать диспетчерскую порта:

-- Василек! Василек! Я Василек пятый! Я Василек пятый! Прошу добро на вход

в порт!

Все замерли, и в тишине отчетливо доносится возбужденный и поспешный голос: -- Василек! Пятый! Василек! Пятый!

-- Я Василек! Я Василек!

-- Ты что, с ума сошел? Вход запрещаю! Вход запрещаю...

Слова сыпятся из трубки, но капитан медленно кладет ее на место.

Все ближе и ближе стены обмерзших волноломов. Волны стремительно набрасываются на них, с грохотом разбиваются, каскады воды взлетают ввысь, а затем водопадом обрушиваются на молы. Картина фантастически восхитительная и страшная стоит перед глазами рыбаков.

Неожиданно капитан начинает чувствовать холод. Большая волна поднимает сейнер и в следующее мгновение стремительно опускает. Помощник капитана, непрерывно следящий за показаниями эхолота, вскрикивает:

-- Два! Два метра под килем!

Все знают, что сейчас будет еще мельче.

Наступает самый решительный момент.

Холод пробирается под полушубок, затем под китель, и капитана начинает трясти неудержимый озноб. Он пытается следить за всем: за приближающимися воротами, за створными огнями, за глубиной и за тем моментом, который боится пропустить. Наконец, здоровенная волна возникает из темноты за кормой. Ее белый кипящий гребень гонится за сейнером.

-- Пора! -- решает капитан и стремительно переводит рукоятку телеграфа на "полный вперед". И не успевает еще указатель телеграфа дойти до упора, как за кормой вскипает бурун, ритм работающего двигателя стремительно нарастает, сейнер начинает трястись от вибрации.

-- Молодец "дед", -- мелькает у капитана мысль. Волна подхватывает судно и несет его на своем гребне. Несет навстречу реву прибоя, навстречу молам, кипящим в бешеном водовороте.

Неожиданно все погружается в темноту. Жуткая темнота накрывает все! Только зловещий водоворот прибоя преграждает путь.

-- Свет! Свет! Свет! Включите свет! -- хочет крикнуть капитан.

И срывающимся голосом кричит:

-- Ракету!

Ракета с шипением распарывает темноту, освещая на мгновение жуткую близость молов.

-- Почему так близко? Так близко? Слишком близко молы! Ворота?! Где ворота?! -- проносится в голове у капитана.

Сильный порыв ветра жмет трассу ракеты к воде, и она исчезает в волне. Темнота, еще более плотная и еще более жуткая, наступает вновь. Непослушными пальцами радист пытается перезарядить ракетницу.

-- Все! Все! Я мальчишка, сопляк! Конец! -- думает капитан, и его лицо покрывается потом.

Неожиданно откуда-то возникает сначала робкий и трепещущий красный свет, который становится все ярче и ярче. Теперь уже кровавый фонтан света заливает все.

Это старик портнадзиратель, бывший капитан Павел Емельяныч, зуда и бюрократ, которого так не любят рыбаки за его педантичность. Старик пробрался по обледенелому молу к самым воротам и, обдаваемый потоками ледяной воды, держит в руке красный горящий фальшвеер.

-- Вот они ворота! Они рядом!

-- Право на борт! -- командует капитан. Молы проносятся рядом с бортами сейнера. На палубу обрушиваются потоки воды. Но сейнер на полном ходу уже влетел вместе с волной в порт.

-- Лево на борт! Полный назад! Яков, отдай якорь! -- кричит капитан.

И через несколько часов капитан устало поднимается на сопку к своему домику, он оборачивается лицом к норд-весту. Смотрит в море, где правильные ряды волн штурмуют родную гавань. Смотрит на низкие рваные облака, стремительно несущиеся над морем. Смотрит и губы его шепчут:

-- Бороться и не сдаваться!

Бороться и побеждать!

Над Японским морем рождается новый день.

И капитан вдруг вспоминает, что в этот день ему исполняется двадцать пять. Он поворачивается и спешит к своему дому. С днем рождения, капитан!

------

* Пайолы -- настил, образующий пол в машинном отделении или трюме.

*

*

Виталий КЛЮЧАНСКИЙ

(Воронежская обл., Россошь)

ЗА РЕКОЮ КАЛИ

Я схоронил его под большим камнем, даже не вытащив стрелы из пробитого тела. Надо ли? По обычаям моего племени мне следовало собрать погребальный костер,

Мой путь лежал через Территориальные горы, у самого подножья которых приютились жалкие постройки некогда славного и могучего племени. Я боялся, что мне не удастся понять соплеменников Клеста, хотя в плену перенял от него с десяток слов, похожих более на птичье чириканье, чем на звуки человеческого

голоса. Каково же было мое удивление, когда сморщенный темнолицый старец, первым встретивший меня, на чистом языке айров произнес традиционное приветствие!

-- Ты был за рекой Кали на востоке? -- спросил я его.

Он покачал головой в знак отрицания:

-- Давно, когда ты еще был мальчиком, Вотан помог нам драться с варварами.

Моя дочь повела вотанцев и немногих наших в бой и разбила варваров.

-- Дочь? -- я знал, что Вотан хранил чистоту крови и с презрением относился

к инородцам.

-- Ты должен многое узнать. Идем.

После церемониальных представлений и сытного угощения старец еще раз удивил меня, достав папирусные свитки -- большая редкость, виденная до сего дня лишь раз у кимрских купцов. Остроконечные рунические письмена казались чужими на заморских листах.

-- Здесь все записано, но не все сохранилось, -- сокрушенно покачал головой старик.

-- Почему?

-- Мы не раз еще воевали после ухода вотанских друзей на север.

-- Почему же вы не ушли с ними?

-- Мы живем тут уже девять поколений. Куда нам уходить? -- резонно спросил он. Видимо, я неправильно понял рассказ Клеста, переданный мне шепотом из-под скрипучего весла, которое мы таскали взад-вперед целыми днями. Я вообще не подозревал, что может существовать какой-либо народ, сидящий на одном месте. Сколько помнили себя мои соплеменники до -надцатого колена, мы кочевали. Даже наши боги не мыслились иначе, как на конях. Племя Клеста -- лигуры -- было оседлым. Ну, так что ж тут написали эти оседлые противники могучих варваров?

...Мне не мешали, но и не помогали. Я читал с трудом. Вотанский шифр, когда-то столь распространенный, что его переняли даже узкоглазы, нынче забыт соседями-айрами.

* * * * * * * * * * * * * * * * *

+научи меня видеть =сны=+ сказал клест колдуну марту и тот погрузил его в =сон= и сказал сие +лети сквозь меру и время и видь все прошлое и будущие деяния коие нельзя видеть ибо непереносимо много человечьему оку+

и клест спал и видел =сны= и когда пробудился то бывшие с ним рядом спросили +где был ты+ он отвечал сие +там где нет прошлого и будущего как здесь но

ибо одна сторона его была поражена лепрой и он знал какая тогда март говорил так +когда правая обращена к левой она думает что видит будущее когда левая к правой она думает что видит прошлое когда же смотришь в множество зеркал то видишь левую и правую и тыл и фас и все они видят се и я называю то отра жение+ но все молчали и лишь дивились уму и непонятливости слов его

+я не в силах видеть бесконечность+ сказал клест колдуну марту и март воздел руки к солнцу р и воскликнул +о пламенновласый сколь прихотлива твоя

случайность ибо ты даешь мудрым пищу младенца и он не может насытить их своей пищей воистину же прихотлива твоя случайность ибо ты даешь пищу мудрых младенцу и он не может вкушать ее+ а затем сказал +возьми один мир из отра жения и будь с ним+ и клест взял и март спросил его +что выбрал ты+ и

клест отвечал +что ближе душе моей и разуму моему+ тогда март спросил +мудрейшую ли часть ты взял+ и клест сказал +нет+ тогда март сказал +значит ты взял величайшую+ клест же сказал +нет о великий я взял что ближе сердцу моему но это наименьшее из того что я видел имя его март+ и март скорбел в молчании ибо не так поступают мудро поступающие отскорбел и сказал се +будь как хочешь ты но тогда будущее останется без марта+ и распахнув руки глянул на солнце р и вновь сказал +впрочем еще не конец свету но будет сие быстрее от твоего выбора+ и клест покинул марта и более с ним не встречался но не в ссоре покинул а оттого простились они как равные ибо клест знал все что и март и более в нем не нуждался и в дом предка своего вернулся и жил в нем и жил три лета и видел =сны=

когда ж истек сей срок пришел человек из елута и сказал +видел сестру твою ирис+ таково имя сестры его +видел я сестру твою в храме трибогини но держат ее в строгости и не выпускают из подвалов на свет+ не сказал ничего клест но гнев посетил его сердце и тем же днем покинул он дом предка своего и ушел к варварам коих знал издавна и пройдя все кордоны пришел к вождю этрусгов и сказал се +знаю что хочешь воевать вотан но не решаешься ибо сильно сие племя и тебе не ведомо+ и вождь отвечал +правда что не решаюсь ударить но не от малых сил а от великих сил ибо не хочу зря дороги топтать и коней часто перековывать+ тогда клест сказал се +знаю куда надо тебе ударить и покажу+ и варвар спросил +богата ли будет добыча там куда поведешь ты+ и клест сказал +нет+ тогда варвар спросил +значит там слабы вотанцы и не ждут удара+ и клест снова сказал +нет+ и варвар спросил изумившись +если нет там добычи богатой и победы легкой то куда ж поведешь ты+ и клест сказал +поведу туда где не придется зря вотанские дорогие топтать и коней часто перековывать а придется бить в щит вотанский и коль выдержит щит то ничего худого не будет кроме славы а коли не выдержит то весь вотан пред тобой на коленях будет ибо нет там щита крепче чем сей+ варвар же сказал +быть по сему+ и велел собирать войско по всем землям от территории до радужного моря

и останусь безоружным+ но клест уверял что не преломит а пробьет и в ночь на птичью пятницу подкрались варвары под стены елута и стали стучать и когда стража спросила +кто это+ то клест отвечал +мы вернулись из порски с учинщиками бунта а вы спите и не отпираете нам+ но стража не открывала а совещалась +если отопрем нынче то можем все потерять а если подождем до утра то лишь выбранят+ тогда клест сказал им +пусть тогда наш сотник поднимется к вам и поговорит с вашим главным+ и стража согласилась и бросила канат но подняв канат на стену ужаснулась ибо увидала воина чужого в панцире тьяхкуса и весьма силен был варвар и многих побил а когда побежали от него то открыл ворота и впустил войско и была битва тяжкая всю ночь и победили варвары

клест же вошел в храм трибогинь и спустился в подвалы и вывел всех но когда стал выводить сестру свою то забыл что не видела она света много лет не уберег ее и глянула ирис в небо на солнце р и ослепла и скорбели они и радовались и клялись более никогда не разлучаться

по возвращению в дом предка своего спросил клест у ирис +за что претерпела+ она отвечала +сама ушла в храм дабы обрести веру однако видела беззакония творимые сестрами и братьями трибогинь и не уверовала а потому говорила всем +зло идет от трибогинь и должно верить богу от коего добро будет+ когда же спрашивал клест +какой бог+ то ирис отвечала +не знаю но думаю должно добро быть+ подивился брат и поведал ей о той вере что во =снах= видел +у всех

есть вера в груди и се есть младенец сияющий но чем более он растет тем более свет уходит и вынужден умирать и воскресать постоянно яко клест ибо клест есть

крест солнца р и сей младенец есть господь наш и брат и сын утешитель+ ирис весьма долго спрашивала о господе и клест рассказывал ей но были они недолго в доме предка своего

в один день приехали вотанцы и взяли клеста и повезли в готхоб а ирис молила о прощении и бежала за звуком копыт но отстала скоро и думала +брат на смерть едет и нет более защиты у меня+ и волосы ее побелели как белый камень в храме трибогини а было ей тринадцать но брат не на смерть ехал в готхоб а на прощение и вождь видел его и говорил и весьма дивился на имя его и прощен был

клест вторично ибо первый раз прощен был в детстве а по прощению был отправлен на торфяные болота связанным дабы не убежал дорогой но он не хотел уйти а забылся и видел =сны= и прибыв на место не работал а сидя =сны= смотрел и дивились рабы ибо впервые видели такое упорство

в праздник венчания солнц никто не работал ради еды но получал бесплатно и принесли пищу ему и положили рядом и сказали +ешь+ то есть неторопливо а

он отвечал се +не пищей живу но словом божьим+ и дивились все и спрашивали

тем временем возникали восстания в лигурии и порске и у территориальных гор

и войска не могли подавить их и напали варвары с юга и горные племена с

севера на вотан и все думали +не выстоять ему+ когда ж пал готхоб и бежал вождь цеик храбрый то пришли к клесту и сказали ему +вот кто низверг вотан и освободил нас ложь была в словах твоих и напрасно уверовали мы+

клеститель же им говорил +неразумны и слепы вы и не вотан а вас низвергли в искушение дабы отвернулись от бога истинного+ но они непреклонны были и разошлись ибо не было уже стражи а с клестителем остались инм и еще один вполне уверовавший и повел их клест в чистый ручей и велел разоблачиться и войти в воду и зачерпнул и брызнул на тела их как если б они подвергнуты были казни через клестование и если б кровь их брызнула +отныне право первыми войти в царство истинного бога у вас+ сказал им клест и еще сказал +никто из живущих не избегнет клестования и всяк разорвется меж страстью и страданием вас же да не коснутся оба лезвия но каждому свое дано будет се страдание одному и страсть сомнения другому+ тем же днем ушли они на три стороны так ученики пришельца грядущего искать ушли а клест ушел в дом предка своего и возвращались ученики и говорили о чудесных людях которые с духами общаются и

* * * * * * * * * * * * * * * * *

На этом эпизоде порядок записи прерывался. Но мне не нужно напрягать воображение, я отлично помню род Даулу -- он спорил с Вотаном за право быть "ветром войн". Пой, ветер, пой. Когда не помогают привычные боги, люди хватаются за древнейших. Я понял, почему вотанцы пошли за Ирис -- она предстала пред ними забытой девой Вальх-Ирией из древних легенд, а молодой Даулу -- свежим ветром победы. Нет, я не видел чуда в болезненном слепом ребенке, временно возглавившем белых айров... Конечно, когда варвары приперли их к Радужному морю, деваться было некуда и каждая овца превращалась в волка. Пой, ветер, пой. Я помню, сколь трудно было нам покидать Рипейские горы, когда узкоглазы окружили нас и хотели победить голодом. Тогда невеста простого воина -- Злата -- позвала племена за собой, и все мы вдруг отвернулись от блистающего вождя и пошли за ней. Как давно это было! Пой, ветер, пой... Она была так молода, что даже я, пятилетний, не называл ее "тетей". Злата убеждала идти вперед, и будь на месте отчаянного парня -- жениха Златы -- опытный стратег, никто бы и не сдвинулся с места. Но в ту ночь при свете костров (гори, огонь, гори), когда она устала убеждать военный совет, ехидно и вежливо возражавший ей, она вышла босиком за ограждения из разбитых повозок и двинулась по трупам к стану узкоглазов, она взяла в руки горящие ветки, пояснив, что тот, кому дорого племя, должен видеть, куда идти. И сразу же за ней кинулся ее жених. Блистающий колебался, но семья того парня -- братья, дяди -- уже рванули за ним. Самолюбие вождя было задето, он прыгнул на коня и вмиг оказался рядом с повелительницей "ветра войн". Как красиво развевались ее

Вот и все... Ну, что там, в оставшихся листах?

* * * * * * * * * * * * * * * * *

в ту пору вождь восточных варваров посетил колдуна марта и спрашивал так +наши братья воюют вотан и не последовать ли им и скажи куда ударить нам и что ждет нас+ но колдун отвечал +маятник отшатнется и волна отхлынет и вотан пройдет огнем и мечом по югу и востоку+ не поверил вождь марту и повел людей на вотан и тогда март сказал тем кто слушал еще +горе вам ибо нет боле на земле мудрости но лишь жажда крови и алчность правят да охватит вас тьма дабы дети ваши в муках искали свет простых истин+ и в тот же день взошел на погребальный костер и сам поджег его и сидел в огне неподвижно пока весь не сгорел и тогда убоялись многие и не пошли на вотан а восточный вождь все ж таки пошел но известили его об опасных приметах и белоглавой колдунье чей взгляд насылает смерть а посему идет в бой колдунья с закрытыми глазами и открыв их сметает все на своем пути и удивился сей муж и пожелал сразиться с ней ибо был весьма силен и искусен в бою однако многие оставили его и говорили так +иди сам с охотными людьми а мы вернемся как великий март наказывал+ и вернулись они домой и живы были а вождя смерть ждала скорая но не от колдуньи а как бы невзначай ибо утонул он при переправе и без него оставшиеся в степь вернулись а колдунья та была ирис и слава ее затмила всякую славу и воспрял вотан и откачнулся маятник и отхлынула волна на юг и мчались всадники из конца страны в концы с вестью о победах великих и на полотнищах вышивались цветок ирис и четырехостный клест и стекались люди словно ручьи в реку и множилось войско когда же видела ирис пленников из варварских или иных племен то говорила се +идите и расскажите своим не о мощи а о милости божией+ и гневался цеик ибо не привык щадить врагов но верили ей и многочисленно она клестования на переправах делала и раз случилось ей воевать близко от дома отца ее земного и в ту пору воззрились на нее вотанцы коие не желали усиления лигуров и приступили они к цеику храброму и пожелали чтоб он дозволил испытать что дает ей силу святость ли света или тьма и цеик позволил то она ж без сопротивления последовала куда вели ее и не смели убить ее сразу но суд творили и говорили так +казним ее ибо елут разрушен по ее вине и не делает она тайны из этого+ а иные говорили чтоб медленным огнем испытать ибо не в том вина ее что елут разрушен а в том что не выносима нашим богам единая вера ее и пытали огнем и не отступилась она от веры своей и тем временем узнал то даулу и поспешил как ветер и увидели вотанцы что один в поле воин и говорили так +много у нас стражи а он один что ж спешить с казнью+ когда же прибыл он близко то узнали

в готхобе цеик вновь правил и там же клест под стражей томился и проник к нему ученик и предатель его и в ноги бросившись просил +грешен я но не от злого умысла а от малого ума будь же простителем моим и я до смерти рабом твоим буду+ клеститель же спрашивал +что понял ты и отчего ныне каешься+ отвечал тот +не понял ничего но видел ее и страх обуял меня+ и клеститель простил его и клестовал вторично и нарек йуан что означает дитя грозы и проповедовал се +нет человека без греха как нет древа без тени и если ум в лукавстве утонул то лучше безумным будь но с верой ибо малый ум слаб пред меньшей верой а ум обычный вдесятеро слаб пред обычной верой и когда веры в тебе будет с малое семя полтика то уже силы от нее будет столько сколько вожди и воины не имеют а посему унижены будут последние пред той верой как унижены растения прочие пред пирамидальным полтиком а ныне спрашивай меня

что смущает душу твою+ йуан весьма внимательно выслушал и принял слова к сердцу и спрашивал +ты вот учил что низвергнет вотан дитя как же понимать

что напротив спасает оно+ и клеститель отвечал се +во искушение это дабы веру испытать ибо есть тайна о коей никто знать не должен а ты знай что начертано ей убитой быть и похороненной быть и лучшие из оклестованных ею отвернутся от веры ее а возможно и все но низвергнутся стены и царства и восстанут новые страны и восстанет она и неузнана будет и вновь пронесет веру по земле и возможно не раз и будет так до тех пор пока последний вотанец и лигур и варвар не уверуют и тогда конец миру придет но к началу сей конец будет ибо споткнувшийся раз спасэ урилэ и споткнувшийся два спасэ урилэ и споткнувшийся три спасэ урилэ а кто полюбит спотыкаться тот осужден будет ибо тогда он не сможет полюбить иное а иное есть истина+ и спросил йуан +что есть спасэ урилэ и не значит ли это спасение+ и клест сказал +и нет и да+ и спросил йуан +что есть истина+ и клеститель ответил +март+

в лето 5861 года вышло войско ирис к реке кали и устремилось на юг и восток

и ликовали в вотане но она печальна пребывала и видя то даулу приступил к

и он вскричал се +сколь сладостней принять смерть у твоих ног нежели твои муки видеть+ и так отвечала ирис +говорю тебе что нынче ж в стране отца моего будешь+ и он с радостью кончину свою принял тогда вотанцы говорили +что пользы если убьем ее и славу о ней оставим не лучше ль если она от веры своей отвернется и тогда все отвернутся и воссоединится вотан+ и велел цеик заточить ее в подвалах и пытать и так и сделали а тем временем брат ее клест узнал что в готхобе делается и сказал он +вздохнет елут и возрадуется ибо не то ему учинилось что с готхобом будет+ и тою же ночью сбросил цепи и прошел сквозь стены и ушел в готхоб из елута ибо последнее время там держали его но весть о словах его быстрее пришла в готхоб и убоялись его ибо считали колдуном равным

марту в день равновесия солнц в год леопарда подвергли вотанцы спасительницу свою клестованию и казнь вершили в подвалах но затем вынесли тело ее на площадь и премудрые от вотанцев вещали так +вот колдунья которую охранял великий ее бог так пусть ныне ж воскресит ее+ и видели сие многие и внимали и разуверили их во всем что ирис проповедовала а в день казни погода странно испортилась и воды льдом сковало чего не было ранее никогда ибо готхоб

* * * * * * * * * * * * * * * * *

На том повествование обрывалось, да и что можно было добавить? Так было и будет всегда: народ стоит на краю гибели, уныние, неверие; появляется Злата или Ирис, или еще кто-то и ведет за собой всех к спасению. Потом их

-- спасителей -- убивают, потом обожествляют. И так будет до тех пор, пока

мир не научится ценить живых Ирис и Злат. Но мир, наверное, никогда на научится.

Вечерело. Отсутствие опасности, совершенно забытое мной состояние, навевало сон, печаль. Я лег на жесткую циновку из тростника и заснул.

Снился мне брод через небольшую, но бурную реку. Кони ржали и боялись заходить в воду. Легкий ветер все усиливался и усиливался, пока не превратился в ужасающий ураган. Надо было переправляться и спасаться от ветра на другом берегу. Вдруг я почувствовал, что кто-то подталкивает меня. Я обернулся и увидел своего сына, погибшего давно в одной из схваток с узкоглазами. Как это бывает во сне, я ничуть не удивился, обнаружив его в добром здравии. Он улыбался мне и подталкивал меня к воде. "Меня теперь зовут Март", -- сказал он. "Март? Почему Март?" -- спросил я. Он не ответил. Я зашел в холодную темную воду -- и ветер чуть утих. Я оглянулся еще раз, но сына уже не было. Я заходил все дальше в реку. Внезапно я понял, где должен быть мой сын -- там, на другом берегу. Тогда я бросился в эту холодную воду и поплыл...

* * * * * * * * * * * * * * * * *

Когда я очнулся, было уже светло. Бессмысленным взглядом я уперся в стоящий

на столике телевизор. Потом перевел взгляд на электрические часы... радио... Может, это всего лишь сон? Нет... Вчера я был у Ирины. Там что-то случилось... Да! Видеокассета. Мы смотрели те самые мультики, которые вызывают у детей что-то вроде эпилепсии. Я скептически зевал и не ждал ничего такого, чего ожидала от всей этой затеи Ира... А потом -- провал куда-то. Я машинально щелкнул тумблером радио, и хорошо поставленный дикторский голос заполнил комнату.

и меха, из которых была сшита одежда, деревянную ручку топора и стрелы,

другие мелкие предметы обихода. Особый интерес представляли татуировки, крестики на каждом колене и параллельные линии на спине. Подобные отметки

обозначали общественное положение, участие в военных действиях и многое другое. Пока что можно предположить, что это был человек 25-30 лет, ростом около 160 сантиметров со стриженой бородкой, светлыми волосами и голубыми глазами. Объем мозга у него такой же, как и у наших современников. Он был достаточно состоятельным, о чем говорит кожаная одежда и добротный топор. Безусловно, ему была присуща смелость и он не был новичком в горах, но это, увы, не помогло ему преодолеть опасности..." Я выключил радио, быстро оделся и вышел на улицу. На столбе висела листовка РНЕ. "Клест", -- подумал я непроизвольно и тут же одернул себя: "Вот так и сходят с ума!" Пару тысяч лет назад после таких видений можно было прослыть апостолом новой (т.е. старой) религии. А сейчас... Сейчас это всего лишь интересный прикол. Впрочем, существует еще один вариант. Можно написать рассказ и показать понимающему человеку. Что я и сделал.

...Мы стояли на мосту, громадном таком железнодорожном мосту; она читала мою рукопись, а я швырял камешки в воду. По воде красиво расходились круги. Будь

речка более спокойной, круги достигли бы берегов, но весна взбаламутила поток, заставила реку спешить, бежать вдаль в несвойственном ей -- спринтерском темпе. Ветки, мусор и даже чудом сохранившиеся небольшие льдинки проплывали у нас под ногами, исчезая под мостом.

Ирина дочитала до конца и насмешливо заглянула мне в глаза, едва не

*

ИСТОРИЯ ОДНОГО СТИХОТВОРЕНИЯ

Когда я был молод (о, Боже, как давно я был молод!)... молод, чист, наивен, добр, красив, мягкосердечен, умен, талантлив и принципиален...

Короче, теперь бы я не угодил в КПЗ по такому пустяковому поводу.

Сидя на почти голом, если не считать газеты, цементе, я подсчитывал убытки предпраздничного "выступления", приведшего меня сюда, как вдруг дверь камеры распахнулась и суровые (но справедливые) люди в милицейской форме впустили нового задержанного.

-- Что они с вами сделали! -- патетично воскликнул я, и было отчего

-- Что они с вами сделали! -- воскликнул я, поскольку имел все основания полагать, что "это" действительно сделали, и причем недавно.

-- Нет. "Это" у меня наследственное, -- привычной скороговоркой объяснил

вошедший и, не желая более продолжать данную тему, протянул узкую твердую ладонь. -- Александр. Сверлик. Фамилия такая, а не кличка.

Я пожал его руку и назвал себя. Когда неловкость первых минут прошла, пришла неловкость вторых минут. Потом третьих. И четвертых.

А.Сверлик, заложив руки за спину, прохаживался вдоль серой стены. Он был похож на молодого Ульянова-Ленина, только без бороды. Камера постепенно превращалась в царские застенки.

-- Так за что же вы здесь очутились? -- осмелился я прервать молчание.

-- Компьютер выбросил с балкона. Этаж третий, -- он особенно выделил последние слова, давая понять, что масштаб совершенного выброса совершенно не соответствует строгости примененной по отношению к нему меры пресечения.

-- Надо же, -- сочувственно пробормотал я, -- вот в Италии накануне Нового года можно выбрасывать все, что угодно.

-- То в Италии, -- протянул он, -- а здесь, с нашим менталитетом -- нашим ужасным менталитетом! -- разве что-нибудь дадут выкинуть...

Приближался Новый год, по доброй русской традиции многие уже начали отмечать "старый" Новый год.

-- А вы за что попались? -- спросил Сверлик.

Я сделал неопределенный жест:

-- Я, знаете ли, поэт, -- в те годы я действительно так думал.

-- Так почему бы вам прямо здесь не написать произведение, обличающее произвол власть придержащих? -- кажется, он издевался.

-- Бросьте, Саша, -- вяло отмахнулся я, -- мне чужды обличительные памфлеты.

-- Ну, тогда воспойте мое несгибаемое мужество, -- скромно предложил он и добавил: -- Не в тюрьме, конечно. Я ко всему прочему еще и чернобылец.

Сдержав неуместный смешок, я взглянул на его глобусообразину и... почувствовал, что действительно могу что-то накропать. Знаете, так всегда бывает -- появляется первое слово, черт знает откуда появляется, а дальше тянет за собой остальное. В данной ситуации первое слово, казалось, соскочило прямо с лысины сокамерника.

"Чернолунье!" Я медленно вполголоса начал: "Чернолунье. Черточки рассвета

чуть блестят в чернобыльской воде. Пролетает чертова комета,

это значит, скоро быть беде!.."

-- Нормально, -- похвалил Сверлик.

Я продолжил:

"Мажьте кровью косяки, евреи --

к нам пришла накарканная ночь, от коррид Кордовы до Кореи ангел смерти..."

-- Почему ночь? -- спросил Сашка. -- Ведь рассвет уже. И при чем тут евреи?

-- Ночь здесь в переносном смысле, -- объяснил я, -- а евреи -- потому что Апокалипсис еврей придумал.

-- А не грек? -- возразил он.

Я глянул в его глаза миндального цвета и несколько стушевался:

-- Ну, пусть грек... Мажьте кровью косяки, эллинцы... Гаврила женам верен был! -- Нет, евреи лучше, -- после недолгого раздумья согласился он.

Но раз сбившись, я уже не могу продолжить.

-- Ночь... ангел смерти... ночь... дочь, прочь, толочь...

Видя, что я в затруднении, Сверлик пришел на помощь:

-- От коррид Кордовы до Кореи ангел смерти перднул во всю мочь!

-- Да вы что! -- закричал я и даже замахал руками. -- Это же стихи! Это

-- ПОЭЗИЯ!

-- Поэзия должна быть близка народу, -- наставительно заявил он.

-- Да, но...

-- Никаких "но". Будьте с народом и -- выше официальной критики.

Абрис неофициального критика красиво смотрелся на фоне решетки. Созерцание его головы в профиль вдруг заставило меня ощутить НЕЧТО... Я подпрыгнул на месте и заорал:

-- Послушайте! Но ведь все это уже было! Да-да! Я -- поэт, вы -- критик, решетка на окне, ваша плешь, пардон, ваша голова великого критика...

Казалось, он нисколько не удивился:

-- Двадцатый век и новая встреча? Да, мы вновь вернулись на грешную землю, как возвращались сотни раз. Это секрет полушиншиля.

-- Полу... шо? -- глупо спросил я, все еще находясь в шоке внезапного прозрения.

-- Ничего. Будьте ближе к народу, поэт!

*

К началу судебного разбирательства нас набралось десятка полтора -- самых нетерпеливых менестрелей грядущего Нового года. Судья, крупный гривастый мужчина со следами вчерашнего возлияния на строгом лице, с трудом оторвал львиную голову от подпирающей ее руки и окинул всех кроличьим взглядом:

-- Есть среди вас электрики?

Надо отдать должное, голос его был почти тверд. Толпа угрюмо и неприязненно молчала. Тут я почувствовал, что меня тянут за рукав.

-- Есть! Мы -- электрики, -- со скромным достоинством мастера отрекомендовался мой приятель-компьютерщик.

Судья несколько оживился:

-- Хорошо. Подождите в коридоре, пока я не освобожусь.

Мы вышли в коридор здания суда, где я облегченно упрекнул товарища:

-- Нужно ли вдвоем-то? Из меня электрик -- сами понимаете. Это вы, Саша,

"на ты" с компьютерами всякими...

-- Я ни черта не разбираюсь в компьютерах, -- признался Саша и насмешливо блеснул лысиной перед тем, как накрыть ее шапкой.

Легкий озноб пронзил меня от затылка до пяток. Спрашивать что-либо еще я не решился.

*

Судья привел нас в свой добротный большой гараж и объяснил задачу:

-- Здесь что-то напутано с проводкой. Отремонтируете -- свободны.

Уныло разглядывая незнакомый мне инструмент, разложенный в гараже, я вполуха слушал, как Сверлик критикует предшествующих нам электриков.

-- Кто же так делает?! Фаза явно не туда идет. А это что? Да тут недолго до внутривиткового (!) замыкания. У вас есть тестер? Нет? Можно, я позвоню

домой -- мне привезут.

Он вместе с судьей вышел из гаража, оставив меня размышлять о бренности всего земного. "Мажьте кровью косяки, нахалы!" И дернула ж меня нелегкая связаться

с этим авантюрным типом. Пожалуй, пятнадцатью сутками теперь не отделаешься. Да ему ничего не стоит смыться, оставив меня на растерзание закону! Я вышел из гаража. Судьи не было видно. Сашка сидел на крылечке (очевидно, в дом его побоялись пустить). Пред ним на скамеечке стоял желтый аляповатый телефон, который он артистично поглаживал одной рукой. В другой его руке дымилась сигарета, телефонная трубка была зажата подбородком. Вероятно, на другом конце провода кто-то отозвался, потому что он сунул сигарету в рот и ухватил трубку обеими руками.

-- Света! Светочка, это я... Нет и еще раз нет... Ты выслушай...

Пауза затянулась, судя по лицу Сашки, выслушивать пришлось ему, причем довольно неприятные вещи.

-- Все хорошо, поэт и гражданин, -- пропел он.

-- Вы заработаете геморрой, -- пожелал я ему и снова удалился в гараж.

Загадочная Света приехала довольно быстро. Она была, на мой взгляд, красива ненашенской восточной красотой: маленькая, смуглая, с легким изгибом тонкого носа и чернющими цыганскими глазами. Сзади я мог бы спутать ее с мальчишкой

-- на ней была короткая курточка и джинсы. Мельком взглянув на меня, Света взялась за дело. Сашка вьюном крутился рядом с женой, подавая отвертки, пассатижи и успевая подмигнуть мне или показать большой палец. Минут через пять Света бросила инструмент:

-- Вворачивайте пробки.

И стал свет. И мы увидели, что это хорошо.

*

Года через три супруги Сверлики уехали на родину в Бендеры.

Подивившись на очередной вариант "Му-му", я со смешанным чувством стыда и гордости (ведь могут, когда захотят) положил игрушку на место -- цена не по моему карману. А надо было бы купить хотя бы из чувства благодарности -- я недавно повторил сашкин трюк, устроившись электриком на работу. Теперь-то я отличу "ноль" от "фазы", правда, череп с костями на табличке "НЕ ВЛЕЗАЙ

-- УБЬЕТ!" вызывает у меня совершенно не связанные с электричеством ассоциации. Я чувствую поэтическое вдохновение! Как там было? "От коррид Кордовы до Кореи..." Ага. Пора бы и закончить начатые в тюремных застенках пламенные вирши.

"...Бедный Йорик, твой оскал щербатый

блыснул -- и земля со шпал сошла. Но с простой совковою лопатой

встал мой друг у странного дупла... *

Павианы не покинут пальмы!

Икебане в Токио -- цвести! Потому что есть такие парни в СНГ и... жены-травести!"

Думаю, Сверлик был бы доволен такой концовкой. А вы как считаете?

*

*

Раиса КУДРЯВЦЕВА

(Московская обл., Серпухов)

СТРАННАЯ ЖЕНЩИНА

-- Накануне поездки в город, -- рассказывала баба Настя соседке, -- вся душа выболела: как там Ниночка с Вовочкой? Наверное, без денег, без пищи, голодны... Ведь время-то нынче какое сложное: то зарплату не выдают подолгу, то вовсе с работы предложат уйти либо в отпуск, либо прямо за ворота. А я по натуре женщина жалостливая. Мне их жаль. Ниночка -- моя крестница, а Вовочка ее муж.

У них есть любимая собака Бобик.

И вот сегодня съездила к ним. Кроме продуктов для них и Бобика, угощать взяла конфет с пенсии и наметила даже дать денег для поддержки жизненного тонуса, ну хотя бы тысяч пятьдесят (это одна шестая моей пенсии), все ж подмога будет, но...

Разворот получился...

Кусочек парного мяса, предназначенного на котлеты, и всмятку яйца, обожаемые

Вовочкой и Ниночкой, украдкой отдала Бобику. Ибо Бобик всем своим существом подчеркивал, что он голодный, как волк. А на десерт Бобику дала пару конфет, а остальные конфеты потихоньку обратно в сумку сложила. Правда, продукты оставила, но денег им тоже не оставила, даже не предложила.

-- А почему? -- уточнила соседка.

-- Была удручена увиденной картиной: весь стол заставлен пустыми бутылками и объедками. Они в загуле. У них приятели, словно алкоголики: после изрядно выпитого, один -- молодой человек лет тридцати пяти, ровесник Вовочки и Ниночки, -- лежал брюхом вверх полураздетым поперек развернутого дивана.

Грудь его, покрытую черным волосом, обдувал свежий ветерок из балконной двери. Конец августа, а день жаркий; другая -- худенькая, стройная его подруга, прикрыв темными очками подбитые глаза, стояла с двумя приятелями у выхода, чтобы отправиться за новой порцией спиртного. Покачиваясь, вяло нараспев промолвила:

-- Ну-у-у, мы пошли...

Ниночка тоже еле шевелила языком. А чтоб я не глазела на ее гостей, она с заговорщицким видом пригласила меня на кухню. Встала спиной к двери, привалившись к стене, и, подмигнув мне левым глазом, достала из укромного места у пышной груди пятидесятитысячную купюру и шепотом произнесла:

-- Это я от них спрятала про запас. Мы тут сколымнули. -- Потрясла голубоватой бумажкой в воздухе и убрала на прежнее место, прежде оглянувшись на дверь.

Тут и Вовочка объявился из другой комнаты с опухшим небритым лицом. Вовочка высокий, чернявый.

-- О-о-о! Какие люди! Баба Настя! -- широко улыбаясь, шел ко мне Вовочка с раскрытыми для объятия руками.

-- А что ж за праздник-то отмечаете? -- сухо спросила я и пожурила как следует. Тогда он твердо пообещал исправиться.

-- Все. Все, баба Насть, не пью! Слово даю. Уже решено поставить точку. Послезавтра выхожу на работу! А как же иначе?! -- развел он руками.

Глубоко вздохнув, баба Настя продолжила рассказ:

28.08.96.

*

ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ

Ночь прошла без сна. Светлана Андреевна встала, вялой походкой прошла на кухню. Солнечные блики играли на цветах, наспех поставленных ею ночью в банку с водой. Она бережно прикоснулась к цветам, обнимая ладонями, прильнула к ним, жадно вдохнула нежный аромат.

-- Да, они действительно похожи на золотые шары, -- вслух размышляла она, глядя радостно-грустно на ярко-желтые крупные головки цветов с длинными стеблями, стоящих вместе с разноцветными флоксами на столе, и ее вновь охватило волнение, всплыла картина ночной встречи с молодыми парнями.

Ее пригласила поэтесса Тина Ивановна по случаю выхода первой, но солидной книги -- ее многолетнего творчества. Поэтесса совсем не юная по возрасту, но

с юной душой. Она увлеченно, с юношеским задором читала стихи в окружении четырех женщин, влюбленных в поэзию. Среди них самородки со стажем и

начинающие. Глаза поэтессы лучились, лицо пылало от волнения, стало одухотворенным. Светлану Андреевну покорила эта простая, бесхитростнолиричная, задушевная поэзия. Усложненная образность и поэзия разговорноораторского плана оставляли ее равнодушной. Но эта... Она, полузакрыв глаза, вслушивалась в музыку стиха. Очарованные женщины не замечали времени.

Женщины сидели уже за ярко освещенным столом и слушали, слушали. Взглянув на темное окно, Светлана Андреевна наконец словно очнулась, заволновалась, что поздно: ее ждет дома старая мать. Но из чувства деликатности не могла прервать чтение, ей казалось, что это может обидеть хозяйку дома. И все-таки решилась, извиняюще произнесла, вставая:

-- Прошу прощения, Тина Ивановна, но мне пора. Благодарю за такой чудесный вечер. Я могла бы слушать до утра, но...

-- Да и нам пора, -- засуетившись, поддержали женщины.

Хозяйка понимающе кивнула. Она проводила женщин за калитку. И здесь же

нарвала цветов, возвышавшихся над забором, словно цветущие подсолнухи,

только головки чуть меньше, а ростом с метр и выше. Рядом густо росли флоксы.

-- А что это за цветы? -- спросила Светлана Андреевна, принимая от хозяйки влажный от дождя букет.

-- Золотые шары... Так их называют все.

Женщины отправились с цветами в руках по едва освещенным улочкам среди частных домов, перешагивая лужицы, оживленно разговаривали. Дойдя до улицы, ведущей к автобусной остановке, женщины попрощались, и Светлана Андреевна зашагала одна. По улице гуляла молодежь.

На остановке она сначала всматривалась в огоньки приближающихся и убегающих автомашин, но затем, взглянув на часы, ойкнула: автобус последний ушел.

-- А-а, -- махнула она рукой. -- Пройдусь пешком.

Обнимая букет, в легких сумерках она торопливо пошла по умытому дождем тротуару в сторону улицы Пушкина, где жила. Перед ее взором возникло одухотворенное лицо поэтессы. В ее сердце звучали строки высокой поэзии, теснились в мыслях рифмы, красивые сочетания. "А это стихотворение, посвященное Александру Сергеевичу Пушкину!.." Она стала потихоньку читать стихи Пушкина.

Прохожих становилось все меньше и меньше. Рядом проносились с шумом запоздавшие "жигулята" и иномарки. Она смотрела на них, как на своих попутчиков, и ей было весело.

Вот и перекресток. Осталось подняться по крутому шоссе на освещенную Северную площадь, окаймленную темными скверами, и свернуть на свою улицу, похожую на кленово-липовую аллею. Вокруг ни машин, ни пешеходов. Кося глазами влево, на растянувшуюся вдоль шоссе кирпичную нежилую "спальню Урицкого" с зияющими черными отверстиями для окон, она шутливо произнесла:

-- У-у, сколько черных глаз воззрилось на меня! -- и поежилась. Говорили,

что где-то здесь встречают запоздавших пешеходов, сошедших у светофора с последнего попутного рейсового автобуса. Кого-то пырнули ножом, кого-то ограбили. Она посмеялась над бабьими сказками и иронично заметила про себя: "Ну мне это не грозит: я объект неинтересный для грабителей. Одета просто: хлопчато-бумажная белая блузочка, юбка из искусственного шелка, на мне нет

украшений, а в сумочке смешные остатки от пенсии, ценное для меня -- это подаренная книга с надписью: "...Другу по колее". А белая голова говорит о возрасте".

Она бодро шла уже вдоль темного сквера, стараясь прогнать от себя неведомый страх. И вдруг перед нею возникли два парня. Первый с ходу запустил руку в цветы. Его рука слегка дрогнула. Он вытащил несколько желтых цветков, понюхал и полюбопытствовал:

-- Мамаша, а-а что это за цветы?

-- Это... это... -- она оторопела и почти заикалась. -- Это золотые шары,

Второй хихикнул, просверлил ее колючим взглядом и, отступая в черноту

сквера, бросил сообщнику:

-- "Туз" че ты с нею церемонишься? Хватай сумку, а то...

Тогда первый, криво улыбаясь, потянул за сумочку с ее плеча, увлекая женщину в глубину сквера.

-- Тащись сюда с дороги! Проверим, что в сумочке.

Сердце ее учащенно забилось, она цепко притягивала сумочку к груди, тараторила:

-- Ой-ой, тут только рубля три, я от поэта, мы стихи читали, книга стихов здесь.

Рука его снова дрогнула и отпустила сумочку.

-- О-о!.. Ты что ж сама сочиняешь стихи? -- с изумлением и злобно спросил

он, сопротивляясь какому-то внутреннему голосу. -- Значит, плывут к тебе денежки?.. А ну-ка почитай, почитай, бабулька!

Она, волнуясь, стала декламировать первое, что пришло на ум: "Я помню чудное мгновенье: передо мной явился ты..." Он гмыкнул. Она испуганно пролепетала:

-- Ой, нет, нет... Я другое. Вот мои стихи. -- И стала читать сначала сбивчиво, а потом взволнованно, с особым воодушевлением. Она их когда-то сочинила после такой же встречи с поэтом:

"Я искала тропу к океану, в безбрежность, прижимая букетик из флоксов, жасмина,

не пытаясь унять набежавшую нежность

к Человеку Земному -- земная картина. Как немного нам надо: души лишь частицу. Исчезает печаль, растворяясь в тепле. Порываюсь взлететь я свободною птицей

над грядой серых туч, пробиваясь во Мгле.

Я тянусь за лучом, исходящим из сердца

этой женщины, юной и щедрой душой.

Я внимаю словам -- открывается дверца

в мир прекрасный Звезды ли? Не знаю еще..."

На миг ей даже показалось, что читает лучше, чем тогда, в юности, при поступлении в театральный вуз. Тогда она, влюбленная в героиню, читала монолог из "Евгения Онегина": письмо Татьяны к Онегину.

Взгляд парня на мгновение устремился мимо нее, вверх, он молча слушал. Вдруг вздрогнул в ответ на предостерегающие из темноты слова поодаль стоявшего участника:

-- "Туз", че ты медлишь? Она тебе зубы заговаривает!

Скулы "старшего" заходили. Он взволнованно крикнул и с озлоблением толкнул ее: -- Да пошла ты прочь, бабка, со своими стихами!..

-- Да ты че, "Туз"! -- подскочил второй. Он хотел сделать какое-то движение, порываясь к женщине. Но твердая рука "Туза" оттолкнула его. Он отлетел в сторону и остановился в недоумении.

-- Топай, топай, да побыстрее, пока... -- крикнул ей вдогонку "Туз".

-- Зря... упустили старуху! Врет она: небось сунула деньги куда-то поглубже! -- слышался ей голос второго.

Она, не чувствуя ног под собою, полетела к дому. Ее трясло. По щекам скатывались слезы.

...Старая мать не спала, все приникала к темному стеклу. На кухне ярко горел свет. Она радостно встретила запыхавшуюся дочь:

-- Ну, слава Богу, пришла! Видно, не зря я молилась!

Светлана Андреевна ничего не говорила, а только счастливо улыбалась и

теребила у груди золотые шары. В ее душе уже рождались поэтические строки: "Золотые шары! Сердце полнится счастьем..."

5.08.98.

*

*

ЛИНА НИКОЛИЧ

(Ртищево Саратовской обл.)

СВЕТ ГОЛУБОЙ ЛУНЫ

Был конец недели.

Воскресенье, перед понедельником, открывающим многочисленные праздники по случаю приближения Нового года.

Вечер Воскресенья, плавно вливающегося в ночь.

Вечер двадцать четвертого декабря.

Сочельник... Католического Рождества!

И вот в такой вечер один очень привлекательный молодой человек попал в хорошо знакомый ему дом к своей приятельнице. Попал туда по двум причинам: во-первых, шел дождь, почти тропический, сплошной стеной, и надо было куда-то срочно забежать, чтобы совсем не промокнуть. Такая вот погода стояла в эту рождественскую ночь, не снег тебе шел, а дождь. Во-вторых, молодой человек считал, он неотразим, и ему всегда будут рады.Об этом он и думал, быстро взбегая по ступеням вверх, устремленный к двери на пятом

этаже.

Справедливо следует заметить, молодой человек действительно был хорош собой: высокий, сто восемьдесят семь сантиметров, стройный, мужественный. Одухотворенное, открытое лицо. Такими лицами обычно любуются на обложках журналов. Когда он размышлял о себе в третьем лице, о, тогда непременно видел себя романтическим героем.

Когда он оказался в квартире своей приятельницы, то открылось: там собралась конкретная компания, по конкретному поводу.

Звучала "А nignt to remember"!

Ожидалось Рождество!

Незваные гости, как по заказу, валили в квартиру к приятельнице, и скоро компания потеряла свои первоначальные четкие очертания и сделалась совершенно разномастной, разнотелой... А последней каплей, вернее, завершающей точкой, в ней явился как раз молодой человек.

Разношерстные гости, серпантином растянулись по комнате, выползли в прихожую и кухню. Стараясь, по возможности, не сливаться во взрывоопасные сочетания, а ведь, ничего нет более ужасного и таинственного, как соседство несоединяемых. Да еще в такую ночь! Разность портила впечатление, но не служила поводом для выхода в ночь, в дождь.

Пусть скучно было. Пусть скучно стало. Но... дождь за окном во всю стучал по стеклу. И молодой человек смирился, здраво рассудив: в конце концов в такую ночь обязательно должно произойти нечто, особенно для тех, кто сильно такого желает..! Если не в начале, то хотя бы в конце.

Вероятно, кто-то захочет рассказать очень страшную историю, которая с ним приключилась. А уж он послушает и посмеется над этим сочинением. Молодой человек ни секунды не сомневался, что это будут глупые выдумки. Он верил только тому, что видел.

В ожидании он просто пробежался по комнате взглядом, прислушался. И обнаружил, проплыв по комнате и останавливаясь у окна, что разговоры были интригующими.

-- ...говорю же, нет. не читал. смотрел по телевизору. Нет... совершено серьезно, у них, да нет... просто ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое, самый он -- Сочельник... Считается еще ночью голубой луны.

-- Никаких приколов! Хочешь сигарету приложу. хочешь? Поверишь..! Луна приобретает голубоватый отсвет и всех шизиков... просто выворачивает.

-- Нутром наружу!

-- Да не смешно. Здесь все сложнее. Но мне лично забавно то, что подходит самое время нарваться на таких... и... оборотней...?

"И действительно, забавно!" -- согласился молодой человек и...

И споткнулся взглядом о Нее.

Кто-то из гостей прибавил звук.

"Anthem" зазвучал.

Она словно спиной учуяла, как молодой человек на нее смотрит, резко повернулась к нему. Посмотрела на... него.

Глаза у нее были раскосые. Как-будто запад встретился с востоком.

Пепел от сигареты, зажатой между зубами, сыпался на платье цвета сажи.

Рядом с ней, на диване, блондин с глуповатой улыбкой, баловался с торшером. То делал свет ярче, то приглушал его, сводя освещение на ней. Комната то вплывала в светлую полосу, то падала в темноту.

Темнота.

Молодой человек подумал: то как она смотрит на него ему знакомо. Определенно, он уже видел и такой взгляд и такие глаза.

Свет.

Она некрасиво приподняла верхнюю губу, обнажились желтоватые зубы, с коричневым пятнышком на одном из передних.

"Ха! Да она курит верно как сапожник!" -- заключил он и брезгливо сморщился.

Он не любит курящих незнакомок. Часы простучали половину двенадцатого.

Обрывки разговора прошелестели по комнате. Мимо молодого человека прошла к выходу пара.

-- ... в чем там принцип? -- спросил один из голосов.

А другой ему ответил:

-- ... начинается очень веселая история в фильме, ужастик, книга и...

-- ... и у кого-то настоящее.

-- Как торжественно!

Тени плясали по стене. Блондин вновь приглушил свет.

-- Какая-то часть от нас вероятно живет в другом измерении.

-- А некоторые даже в другом теле.

голоса продолжали переговариваться. Молодой человек отметил, что в этом

году вместо рождественской истории выходила какая-то лунная муть.

Но на всякий случай, ах, этот всякий случай, выглянул в окно. И понимающе улыбнулся. Ну, конечно, едва ли можно сегодня ожидать появления вообще... луны.

Небо затянуто тучами.

Кругом темь.

Только тусклый свет фонарей.

Какая тут луна!?

Он покачал своей темноволосой головой и повернулся в сторону платья цвета сажи.

Свет погас.

А платье цвета сажи вместе со своей хозяйкой ускользнуло из виду.

Молодой человек заскользил вдоль стеллажей с книгами и выбрал весьма

удобный наблюдательный пост. Зажегся свет. Яркий корешок, белый по черному,

над головой молодого человека предупреждал: "В назидание любопытствующим", название книги.

Никакой луны не проецировалось, молодой человек время от времени посматривал в окно, становилось очень уж тоскливо. Поэтому он, не найдя ничего лучшего, направил все внимание на обладательницу восточных глаз. И платья цвета сажи.

Она, ну, она никак его не выделяла. Вела себя так, словно присутствует и не здесь, вовсе, а где-то там... в ином измерении.

Молодой человек? Он таращился на нее, подсматривал исподтишка, откровенно зевая, делая вид, что больше занят своей прической, когда ему начинало думаться, что и она тоже смотрит за ним. И мучился. Она казалась ему неуловимо на кого-то похожа.

За полчаса, в ожидании обещанной луны, он успел разглядеть, или ему только привиделось, за ней некоторые странные и неприятные явления.

С половины двенадцатого до без двадцати он увидел: ее улыбка скорее... оскал. К без десяти двенадцать: она временами принюхивается, раздувая крылья носа, провожая таким образом проходящих мимо. А когда ей вздумалось опереться о стол, то пальцы как по приказу подобрались под ладонь. Как у кошки. когда же у нее зачесалась щека, то она поднесла сложенную ладонь в кулак к губам, собралась облизать?! Молодой человек так и подумал. Но "платье цвета сажи", угадав его мысли, так выходило, остановилось.

Когда время совсем перевалило за полночь, а молодому человеку и надоедать стало порядком это это безынтересное подглядывание, она же не превращалась ни в кого, тут он поймал ее неподвижный взгляд на своем лице.

Взгляд застывшего на века стекла.

Глаза цвета разбавленного изумруда исследовали его.

-- Эй! -- с пронзительной хрипотцой в голосе обратилась она. -- Что ты все время меня разглядываешь?!

Молодой человек только повел плечом, как настоящий герой из кино.

И, не краснея, соврал.

-- Ты что-то придумываешь! Я просто стою себе... смотрю... по сторонам,

-- он повел рукой, -- жду,... когда появится голубая луна.

-- Ах вот как! И опять не понял...!? -- негромко сказала она, а громче добавила другое.

-- Ну...!

"Ну" прозвучало зловеще, молодой человек решил: еще секунда и... она бы зашипела, зарычала. А уж как развернулась и пошла. Просто хвост трубой!

И промелькнула неясная тень? От хвоста?

"Чур меня!" -- детской фразой отмахнулся от видений молодой человек и списал подобное явление на счет кофе с коньяком.

Какой-то шутник из гостей опять выключил свет. Странно, но комната отчетливо просматривалась, словно включился таинственный ночник. Люди, предметы отчетливо высвечивались, а затем очертания их стали расплываться.

Молодой человек поискал глазами новую незнакомку, горя желанием узреть ее в свете подобного загадочного освещения, но к огромному огорчению успел увидеть лишь ее ускользающий темный... цвета сажи... хвост?..

Брр! Он собрался лениво вздохнуть, как неожиданно, скорее всего под

влиянием странного света, почувствовал, как кровь заиграла в жилах. Ощутив себя воином, он резко рванул вперед. За ускользнувшим... хвостом.Сжимая в руке стакан, принимающий образ клинка, он ринулся в дверной проем.

-- О! Смотрите! Луна! Голубая! -- достиг его спины резкий возглас, полный возбуждения и дрожащий от страха.

Залитые полупрозрачным голубоватым светом ступени какого-то храма, сбегая вниз, терялись в зарослях. В его руке, вместо обычного стакана, блестел широким лезвием клинок, волосы молодого человека длинными прядями развевались на ветру. Он сделал шаг вперед, заметив вместо итальянской туфли грубо сшитый сапог, и выскользнул из полосы лунного света. И оказался таким, как всегда: туфли, костюм.

Снизу послышался шорох. Молодой человек глянул туда.

Незнакомка, спустившаяся сюда раньше него, зло щурилась в его сторону изумрудными глазами. Она оскалилась, и стриженные, желто-коричневые волосы у нее на голове встали дыбом.Выбросив в его сторону согнутую руку и качнувшись корпусом, попала в полосу голубоватого света.

Здоровая, мохнатая, когтистая лапа серого цвета промелькнула у него перед самым носом. Молодой человек, ужаснувшись перемене, чувствуя в руке опять рукоять клинка и уловив краем глаза здоровенный клык и длиннющий ус на половине лица незнакомки, попятился.

Пока он пытался быстро обдумать что следует предпринять... сверху... обрушился поток визга, крика и топот ног. Он успел прильнуть к стене, покрытой вырезанными прямо в камне фигурами огромных кошек, пропуская мимо себя скопления обезьян.

Часть из них, видимо, была гостями, что-то знакомое мелькнуло в полосках света.

Незнакомка повернулась на визг, полностью войдя в поле света: огромная пума с серовато-синеватым оттенком цвета сажи с рычанием сделал ложный выпад в сторону обезьян. Те, истерично визжа, кинулась камнем вниз.

Молодой человек, забывшись, разглядывал сбегающих сверху коз, обезьян, пищащих полуодетых танцовщиц, звенящих браслетами, дервишей в разорванных халатах, воинов, одетых в цвета серого и синего, как шерсть самой пумы, которые гнали эту разношерстную толпу, и совсем выпустил из внимания саму большую кошку.

А уже посыпались камни. Откуда-то сверху.

Густой завесой хлынул дождь.

Воин, которым был молодой человек, приготовился развернуться и вернуться наверх, за нужной ему вещью. А что это, кстати, должна быть за вещь? Молодой человек удивленно вскинул брови вверх: "Забыл! Я забыл, о проклятый Сутт, опять забыл, зачем сюда шел!" Он задумался и приготовился вспомнить, как что-то темное, тяжелое, огромной массой навалилось сверху.

Все! Через минуту он лежал опрокинутым на ступени храма, а сверху на нем сидела пума.

С прижатыми ушами, полуприщуренными глазами и оскаленной пастью с длинными клыками желтоватого цвета, с коричневым пятнышком на одном. Они блестели бритвой в полутьме.

"Надеюсь, в этот раз мне повезет больше и я сумею перехитрить Сохтар и забрать из храма... о, что же я должен забрать?" -- в который уже раз за последнее столетие. И закрыл глаза.

"Ну, если и в этот раз он окажется таким занудой, который совершенно ничего не помнит, оооррраааа-аар, не знаю как я поступлю. Закусить на сей раз особенно нечем, ооохрххрр! Так, на раз куснуть!" -- определила та, чье имя было Сохтар, ощупывая воина лапой.

"Клянусь, великий Хет, никогда больше..." -- начал воин свою мольбу, а молодой человек за него закончил.

-- ...никогда больше не буду выходить в этот день из дома, понапрасну любопытствовать, забывать важное и хранить оруж..., -- и, молодой человек очнулся.

Он задремал на краешке дивана. И синеватый свет торшера струился ему прямо в глаза. Молодой человек старательно прошелся по себе руками, утвердительно кивнул головой. Все было на месте. Расправив плечи, он потянулся за чашечкой чая, а возможно, и кофе и здесь... Когда он почти успокоился и беззаботно принялся подшучивать сам над собой, почуял что-то неладное.

Молчаливая тишина повисла в комнате. Внутри неприятно похолодело, невидимый кусочек желудка превращался в ледышку. Т он услышал:

-- Смотрите! Луна! И действительно голубая! -- голос принадлежал его приятельнице. -- Страшно интересно!..

Чашка с чаем в его руке дрогнула.

Он отвернулся от окна к двери. В дверном проеме промелькнуло несколько обезьян и проползла огромная змея. Послышался звон браслетов и шелест листьев. Ветер просвистел. Досадливо морщась, он, закрыв глаза, услышал совсем рядом знакомое рычание и обжигающее горячее дыхание.

-- Что я мог забыть в этом чертовом храме, -- скрежеща зубами, заговорил он, -- что каждый раз, в этот день, мне приходится возвращаться туда..!

А луна цвета утреннего неба и хорошей погоды маячила в проеме окна. Тихо шел снег.

*

*

КИМ САРАНЧИН

(с.Любучаны Московской обл.)

РУССКАЯ ЩЕДРОСТЬ

Тросточка звякает о бордюр, выверяя мое направление. Иду медленно: обстановка незнакомая, и ориентироваться мне, слепому, трудно. Однако, каким-то наитием шагаю верно. Впрочем, за четверть века слепоты выработалось чутье, тем более, что после потери зрения я упорно и помногу старался ходить самостоятельно, чтобы не зависеть от кого-либо. Да и писательская профессия располагает к одиночеству.

Подхожу к остановке пригородного автобуса, сажусь на скамейку. Щелкаю кнопкой часов, ощупываю циферблат. Можно спокойно посидеть, продумать свои хождения по чиновным кабинетам. Рядом кто-то тихонько и жалостливо вздыхает. Я привык к такой показной жалостливости и потому не обращаю внимания на эти вздохи.

-- Глаза потерять, хуже и некуда, -- произносит мягкий старушечий голос. И снова слышится вздох. Раздражение закипает у меня внутри. Как надоели такие

Я все больше и больше распалялся душой. Все сочувствуют, а вот практически оказать финансовую помощь на конкретное дело... Тут сразу срабатывает какой-то красный семафор, мгновенно включающийся от внутренней бездушности и черствости... Я-то знал, что те лица, к которым я обращался, выделяли громадные суммы на какие-то банкеты или оплачивали заграничные поездки нашей местной администрации...

-- Тяжко тебе, горемыке-слепому, -- продолжает сидящая возле меня старушка, не обращая внимание на мое сердитое молчание. Она опять сокрушенно вздыхает. -- Один живешь или жена есть?

-- Все, бабушка, есть, все! -- стараясь скрыть раздражение, бросаю ей торопливо. -- И дети и внуки...

-- А почто один ходишь? -- возражает она. -- Да кто слепого-то одного в даль пустит? Э, милок, судьба, она ведь такая штука, что и не угадаешь, где споткнешься, а где упадешь...

Я почти не слушаю ее, занятый своими и без того нелегкими мыслями. Старуха, еще что-то пробормотав сожалительное, встает, и я слышу пристук палки о землю.

-- Вот передохнула, старая, теперича дале пойду... -- Она вздыхает, на этот раз жалея, видимо, себя и свою старушечью немощность. -- В деревеньку свою поплетусь. Хлебца вот купила, а молочко дома имеется... В общем, доживу век как-нибудь, а люди добрые похоронят, ежели пенсии моей не хватит...

-- Старуха приближается ко мне и что-то настойчиво сует мне в руку. -- Возьми, милок, от души тебе даю... -- Я ощущаю в ладони денежные купюры и пытаюсь отдернуть руку, но старуха цепко удержала меня. -- Уж не обессудь, милок, я больше не могу, вот ей богу, -- просительно и умоляюще говорит она. -- Тут

Старуха удаляется медленно и я еще долго слышу постукивание ее палки о сухую землю. Вся смурь слетает с меня и на душе моей становится хорошо и светло. Я, ей Богу, даже прослезился: до чего все-таки богата и щедра душа простого русского человека! А такую душу разве сломишь?...

*

*

Геннадий СЕМИК

(Петропавловск-Камчатский)

МУЖСКОЙ РАЗГОВОР

(юмореска)

Мартовское солнце грело не хуже, чем иное майское. Журчали ручьи, а из-под тающего снега кое-где показались параллели и меридианы. Где-то расчирикался полевой воробей, которого, впрочем, никто не слушал -- воины были заняты своими мыслями.

-- Эх, -- вздохнул первый, чистивший коня. -- Весна! А тут воюй да воюй.

-- Что и говорить! -- охотно поддержал его второй, точивший меч.

-- Видать, мы так и не обзаведемся семьями.

-- Вообще-то потеря небольшая, если подумать.

-- Ты о чем?

-- О женщинах. Что за радость -- всю жизнь слушать их капризные речи!

-- А разве можно женщине доверить сколь-нибудь серьезное дело?

-- Тьфу!

Первый воин поднес коню ведро с водой. Второй протер меч тряпкой и молодцевато помахал им в воздухе.

-- Конечно, можно и женщину приспособить к какому-нибудь делу. Постирать, обед приготовить -- это она еще сумеет.

-- Сумеет. Если ты сумеешь оторвать ее от зеркала.

-- Ну, уж я-то...

Второй воин осекся на полуслове, выронил пустое ведро и вытянулся в струнку. За разговором оба и не заметили, как к ним подошла молодая красивая девушка лет семнадцати.

-- Конь готов! -- отчеканил первый.

-- Оружие в порядке! -- доложил второй.

-- Молодцы! -- похвалила их девушка. -- Обед сегодня приготовьте попозже. Я отправляюсь с отрядом на вылазку.

Она пристегнула меч к поясу и легко вскочила в седло. Была весна 1429 года. Жанна д'Арк вела войско к Орлеану.

*

*

ЮЛИЯ БОБРЫШЕВА

(Киев)

МИНИАТЮРЫ

1.

Мы заумностью фраз скрываем скудоумие,

с лицами знатоков дегустируем жизнь,

пытаемся изменить ход событий,

продаем и продаемся,

пытаемся быть кому-то нужными и отворачиваемся от тех, кому нужны,

мечтаем о победах, не отрываясь от дивана,

и, наконец, смотрим на черное, а видим белое.

Вот так мы и живем, люди.

2.

Газета. Отдел рекламы. Рубрика "Знакомства". Номер телефона и подпись "Отдых круглосуточно". Страждущий и жаждущий общения, отдыха и любви 00 позвони, на том конце телефонного провода ждут тебя. В этот вечер ты будешь не одинок, о тебе позаботятся, ты испытаешь только положительные эмоции...

Остается добавить: подпись -- Люцифер.

3.

Что такое благие намерения? Это когда бросаешь курить каждый понедельник; устраиваешь раз в месяц день под эгидой "Честного слова", говоря в этот день людям только правду; это когда ты обещаешь себе хотя-бы раз в жизни прочитать Библию и даже кладешь ее на полку на видное место, чтобы пришло вдохновение; это когда в объятиях нелюбимого человека понимаешь, что продался за что-то, и обещаешь себе каждый раз начать чистую жизнь -- и так до следующей встречи.

Как известно, благими намерениями вымощена дорога а ад. и люди сами понимают, что их самая дурная привычка -- это давать обещания из благих намерений.

*

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Я -- Огонь, что рвется ввысь с фитиля свечи. Я дрожу, корчусь, танцую, неистовствую. Мои легкие одежды так трепетны, так прозрачны; они развеваются п.и малейшем дуновении ветерка. Я -- счастливчик. Мне отдана вся власть над тьмой, все взгляды прикованы ко мне, где бы я ни появлялся.

Я -- Фитиль. Моя тонкая натура, моя душа, порабощена этой толщей воска, которая сжимает меня со всех сторон. И только лишь моя рука свободна. она удерживает пламя.

Я -- Свеча. Я так похожа на человека. Сначала, в юности, я стройна, блестяща, горда. А чем старше становлюсь, тем больше морщин и слез испещряют мое тело. Оно становится бесформенным, постепенно оплывает, лишь огонь души остается вечно молодой.

Я -- Поэт. Огонь свечи, пляшущий на конце фитиля, освещает все мои бессонные ночи. Он вдохновляет меня на пламенные сонеты о любви. Он -- как символ моей души. И пока горит на моем столе свеча, я -- жив.

*

М И М

Эпиграф

"Пантомима -- создание образа на сцене при помощи мимики, жестов, пластики. Мим -- актер, исполнитель пантомимы."

(Этимологический словарь русского языка)

Зажегся прожектор и в круге белого света на занавеси предстал Он -- Мим с грустными глазами в пол-лица. И под печальную музыку поструились движения не то рук, не то тонких нитей. Его танец не выходил из круга света, словно Мим боялся исчезнуть, раствориться в этой тьме. И поэтому так трепетно он хватался за Свет -- как за свою последнюю обитель в этом мире. Черный силуэт в белом круге света кричал об одиночестве человечества.

Когда замолчала музыка -- жест страдания слетел с рук Мима, словно крылья умирающей птицы, кувыркающейся в воздухе. Зажегся свет -- сцена была пуста, только слегка колыхалась тяжелая занавесь. Он никогда не выходил на поклон. Этот яркий желтый свет был слишком вульгарен, чтобы освещать тонкую фигурку грустного Мима в черном трико. Эта жующая, оживленная толпа была слишком контрастна с ним, одиноким Мимом.

Сотрется грим, уберется в шкаф костюм, и неприметный маленький человек выйдет со служебного входа, попыхивая сигаретой. В автобусе люди будут толкаться как всегда, наступят ему на ногу. И никто никогда не подумает, что этот человек в пальто и кепке -- Мим, танцующий в кругу света танец одиночества.

*

*

Алексей ДЕВЯТКО

(Россошь Воронежской обл.)

ПЕРВАЯ СЪЕМКА

Сразу же, после того как в хуторском клубе прошел первый из фильмов, повествующий о приключениях мистера Питкина, это имя стал носить и мой сосед Татаренко Петька. И он с честью оправдывал полученное прозвище, несмотря на свои малые возраст и рост. Никто, например, из сверстников не мог сравниться с ним в ловкости и скорости во время игр. Не было в хуторе и лучшего эксперта по садам и огородам. Ни один местный хлопец и в подметки не годился ему в части умения с первого же выстрела из собственноручно изготовленного оружия попасть: стрелой -- в курицу, из рогатки -- в окно, из самопала -- в висящий на плетне глечик. Многочисленные проделки нашего "мистера Питкина" вызывали не только всеобщее восхищение детворы, предоставляя при этом обильную информацию для местного "сарафанного радио", но и вынуждали Петькиного отца, Терентия Прокоповича, устраивать своему чаду "разборки полетов", главным аргументом в которых был широкий солдатский ремень. Угодил "мистер Питкин" под такую разборку и после того, как решил ознакомить своего тато с новой шуткой, заимствованной им от хуторского насмешника деда Хвыли.

"Па...!, -- едва переступив порог, обратился к отцу входящий в хату Петька, -- хоцес... я тэбэ схво-то-грахвирую!?" Терентий Прокопович, занятый починкой валенка, поднял голову и, не без удивления спросил: "Шо-о!?"

"Схвотогра-хви-рую тэбэ!" -- хитро сощурив глаза, повторил Петька, успев при этом спрятать обе руки за спиной. "Давай!", -- согласился Терентий Прокопович и вновь заработал шилом.

"Так, ты ж... на мэнэ , дывысь!", -- потребовал юный "фотограф". Отец нехотя повернул лицо в сторону сына. "Та-ак, улыбоцьку", -- как заправский мастер попросил Петька. Терентий Прокопович нарочито растянул губы, обнажая все свои, имеющиеся в наличии зубы.

Петька, с сияющим от удовольствия лицом, молниеносным движением выставил вперед левую с растопыренной ладошкой руку и поставив на нее раздвинутые указательный и средний пальцы, торжественно произнес: "Внимание! Снимаю!" Щелкнув языком, он одновременно произвел несложную пальцевую манипуляцию, в

результате которой в лицо изумленного отца уставилась нахальная комбинация из трех немытых пальцев -- фига! Опешивший от такой дерзости, Терентий Прокопович, с искаженным от гнева лицом метнул в "фотографа" непочиненный валенок, Петька, мгновенно оценивший ситуацию, ловко увернулся от отцовского "вознаграждения" и в мгновение ока юркнул под кровать, вжавшись всем телом в самый угол.

Терентий Прокопович, сдернув с гвоздя ремень и подскочив к кровати, опустился на колени (проснувшийся от резкого движения, радикулит не позволил принять ему другую, более удобную, позу). Держась левой рукой за край двуспалки он левой, наугад принялся лупить по чем попадя, приговаривая: "А-а-а..., батькови ду-у-ли давать!" Петька, следуя не раз испытанной им тактике, заревел во весь голос после первого же, хотя и малоболезненного для него удара, да так натурально, что отец, по инерции махнув ремнем еще пару раз, прекратил этот, весьма нелегкий и для него самого, процесс экзекуции. Подобрав валенок и морщась от боли в пояснице, он вернулся к прерванной работе.

Спустя некоторое время в хату вошел старший Петькин брат Ванька. "А дэ Пэтька? -- спросил он. Терентий Прокопович, уже успевший должным образом оценить шутку своего отпрыска, и как человек, не лишенный чувства юмора, указав шилом под кровать, где в темноте обиженно сопел Петька, сказал: "Та, он вин пид кроваттю, тикышо схвотограхвирував мэнэ, а тэпэр... пленкы проявляе..."

*

*

ГЕНРИЭТТА НАЗИНА

(Новохоперск Воронежской обл.)

О Т Е Ц

(Рассказ-быль)

Василий смотрел в открытое окно кафе. На улице не по-осеннему ярко светило солнце. И только желтые листья, медленно падавшие с деревьев под легким дуновением ветерка, напоминали о том, что сегодня первый день осени. Первое сентября... Сегодня он отвел Маринку в первый класс. Как ждал Василий этого дня! Воспоминания нахлынули с такой силой, что у него закружилась голова, и голос человека, сидевшего с ним в кафе за столиком и второй час пьяно бубнившего, что он родной отец Маринки, улетел от Василия куда-то далеко-далеко.

Когда кончилась война, Василий вернулся в родные места не сразу. Тяжелое ранение в голову приковало его на два года к госпитальной койке. Это время прошло как в полусне. Иногда, когда ясное сознание возвращалось к Василию, хотелось домой. Но там его никто не ждал. Из писем соседки еще в боях за Польшу он узнал, что жена и грудной сын, родившийся после его ухода в армию, погибли при бомбежке.А где находились мать и сестра, уехавшие в эвакуацию и не давшие весть о себе, он тоже не знал. Да и живы ли вообще. И, все-таки, он поехал на родину после выписки из госпиталя.

От вокзала Василий почти бежал к своей улице, стараясь представить пепелище родного дома. Каково же было его удивление, когда он увидел маленький домик с голубыми ставнями среди молодого сада. На грядках возился мужчина, в котором Василий узнал соседа, своего одногодка Федора. Припадая на протез, тот полол, насвистывая. Увидев Василия, он долго молча всматривался в лицо.

-- Никак жив, Васюта?! -- удивился Федор...

Василий уже не помнил, сколько они просидели на скамейке во дворе, сколько махорки выкурил, пока не вбежал во двор мальчишка лет шести с удочкой и связкой плотвы в руках. До боли знакомые Василию глаза удивленно

распахнулись при виде незнакомого дяди.

-- Пап, гляди, -- обратился он к Федору, -- во сколько наловил! На целую сковородку.

-- Васютка, иди в дом поешь. Там обед на столе мамка оставила. Она в смену ушла. А я тут с дядей Васей поговорю, -- запинаясь на слове "дядя", сказал Федор.

Из его рассказа Василий узнал, что жена Ирина не погибла при бомбежке: соседка ошиблась. Вместе с маленьким Васяткой Ирина пряталась в погребе. Федор, дом которого остался без крыши, забрал их в деревню к своей матери. У него и в мыслях не было ничего о том, что произошло позже. Вернувшись с фронта на костылях без ноги, он вскоре получил письмо из Сибири от жены Полины, которая сообщала, что вышла замуж за обеспеченного мужчину с бронью. Потом пришла на Василия "похоронка". Ирина ждала мужа еще год после окончания войны. Федор отремонтировал свой дом, помог построить Ирине. Однажды и решили вместе Васятку на ноги поднимать.

-- Ребенка ждем, -- промолвил Федор и опустил голову...

Василий очнулся в купе скорого поезда. Билет он взял до наугад выбранной станции Касторная. Здесь устроился на работу стрелочником. Машинистом он уже не мог работать из-за своего ранения. Жил уединенно в будке, которая стояла у переезда в километре от станции и в нескольких километрах от большого старинного села.

Как-то летним вечером у будки затормозил поезд, везший переселенцев на целину. Начальник поезда, молодой крепкий парень, помог выйти из вагона плакавшей молодой женщине с тяжело дышавшей девчушкой на руках.

-- Слышь, друг, помоги, -- смущенно обратился он к Василию. -- Кончается ребенок от "глотошной", а у нас в вагоне еще дети.

Не успел Василий что-либо сообразить, как поезд отправился.

-- Помоги, сделай что-нибудь, -- зарыдала женщина, протягивая Василию умирающего ребенка.

Недолго думая, Василий бережно взял девочку на руки и побежал в село. Женщина еле поспевала за ним. Василий знал, что старый и опытный врач Иван Захарович, заведовавший больницей много лет, поможет.

Так оно и вышло. Маленькая Маринка пролежала в больнице почти три месяца, но выкарабкалась из лап смерти. Надежда, так звали мать девочки, находилась с ней. А Василий каждый день относил им еду, прихватив для Маринки что-либо вкусное из станционного буфета. Не раз Надежда пыталась дать ему денег, которых было немного в тощем кошельке. Но Василий отмахивался: "Заработаешь, тогда отдашь".

Через два дня после этого разговора Надежду с Маринкой выписали из больницы. Василий принес купленную им в магазине одежду и обувь.

-- Не обессудь, что мог, то и купил, -- подал, засмущавшись.

Надежда заплакала и только махнула рукой.

Он привез их в новую квартиру в поселке. Увидев детскую кроватку, игрушки возле нее, Надежда все поняла, но промолчала. Лишь вечером, когда уложили Маринку спать, сказала: -- Зачем мы тебе?

Василий ласково произнес: -- Спать пора. Завтра рано вставать: со мной на работу пойдешь. Берут тебя ко мне в напарницы. Будем сменять друг друга, чтобы Маринку не оставлять одну...

К новой жизни Маринка привыкала трудно, сторонилась Василия. К его заботам относилась настороженно. Особенно тревожным был для него взгляд ее больших голубых глаз, когда приходил с работы. Она внимательно и недоверчиво смотрела, как он раздевается , моет руки.

-- Дядя Вася, а почему ты приходишь не пьяный? Это понарошку? -- спросила однажды.

Василий опешил, задумался.

Ответил вполне серьезно: -- Нет, Марина, не понарошку. Не люблю пьяных!

-- И я тоже! -- оживилась она. -- Папка всегда пьяный приходил, маму обижал. Она поникла головой и прошептала: -- А ты обижать маму не будешь?

Он взял ее на руки и, глядя в не по-детски печальные глаза, сказал:

-- Нет, малышка, не буду. Все у нас будет хорошо!

Любил Василий после работы постолярничать: то стул, то шкаф, то стол сделает. Тайком смастерил для Маринки резной стульчик. Увидев подарок, она заулыбалась, захлопала в ладоши. подбежала к Василию и поцеловала в щеку: -- Спасибо, дядя Вася.

-- А когда же папкой звать меня будешь, а?! -- вздохнул он.

-- Когда? -- Маринка наморщила лоб. -- Вот когда в школу осенью пойду, тогда и стану звать!

-- Ну, мать, готовься, отпразднуем! -- Василий с улыбкой обратился к Надежде, подошедшей к ним.

Этот день настал. Только праздника не получилось. В середине августа ехавшую на велосипеде Надежду сбила машина. "Скорая" увезла ее в больницу с серьезной травмой головы. Операция продолжалась несколько часов. Василий, оставив Маринку у соседки, сидел на ступеньках и курил.

-- Вряд ли выживет, -- заявил вышедший к нему врач. -- Вызывайте родных, пока еще жива.

Не помнил Василий, как дошел домой, где у калитки его встретила Маринка.

-- Я к маме хочу. Пойдем к маме, -- со слезами попросила она.

-- Ничего, ничего, доченька, мы сейчас сготовим маме покушать и отнесем в больницу. Она скоро поправится и придет домой, -- как можно спокойнее говорил он, сдерживая закипающие слезы.

Договорившись с соседкой, чтобы она отвлекла Маринку и свою дочь, подружку Маринки, покупкой новой куклы, Василий отправился снова в больницу. По дороге зашел на почту и решил дать телеграмму сестрам Надежды. Заполняя

бланк, задумался: "А стоит ли? Надежде не помогли, когда ее свекровь выгнала. В письмах меня не признавали, сманивали советами сойтись с первым мужем". Но телеграмму отправил все же.

Несколько дней и ночей, отпросившись с работы, он не отходил от Надежды, ухаживал за ней. А когда пришел домой на несколько часов отдохнуть по настоянию врача, то увидел неприятную картину. Над поникшей Мариной голосили сестры Надежды. Картинно заламывая руки, старшая выкрикивала:

-- Сиротинушка ты наша! Деточка ты наша!

Младшая, взглянув враждебно на Василия, вторила ей: -- Никому ты не нужна. И этому чужому дядьке тоже!

-- Что это вы родную сестру раньше времени хороните?! Надежда в сознание пришла, -- сдерживая гнев, спокойно произнес Василий. Он забрал у них Маринку и вышел а палисадник.

-- Ты почему долго домой не приходил, а? Где мама? -- она с надеждой смотрела на него.

-- Я у мамы был. Все будет хорошо, маме лучше, -- он заставил себя улыбнуться. -- Пойдем-ка лучше покушаем, Марина, и я немного отдохну.

Мимо них, поджав губы, молча прошли гостьи. Василий не стал их останавливать.

И вот сегодня, когда он возвращался из школы, куда он отвел нарядную Маринку, у дома его встретил незнакомец. Не здороваясь, сказал: -- Петр, отец Маринки. Заберу ее. Надька, как сообщили мне ее сестры, не жилица на белом свете.

Василий почувствовал, что сердце будто остановилось, придавленное чем-то тяжелым. Он вспомнил, как смотрела час назад на него Маринка, он слышал ее голос: "Встречай из школы. Скажу тебе это!" -- она сделал ударение на последнем слове. -- А потом к маме пойдем в больницу, ладно?!"

Голос Петра вернул Василия к действительности: -- Давай, выпей хотя сто грамм за знакомство и пошли!

-- А как же без ничего?! -- удивился Василий.

-- Э-э-то ты о чем? -- пьяно икая, спросил Петр.

-- Как о чем? Конфет надо Маринке купить!

Петр посмотрел на витрину буфета и выдавил: -- Не по карману шоколадные. Это же цена бутылки водки!

Василий задохнулся от негодования, не сразу нашел что сказать. Петр же спокойно пошел к выходу. Купив коробку шоколадных конфет, Василий вышел вслед за ним. Повернув за угол дома, они пересекли площадь.

В эту минуту показалась Маринка. Она махала рукой и бросилась навстречу с криком: -- Папка! Папочка!!!

Петр осклабился: -- Узнала родного отца! -- Он расставил руки и загнусавил, приседая на корточки: -- Доченька моя!

Но Маринка миновала его и, обняв Василия, закричала: -- Вот мой папка! Вот мой папка! Я не хочу уезжать отсюда! Не отдавай меня!

-- Успокойся, доченька, успокойся, никому я тебя не отдам! -- утешал ее Василий. -- Пойдем к маме, она хочет тебя видеть.

И они, взявшись за руки, пошли по улице.

*

*

НИКОЛАЙ РУБЦОВ

(Воронеж)

СОСТРАДАНИЕ

"Нельзя сказать, что Юля у нас плохой ребенок. Она ничуть не хуже других детей, а в некоторых отношениях -- даже и лучше: например, она самостоятельная девочка -- обычно копошится со своими игрушками и не требует большого внимания, -- думала Лидия Павловна Козирок, учительница начальных классов, убирая на кухне посуду, -- у ней симпатичная мордочка и, когда я одену ее в желтую курточку, то она у меня, просто, девочка-загляденье... Но это ее упрямство -- это же сущее горе! И в кого она такая -- ума не приложу: муж этим не отличается, я... как будто, тоже..."

-- Юля, убери за собой игрушки, -- распорядилась она.

-- Я, мамочка, еще не доиграла, -- последовал ответ.

-- Убери сейчас же и пойдем гулять.

-- Пусть так, -- заупрямилась дочь.

-- Убери -- я сказала.

-- А я не хочу.

-- Что значит: не хочу, когда надо.

-- Не хочу и все.

Лидия Павловна начинает сердиться, ее возмущает неповиновение трехлетней дочери, и она думает: "Если ей потакать с таких лет, что будет потом, когда ей будет семнадцать?"

-- И что за неслух уродился, это же надо!.. Это что же -- одна я должна за всеми убирать?!. А я-то думала, что у меня Юля -- помощница растет, а ты вон как помогаешь -- только беспорядки делаешь. Вот не возьму тебя с собой, а запру дома на ключ и будешь сидеть дома, как миленькая.

-- Уберу-уберу, -- слышится примирительный голосок Юли из комнаты и слышно, как она бросает игрушки в ящик.

-- Ай-яй-ай! -- вдруг раздается истошный крик Юли.

Испуганная мать вбегает в комнату.

-- Ну, что тут у тебя? -- с тревогой спрашивает мать.

-- Уда-ли-ла-аа-сь! -- сквозь слезы говорит Юля, размазывая их по розовым и пухлым щечкам.

-- Обо что ударилась-то?

-- Об стольную ногу-у... Я полезла за копаткой и ударилась... боль-ноо,

-- плачет Юля.

Мать прижимает ее к груди и говорит:

-- Ох ты мое сокровище ненаглядное, очередную шишку набила, не последнюю... Где?.. Тут? -- мать целует ее в самую макушку и говорит: -- Давай

быстренько соберем игрушки -- и гулять. День-то какой, прелесть!

-- Плелесть... плелесть, -- лопочет Юля, переставая плакать и собирает куклы, кубики, самолеты, чашки в ящик. Она делает это с особым удовольствием, видимо, потому, что мама помогает ей.

-- А этот мячик откуда? -- строго спрашивает мать. -- Такого у тебя не было. Ты, Юля, опять берешь чужие игрушки -- это нехорошо. Помнишь историю с трактором Вовы, который ты принесла домой, а тетя Оксана приходила за ним; мне было так стыдно, так стыдно за тебя!

Юля некоторое время молчит, хмуря светлые бровки, а затем начинает горячо оправдываться, объясняя, что она "тракторушку" пожалела: у него отломалось колесо, и она принесла его, чтобы папа починил; но маму не очень-то устраивают ее объяснения, и она опять спрашивает, откуда взялся этот мячик.

-- Мамочка, он лежал в канаве совсем, совсем один, и ему было так скучно, так скучно, что я его пожалела и взяла.

-- Видишь ты какая, Юля, -- всех тебе жалко. Сейчас пойдем гулять, и ты положишь его в песочницу -- хозяин найдется.

И вот они уже идут по оживленной набережной. В этот яркий день, теплый, по-настоящему весенний, никто не желает сидеть дома. -- все хотят посмотреть на молодую ершистую траву, зеленые листья, цветы одуванчиков; послушать восторженные крики грачей на высоченных тополях, услышать скворцовые рулады, воркование горлинки.

Оставив за кормой пенистый буран, прошла "ракета" и скрылась за изгибом реки, а за ней, не спеша, шагает самоходка с пустой пузатой барже; парусные яхты белыми лебедями скользят по реке.

Юля смотрит на лохматые гнезда грачей на высоченных тополях и спрашивает: -- Мама, у грачей тоже дети бывают?

-- Да... грачата.

-- И они живут в этих домах?

-- Да, в этих гнездах.

-- Они же могут упасть и разбиться.

-- Мама-грачиха смотрит за ними, лапочка.

-- А их папа на работе, да? Он тоже инженер, как наш папа?

-- Нет, он не инженер, а просто папа и собирает зернышки, чтобы кормить своих деток.

-- А "ракета", она живая?

-- Нет, не живая.

-- А папа говорит, что она ходит, а если ходит, значит, живая.

-- Это только так говорят.

-- А гусеница -- это жена гуся? Да?

Юля вдруг бросает палец матери и, воскликнув: "Мама, ка-а-кая кукла!", быстро перебирая ножками в белых гольфах и красных башмачках, бежит к ларьку с вывеской "Уцененные товары" так, что у нее даже белый капроновый бант на макушке подпрыгивает.

-- Юля, куда же ты! -- восклицает мать и бежит следом.

-- Как-а-кая кукла! Мамочка, ты только посмотри, -- с восторгом кричит Юля, разглядывая куклу за стеклом ларька.

-- Пошли, пошли, -- беря дочь за руку, говорит мать, но Юля упирается.

-- Мамочка, купи мне эту куклу.

-- Вот влезла тебе в глаза эта кукла, -- с досадой говорит мать, -- на что она тебе, эта замарашка в линялом платье. Ты только посмотри на ее грязное платье, растрепанные волосы... к тому же она без руки... Пойдем в парк, и я куплю тебе мороженое.

Юля вырывает руку из руки матери и ни за что не хочет уходить от ларька. несмотря на соблазнительное предложение матери.

-- С тобой час от часу не легче, Юля. Во-о-н посмотри, какая кошка идет, черная и хвост трубой, -- говорит мама, чтобы отвлечь дочь рекомендованным испытанным воспитательным приемом, но это не помогает. Юля бросает мимолетный взгляд на кошку, мягко ступающую по асфальту в обход дождевых лужиц, и говорит, что это не кошка, а коша.

-- Почему "коша"? -- спрашивает мать.

-- Кошка -- это когда плохая, а эта -- хорошая, значит, коша.

-- Пусть коша. Она в самом деле хорошая, -- соглашается мать и тянет дочь за руку.

-- Мамочка, купи... купи мне эту куклу.

-- Да зачем тебе такое барахло! У тебя есть Маша, Марина, Рита, а купить эту, чтобы выбросить... И вовсе она тете не нужна.

-- Нужна, нужна -- это будет моя дочка Ляля.

-- Юля, ну зачем тебе эта уцененная кукла!

-- Что... что значит "уцененная кукла"? -- тут же спрашивает дочка.

-- Уцененная -- это значит, что ее никто не хочет покупать. Ты же видишь: у нее нет одной ручки, нос измазан, волосы растрепаны и платье грязное, -- за все это ее и уценили.

-- И потому ее никто... никто не покупает, да? -- спросила с сочувствием Юля.

-- Ну да, пошли, пошли.

-- А, что с ней будет, если ее совсем-совсем никто не купит? -- нахмурив бровки, допытывается Юля, обеспокоенная судьбой Ляли.

-- Поваляется в этом ларьке, да и выбросят ее в мусорный ящик.

Но этого Юля уж никак не могла допустить, она еще тверже стояла на своем.

-- Мамочка, -- тянет она грустным голоском, -- у всех есть мамы, даже у грачат, и их мамы заботятся о них, а у Ляли нет. Купи мне ее, и я буду ей мамой; купи, мамочка, -- тянет жалобным голоском с лаской и мольбой дочь. -- Ну как? Как она будет жить без мамы?.. У тебя есть я -- твоя дочка...

-- И совсем ты не моя дочка, раз ты такая неслушница! -- сердится мать.

-- Слушница... слушница! -- лепечет Юля. -- Купи мне Лялю, и я буду всегда,

всегда слушаться тебя... и папу тоже. Я буду ей на ночь петь баюльные песни.

-- Ручка ее есть, только надо приделать, -- вмешивается в разговор продавщица ларька "Уцененные товары", видимо, тронутая такой неотступной просьбой девочки.

-- Вот, мамочка, ручка есть, и папа приделает ее. Он все умеет, -- с надеждой заключает Юля, заглядывая в глаза матери, и продолжает: -- Ты только посмотри, какое у нее грустное личико! Она знает... она знает,

что... Мамочка, давая ее пожалеем, а? Давай!.. Купим, и это будет моя дочка.

-- Нет, Юля, зачем нам такая безрукая уродина... Купить, чтобы выбросить. Лучше я тебе на день рождения подарю чистенькую нарядную куклу Мальвину.

Дочь некоторое время молчит, видимо, соображая, насколько будет новая нарядная и чистенькая Мальвина лучше замарашки и калеки Ляли, и эта борьба мотивов, видать, ввела ее в некоторое замешательство, но чувство

сострадания к уцененной и обреченной кукле берет верх, и она уже твердо говорит:

Мать начинает сердиться, опять перечисляет недостатки старой куклы, но дочь упорно стоит на своем; такой уж это был ребенок, своенравный, несговорчивый.

"Нельзя же воспитание ребенка строить на уступках, -- думает мать.

-- Нельзя потакать ребенку во всем, что он захочет: сегодня ей купи куклу, завтра -- бархатное платье, а послезавтра она захочет замуж за Джеймса Бонда..."

-- Нет, Юля, -- говорит она, -- обойдешься без Ляли.

Набежавшая тучка закрыла солнце, и блестки на реке померкли, грачи

притихли, исчезли куда-то ласточки, подул откуда-то взявшийся ветер, холодный, принесший с реки запах солярки и рыбы. Все вокруг померкло: и улица, и дома, и деревья, и личико Юли тоже. Она насупилась и напряженно думала, что бы еще такое сказать маме, чтобы она послушалась и купила эту несчастную куклу. Даже решила заплакать, и губки у нее уже припухли

немного, но она передумала.

-- Мамочка, ну, пожалуйста, купи мне Лялю, и я больше никогда... никогда не буду брать чужие игрушки, -- в голосе ее послышалась такая мольба, что сердце матери дрогнуло.

-- Ах, ты. хитруша! -- восклицает она, подобрев.

Кукла была куплена. И надо было видеть, как посветлело лицо крошечной защитницы несчастной уцененной куклы, которую могли выбросить на мусор. Ее аквамариновые глаза сверкали, лучились так же ярко, как и незабудочьи глазки

уцененной куклы. Радовалась и Лидия Павловна, что ей удалось превозмочь себя, было приятно, что и она испытала жалость и сострадание к несчастной кукле, судьба которой была предрешена. Она думала: "Разве это правильно, что я так упорно сопротивлялась бессознательному стремлению дочери сделать добро! Лад и гармония в семье достигается взаимным уважением. И от детей надо требовать не только уважения к себе, но и уважать их желания и стремления, если они не противоречат здравому смыслу. Если бы взрослые с такой же детской настойчивостью делали добро, если бы с годами они не теряли этой способности, то жизнь была бы несравненно лучше".

Юля бережно прижимает куклу левой рукой к груди, а правой крепко держится за указательный палец матери, и довольные друг другом, они шагают дальше. Река по-прежнему играет золотыми блестками, громко кричат грачи, радуясь весне, а ласточки бесстрашно "стригут" макушки прохожих.

*

*

СЕРГЕЙ ГРИШУНОВ

(Калуга)

ТАКСИ НА КРАЙ СВЕТА

Отстаньте от меня! Вы мне всего лишь снитесь. Никто бы никогда не заставил меня сесть к вам в машину. Я слишком пьяна, чтобы додуматься до этого.

Ночные прогулки довели меня до изжоги, до снов с зеленым фонариком.Хоть не красным. Рука еще помнит и мою собственную влагу, и упругость резинки на поясе, и холод дверной ручки в этом чертовом такси. Мои купюры! Теперь их может вытащить любой. Засунуть некуда -- все болит и не на шутку растерто. Долой туфли! Что же вчера снилось такое? Еле проснулась.

Вспомню -- не вспомню... Гадать нечего. Еще с полуночи -- стук за стеной, кусок обоев бабочкой порхал на стене... Окуклился? Вдруг там уже целый рулон? Или с бабочками как-то по-другому? Стук стих и посыпалось -- дырявые колготки, пропахшие рыбой ржавые ножи, кольца на них, то ли от гардин, то ли обручальные. С кем бы обручиться? Обруч... Бочка без обруча. Это уже потом. Бочка, в ней черный кот, с похотливыми зелеными глазами. Нет, один зеленый, другой -- рыжий какой-то, с золотым блеском. Опять золото. Золотко ты мое... Кто это так называл меня?

Мужик, не гони, подушка съезжает. Будешь в нашем районе, гнида, припомню все -- и счетчик твой поганый, и как лапать лез, и фуражку твою с козырьком треснутым. Чтоб тебе самому треснуть. Покрышки эти лысые тоже снились, запах горелым, бестолковая толкучка на стоянке, скрип тормозов, оранжевые жилеты, мягкий асфальт. И здесь объезд... Под знак нельзя.

Тут захотелось пить. Я встала, а он под окном сигналит и глаз свой зеленый уже погасил. Будь что будет -- туфли под мышку, сумка, платье на голое тело... им это нравится. Свинство, разумеется. Лифт умер, могильный холод

кругом, и зачем шифр не с той стороны? Нужно изнутри, чтобы выйти -- помучься сначала, подумай -- кто ждет тебя снаружи? Меня вот ждали, а я не

торопилась, жалела, что знаю шифр. Холодно между ног. Прислонилась к стене

и снова, будто снится -- дети, остриженные, как мячики, клумбы, полные дымящихся пионов. Даже черные. Дым, поднимаясь к верхушкам сосен, скапливается в облако. Дождь, град? У телефонной будки никого -- вижу сквозь стекло двери. Трубка вопросительным знаком стережет чьи-то всхлипы, просьбы и обещания. Дураки. Нельзя верить трубке. Она всегда лжет. В не столько лжи, что хватит свести с ума льва, убить засухой те самые клумбы, отравить стакан апельсинового сока в его руке, выстрелить в него самого, проследить за роковым рикошетом и, если повезет, подставиться под последний "прыг-скок". Совсем не больно, это тебе не ложь.

Вот и открыла глаза, а снится -- кто-то бежит навстречу, размахивая

Пусть земля круглая. Несмотря на это, край света все равно есть. Он там, где стрелка спидометра, упираясь в ограничитель, показывает в бездну. Прямо по ней -- край света. Самый последний край. Резкий обрыв. Долгий полет.

Фиолетовый цвет всегда к лицу, когда едешь в такси, когда грудь еще молода, губы влажны и мягки, а край света запрятан в обшивку сиденья. Там, среди пружин, он изредка гудит и ворочается, но ты придавила его задом. Колготки дорогие и ты боишься порвать их о край. О край света. Вдруг высунется? Но все хорошо. И еще некоторое время будет хорошо, пока не приснится холод между ног, мертвый лифт, дым от пионов...

Отстаньте от меня! Вы мне всего лишь снитесь. Я надеюсь на это.

*

*

Алекс РИЧ

(Майкоп, Адыгея)

У СЕРОЙ СТЕНЫ

Все они стояли в ряд, в нескольких шагах одна от другой, и опирались о длинную серую стену. Все они без исключения были очень молоды, накрашены и броско одеты. Они стояли и ждали, разговаривая между собой вполголоса.

-- Вчера вечером тебя не было, Марта? -- спросила высокая девушка у стоящей рядом.

-- Я не могла прийти, -- ответила та, которую звали Мартой. -- Моя девочка

кричала всю вчерашнюю ночь. Я чуть с ума не сошла, не знаю, что с ней такое. -- И что же с ней было?

-- Соседка думает, что зубы.

-- Уже? Да что ты! -- улыбнулась высокая.

-- Зубы могут прорезаться и у пятимесячного ребенка. Соседка сказала.

Марта смотрела в землю перед собой и говорила: -- Ужасное чувство, когда ребенок плачет, а ты не знаешь, что у него болит.

-- Кто за ней присматривает? -- спросила высокая.

-- Соседская девчонка. Она немножко странная, и я побаиваюсь оставлять их

вдвоем.

-- А что с ней?

-- Не знаю, -- Марта пожала плечами. -- Она не совсем нормальная.

Мужчина остановился, оценивающе осмотрел высокую худую девушку, затем скользнул рукой по ее грудям, словно сомневался в их существовании.

Окинув Марту беглым взглядом, он пошел дальше, к следующей девушке у серой стены. Та понравилась ему больше...

-- А ты не можешь вернуться? -- спросила длинная.

-- Нет. Они не позволят мне вернуться домой.

-- И мать тоже?

-- Братья против...

Группа молодых парней -- все в одинаковых черных пуловерах -- прошли мимо них. Расставив ноги, держа руки в карманах брюк, выбирали они у длинной стены девушек, словно говядину для жаркого на рынке.

Те не проявляли никакой строптивости, когда их достоинства выясняли с помощью рук, и оставались безразличными, когда одну предпочитали другой. Ведь человек таков, как он есть.

-- Все-таки лучше позвать врача, -- посоветовала высокая.

-- Конечно, -- согласилась Марта очень нерешительно.

-- Я могу дать в долг, если тебе нужны деньги.

-- Спасибо, Вика, только тогда, если я сама не заработаю, -- заметно повеселела Марта.

Молодой поляк подошел к ним. Он поднял лицо Вики за подбородок, чтобы в темноте лучше ее разглядеть, и они отошли немного в сторону, обменялись лишь несколькими словами и затем пошли вдоль длинной стены вдоль по улице.

Поляк обнял девушку одной рукой, и Вика посмотрела назад через плечо, на Марту, стоящую теперь в одиночестве, -- было видно, что Вика беспокоится о ней.

Топтавшаяся в стороне под фонарем толстушка с прямыми волосами тоже ушла с каким-то немчиком, на полголовы ниже ее.

Марта стояла и терпеливо ждала. Но, когда высокая позже вернулась, Марты у стены уже не оказалось. Время было позднее, и Вика раздумывала, быть ли здесь еще или уйти домой. Обычно она всегда стояла, опершись спиной о стену, но сейчас вдруг оказалась лицом к ней. И в первый раз она разглядела старую неоштукатуренную стену: в тех местах, куда падали заплаты света от фонарей, было видно, как она сложена, эта тяжелая, темная, неоштукатуренная стена.

*

*

СЕРГЕЙ ГУНЬКИН

(Воронеж)

БЭБИ-ЗАРАЗА

Когда жить становится совсем грустно и неинтересно, ко мне приходит Бэби-Зараза. Наши отношения весьма запутанны, поэтому очередному ее визиту в мою холостяцкую квартиру предшествует бурный период приготовления. Я

начинаю активно ухаживать за Бэби-Заразой: делаю ей дорогие подарки, вожу в ночные клубы и рестораны, мы посещаем творческие тусовки или просто бродим рука об руку по злачным местам. При этом я всеми правдами и неправдами стараюсь затащить ее к себе домой. Главное, чтобы она согласилась сделать шаг за дверь, и отказа не будет. У нас существует нечто вроде негласного договора, в котором моя жилплощадь объявлена территорией любви. Однако проходит недели полторы-две, прежде чем Бэби-Зараза, вымотав всю душу, изъявляет желание осчастливить меня. Причем случается это всегда в тот момент, когда я, на грани нервного срыва от ожидания, уже готов послать ее

ко всем чертям и перестать за ней волочиться. Вот тогда-то она и произносит заветное: "Я давно не была у тебя в гостях..."

Но вот мы и в квартире. Не снимая плаща, Бэби-Зараза проходит в комнату, берет круглый стул у фортепьяно, ставит его посреди зала. Поднимает сиденье так,

-- Ты не могла бы привстать на минутку? -- так и не придумав ничего оригинального, прошу робко.

-- Как ты мне надоел своим нытьем, козлик! -- заводится с пол-оборота Бэби-Зараза и выплескивает мне на голову почти весь ликер из бокала.

Но поднимается, поэтому я, облизнувшись и сморщившись, стараюсь не обращать внимание на подобное хамство. Вцепившись зубами в подол, со всей мочи тяну вниз; вначале узкая юбка едва сползает, но потом, миновав бедра, сама сваливается. Колготки и трусики я лишь приспускаю -- Бэби-Зараза торопит меня, ей надоело стоять. Ну да бог с ней, главное приспустить, чтобы ягодицы не прижимали материю когда она сядет; дальше я и без ее помощи обойдусь...

-- Аааа!!! -- реву от боли и вскакиваю с колен. Раздосадованная тем, что мой язык заставил ее влагалище кончить, Бэби-Зараза прижгла меня сигаретой!

-- Ах ты, сука! -- кричу. -- Да я сейчас тебя здесь урою! -- пытаюсь ногой съездить ей по печени. Бэби-Зараза прыгает со стула и прикрывается им, как щитом.

-- Кончай придуриваться! -- фыркает с обидой. -- Я же совсем чуть-чуть... Хочешь чпокнуть меня сзади? -- ехидно улыбается.

всякой смазки -- насухо, как хрипло и истошно визжит при этом Бэби-Зараза, как она извивается, дрожит, бьется в припадке... а я все углубляюсь и углубляюсь... Подобная фантазия вскоре провоцирует семяизвержение, но и здесь не обходится без очередной подлянки со стороны Бэби-Заразы: в самый последний момент, когда трение наиболее сладостно, эта негодяйка резко подается вперед и наш контакт прерывается. Кончаю, а удовольствия никакого! Заклинаю Бэби-Заразу сделать мне минет, надеясь разжалобить, показываю ей волдырь, который возник в результате ее небрежно-жестокого отношения со мной, вопию, что муки мои невыносимы и гибели мне не избежать, если она

сейчас же не полюбит меня ртом. Пустой номер, перспектива моей смерти только радует Бэби-Заразу, тогда я от безысходности, с отчаянной настырностью, стараюсь склонить ее хотя бы на шестьдесят девять. Подумав немного, она соглашается; на удивление быстро, к чему бы это?! Валюсь на тахту, Бэби-Зараза, наконец-то скинув плащ, громоздится сверху. Делаем шестьдесят девять. Все бы ничего, да только связанные руки, на которых я лежу, с каждой минутой начинает ломить сильней и сильней. А тут еще Бэби-Зараза коварно использует свой язычок совершенно не по назначению.

-- Ты знаешь, -- говорит между делом, -- у тебя очень маленький член.

-- Какой же он маленький! -- от возмущения чуть не давлюсь ее выделениями. -- Член как член -- отстань.

-- Нет, маленький, -- настаивает, дергая его пренебрежительно, -- никогда еще не видела таких лилипутиков.

-- Я не виноват, если ты, помимо меня, совокупляешься исключительно со слонами.

-- Это не тема для шуток, лучше обратись к врачу.

-- К какому врачу?!

-- Не знаю. К хирургу, наверное. Тебе необходимо сделать операцию по удлинению члена.

-- У меня нормальный член!

-- Ты просто успокаиваешь себя, боишься посмотреть правде в лицо. Если не веришь мне, спроси у кого-нибудь. Любой скажет, если не побоится обидеть, что твой член слишком маленький. Толщина еще куда ни шло, но длина...

-- Не держи меня за осла! В соседней комнате в книжном шкафу на второй полке снизу стоит умная книга по медицине. Там предельно четко написано, что средняя длина полового члена в состоянии эрекции колеблется от тринадцати до восемнадцати сантиметров. У меня он пятнадцатисантиметровый. Съела?!

-- Пятнадцать сантиметров? С чего ты взял? На вид ему больше семи-восьми сантиметров трудно дать. Ну может быть десять, да и то, когда чересчур возбудится...

-- Я знаю о чем говорю!

-- Ты что, его специально измерял?

-- Это было давно, в юности.

-- Когда втихоря дрочил в ванной?

--Хотя бы и так, тебе какое дело?!

-- Не было там никакой линейки!

-- Так как же тогда ты измерил член?

-- По кафельной плитке. Плитка имеет стандартный размер пятнадцать на пятнадцать сантиметров, длина моего члена равна любой ее стороне.

-- А ты уверен, что то была стандартная плитка?

-- Ванная до сих пор облицована ею, не веришь -- сходи убедись.

-- Значит твой член усох!

-- Кончай нести вздор!

-- Но ты же сам признаешь, что замерял его очень давно. У тебя пенисодиахрония -- болезнь усыхания члена. В год, при необостренном развитии недуга, член, как правило, уменьшается на десять-двенадцать миллиметриков. Пятнадцать минус семь... Он укоротился у тебя до восьми сантиметриков. Ты уже болен лет семь, если не восемь. Болезнь очень запущена, надежд на исцеление почти нет. Ты -- неоперабельный хроник!

-- Не существует такой болезни, ты ее сама только что выдумала!

-- Считай как хочешь. Не собираюсь спорить, твой член -- твои и болячки...

Бэби-Зараза безбожно профанирует -- как не понять, но ее спокойствие и безразличие все же отравляют мой разум ядом сомнения. Я с тайным ужасом думаю, что может быть она хоть и отчасти, но права, мой член и правда укоротился с годами... Не на семь сантиметров, конечно, пусть на сантиметр или два, но укоротился! Кончать с подобными мыслями в голове дело последнее -- оргазм теряет всю прелесть, я его почти не замечаю...

Следующая сцена происходит на кухне. Распалясь от любви, Бэби-Зараза скидывает с себя остатки одежды и заявляет, что голодна. Придирчиво потрошит мой холодильник -- выбирает только самую лучшую пищу. Затем быстренько, с

грацией изящного троглодита, поедает ее, запивая ликером. Я сижу рядом и глотаю слюну -- не прочь тоже перекусить, да руки связаны. Насытившись, Бэби-Зараза с удивлением обнаруживает, что она не одна на кухне.

-- Ты, наверное, тоже есть хочешь? -- спрашивает с благодушием сытого человека.

-- Было бы неплохо что-нибудь пожевать, -- соглашаюсь, понуро уставившись в колени. -- Может ты развяжешь меня...

-- Ну уж нет, я слишком крепко затянула узел, да и потом опять завязывать... Лучше я тебя покормлю. Сейчас мы тебе подыщем самое вкусненькоепревкусненькое, -- с этими словами Бэби-Зараза достает из холодильника кусок синюшной вареной колбасы, который я все забываю выбросить.

-- Не очень-то у нее съедобный вид, -- замечаю кисло. -- Можно и отравиться. Выкинь эту гадость в мусорное ведро.

-- Ты сошел с ума! Отправлять на помойку такой ценный продукт! -- возмущается Бэби-Зараза. -- Миллионы людей на планете гибнут от голода, а ты! С

горчичкой съешь как миленький... -- намазывает на падаль толстый-претолстый слой горчицы. -- Ну-ка, открывай живей ротик.

-- Нет! Нет! Нет! -- ору благим матом и мотаю головой как эпилептик, чтобы Бэби-Зараза не смогла засунуть мне в пасть эту отраву. -- Я вегетарианец, мясо мне противно!

-- Вечно с тобой проблемы, козлик ты мой травоядный, -- гудит Бэби-Зараза, но убедившись, что испорченную колбасу я, хоть меня режь, есть все равно не стану, и даже с горчичкой не стану, с горчичкой тем более не стану, отстает. -- Ну а икру кабачковую будешь?

-- Икру буду, -- понимая, что выбирать не приходится, соглашаюсь и на кабачковую икру.

-- Мне кажется, что она недосолена, выглядит как-то слишком пресно, -- БэбиЗараза опрокидывает в банку с кабачковой икрой добрую половину солонки.

-- Да и перчику, пожалуй, чуть-чуть не повредит, -- добавляет и перца, но только совсем не чуть-чуть. В гробу я видел такое чуть-чуть!

Благодаря ее стараниям икра приобретает чудовищный вкус, но Бэби-Зараза с изощренностью бывалой садистки все же заставляет меня есть. Ласково теребя член, она с издевкой, протяжно несет разную несусветную чушь, какую обычно взрослые рассказывают при кормлении малым детям, пытаясь разжечь их аппетит. Меня передергивает от отвращения, во рту все пылает, в желудке горечь и спазмы, я давлюсь, но ем. А что делать?! Иного пути нет -- страшусь обидеть Бэби-Заразу, левая рука которой так волнительно услаждает мой половой орган. Кода Бэби-Зараза захочет, ее руки, щекоча и пощипывая, рисуют такие затейливые арабески! У меня есть шанс наконец-то кончить более-менее сносно, вот я и терплю.... Кончаю с воплем, пока я ору, раззявив пастюшку, Бэби-Зараза успевает запихать туда несколько полных ложек блевотворной

массы. Глотаю, чтобы не поперхнуться, черт с ней, игра все же стоила свеч. Но испытать блаженное чувство истомы в полной мере мне так и не удается.

Звонкая оплеуха возвращает меня к суровой действительности.

-- Неблагодарный мерзавец! -- восклицает Бэби-Зараза и сует мне в физиономию испачканную спермой руку. -- Обтрухал мамочку! -- брезгливо вытирается об

мою шевелюру. -- Все, надоело с тобой нянчиться, козлик.

-- Дай хоть попить, -- прошу раболепно.

-- Ну если только ликерчику.

-- А нельзя ли воды из под крана?

-- Ликер, или отваливай.

-- Хорошо, пусть будет по-твоему, -- внутри творится такое, что

легкомысленно соглашаюсь и на ликер.

Бэби-Зараза так резко подносит к моим губам бутылку, что горлышком пребольно бьет по зубам. Делаю несколько глотков, облегчения, конечно же, никакого

-- уж лучше бы и не пил; в довершение ко всем бедам в горле образовывается и застревает какой-то отвратительный сопливо-студенистый ком. Напоила и накормила называется, подлая каверзница...

Какое-то время мы скучно сидим, почти не разговаривая, и от нечего делать смотрим видео. Меня с души воротит. Но постепенно я отхожу и затеваю с Бэби-Заразой подобострастную беседу, где всячески угождаю и льщу ей. Мне хочется еще немного любви. Осторожно, окольными путями намекаю, что было бы неплохо продолжить наш секс. Вдоволь поглумившись надо мною, Бэби-Зараза подобрела немного, злоба ее слегка приутихла.

-- Что, опять трах-трах захотелось? -- интересуется почти сочувственно.

-- Естественно, -- улыбаюсь заискивающе. -- Я без ума от твоего тела,

дорогая.

Потомив меня несколько бесконечных минут, Бэби-Зараза, все же смилостивившись, соглашается и повелевает мне лечь на пол. На пол это нарочно, чтобы было жестче, а значит, и болезненней для моих рук. Я не спорю, я с радостью выполняю ее приказ, а спорить все равно бесполезно -- у всякого великодушия есть свои пределы, у великодушия Бэби-Заразы тем более...

Совокупляемся в этот раз мы на редкость миролюбиво. Оседлав меня сверху, Бэби-Зараза уже не скрывает, что то, чем мы занимаемся, тоже ей приносит некоторое удовольствие. Надрывно стонет и охает, а моментами, когда

становится особенно хорошо, хлещет наотмашь меня по щекам и подгоняет: "Быстрей! Еще быстре-е-ей! Не халтурь, козлик... Так! Еще! Быстрей, говорю тебе! Ах ты, козлище... ааа..." Я стараюсь изо всех сил, из кожи вон лезу, лишь бы угодить. И не напрасно -- наш синхронный оргазм так восхитителен, что Бэби-Зараза, проникнувшись, лезет ко мне целоваться... Мы целуемся долго и страстно, не отрывая губ, растворясь и утопая друг в друге... Может это и

есть любовь?

-- Ты все еще придумываешь стихи? -- интересуется размякшая Бэби-Зараза нарочито небрежно. После бурного акта она в ленивой истоме, так что вставать с меня ей совершенно не хочется. Впрочем, мне безразлично, руки одеревенели настолько, что ломота притупилась. Я вял и расслаблен.

-- Конечно пишу, а как же иначе? Если ты поэт, то это навсегда, -- произношу не без скрытого сарказма. За последние три недели я не родил ни строчки.

-- Может, тогда что-нибудь продекламируешь из последнего? Про любовь.

-- Про любовь? Фу, как пошло... Я уже давно не пишу подобных стихов, мне это обрыдло.

-- Ой, какие мы снобы. Если исписался, то так и скажи.

-- Кто? Я исписался?! Что за примитивный подход: если поэт не хочет строчить любовные мадригалы, значит он исписался.

-- Одно дело когда не хочется, другое -- когда не можется. Ты литературный импотент!

-- Ого, как строго судишь!.. Сдалась тебе эта любовь, нет ее, понимаешь! А раз так -- какой смысл ее воспевать? Если захочу, могу прямо сейчас сочинить стихи, мне это будет легко, так как тема любви меня абсолютно не волнует.

-- А вот и не сочинишь! -- с упрямством капризного ребенка твердит Бэби-Зараза.

-- Да ради бога, сколько угодно! -- Бэби-Зараза доконала меня; собравшись с мыслями начинаю, завывая напевно, импровизировать:

Громче ветер! Угрюмо небо...

Стрелы молний пронзите насквозь,

Чтоб луна -- пучеглазая дева

Не дразнила... Досаду и злость

Я по ветру развею с печалью...

Ветер вой! Ветер вой! Громче вой!..

Ничего никогда не прощаю,

Я не добрый, не нежный, не злой...

-- Кончай придуриваться! -- обрывает сердито меня Бэби-Зараза.

-- Я покрыт пеленой равнодушья...

-- Ты это не сейчас придумал! -- зло толкает.

-- Вот еще! Стану я намеренно такой мутью голову засорять...

Треплет ветер непрочную ткань...

-- Закрой свою пасть!

-- Позови! -- и тогда отзовусь я...

-- Умолкни, скот! Твой стих отвратителен, а ты гадок! -- Бэби-Зараза вне себя от ярости. Глаза ее извергают молнии, а кулачки дробно прохаживаются по моим ребрам.

-- Я только разошелся. Да и вообще, как ты смеешь затыкать рот поэту! Ничто не заставит замолчать мою сладкоголосую лиру.

И сломаю возникшую грань.

Но молчание -- скорби подруга...

-- Ах так! Ну держись, сволочь! -- Бэби-Зараза резко вскакивает, крепко зажимает ногами мне голову: чтобы я не смог отвернуться, и мочится... Струйка направлена прямо в мой рот.

-- У молчания имени нет...

Мы безмолвно окликнем друг друга,

Тишина не ответит в ответ...

Расчет Бэби-Заразы весьма прост: поскольку я связан и не могу оказать достойного сопротивления, то у меня остается только два пути: либо заткнуться, как она хочет, либо продолжать импровизированное чтение, но тогда немалая толика ее мерзкой солено-горькой мочи попадет в рот. Захлебываясь, но не умолкая, я стоически иду по второму пути. Зажмурившись, пою еще неистовей, нелишенные подтекста в создавшейся ситуации слова так и брызжут из меня:

И подставив дрожащую спину...

Под холодные капли дождя,

Растворившись во мраке, я сгину...

Жалко бросив дежурное "бля"...

Что мне делать? -- я хилый и пьяный, Под ногами липучая грязь... Покаянный, но все ж окаянный,

Со слезами напрасно молясь.

Я погашен, окончен и ранен -Нет в помине былого огня... Сутенера с парижских окраин... Полюбила девчонка моя!

Я победил -- продолжать далее уже не имело никакого смысла -- моча Бэби-Заразы иссякла раньше, чем мое красноречивое вдохновенье...

Напакостив, Бэби-Зараза шарахается от меня как от чумного. Молча одевается, вид у нее угрюмо-сосредоточенный, движения резки и нервозны.

-- Куда это ты собираешься? -- спрашиваю равнодушно. В ответ тишина. Тогда я с беспокойством интересуюсь: -- А развязывать меня кто будет?

-- Выпутывайся как знаешь, -- схватив плащ, Бэби-Зараза торопливо уходит. Дверь она закрывает так, что все в квартире дребезжит. И кажется вдруг, что это не Бэби-Зараза меня покинула, на прощанье хлопнув дверью, а где-то совсем рядом прокатилась волна дрожи земной... Прокатилась, звонко ухнув в ушах, и унеслась насовсем, безвозвратно в незримые дали... ну и черт с ней...

Какое-то время я флегматично лежу. Мне легко и свободно, не будь вокруг слишком влажно, так бы и лежал бесцельно до бесконечности. С неохотой встаю, бреду на кухню, с помощью столового ножа неуклюже стараюсь освободиться. Пальцы плохо слушаются, вместе с веревкой в кровь режу руку. "Вот дрянь! Вот дрянь!" -- пытаюсь сердиться, но ничего не получается, мне все равно хорошо! Мысль о том, что мой непризнанный гений способен вызывать у людей ярость и бешенство, что на меня ссут и меня ненавидят за то, что я поэт, приятно щекочет тщеславие и воодушевляет. На пару месяцев этого, пожалуй, должно хватить...

*

*

*

АНТОЛОГИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

*

*

Вадим ГОРДЫЙ

(Воронеж)

*

* * *

Охапки сена высятся над лугом,

Парит земля, а тучи на засов.

К пахучим травам с самым лучшим другом Иду я вдоль оврагов и лесов.

Лишь только солнце скроется за краем, За краем тем, куда дороги нет,

Мы место в стоге сена выбираем,

Ловя заката красного отсвет.

Луна взойдет, и луг засеребрится,

В тиши мигают звезды невпопад.

В такую ночь не может не присниться Любимой девушки знакомый взгляд. август 1979.

*

Т Р О Й К А

Снегом все занесено как в сказке. Грусть, печаль хотя б на час долой. Мчит на тройке в вольной дикой тряске

По морозцу парень удалой.

И мороз его встречает бойко: Вьюжит волос, больно щеки жжет. Но звеня бубенчиками, тройка, Догоняя звук, летит вперед. август 1979.

*

* * *

Открывается даль

Яркой россыпи звезд.

Веток тонких вуаль:

В ней скопления гнезд. Холод бродит впотьмах, Васильки в полях мнет, Но огонь на губах

Лишь сильней полыхнет. Пробежится мороз

По уставшей спине. Станет больно до слез И легко, как во сне.

Выйдешь плавно из тьмы, В сенях дверцу запрем. До утра будем мы

В этом мире вдвоем. Щеки краской горят, Приближение глаз, Обещающий взгляд

И любовный рассказ.

И нельзя рай земной Где-то лучше найти. Пусть, что было со мной, Отойдет в забытьи. Привкус дальних костров,

Запах сена сейчас: Вот таких вечеров Жаль, что мало у нас. Ты прижалась к груди,

Слышишь, сердце стучит. То, что ждет впереди, -В этом сердце звучит. 10-11.09.1979.

*

ОСЕНЬ В ЛЕСУ

Лист упал, не удержался. Его лучший хоровод

По деревьям пробежался

И улегся без забот.

К югу утки собираясь, Посидят у камыша.

Грузно, с криком поднимаясь, Улетают не спеша.

Ручейки текут, искрятся

С чистым зеркалом воды. Пусть во сне тебе приснятся Всласть отпевшие дрозды.

И в пленительном молчаньи, Доносящийся порой,

Мрачный голос расставанья, Запах осени сырой. 26.09.1979.

Вариант 1987 года:

В О С П О М И Н А Н Ь Е

Лист слетел, другой и третий, Тянет дымом от костра. Вспомним что-нибудь о лете, Что прошло позавчера.

Осень новую страницу Открывает в ходе лет.

Может быть, все повторится, Может быть, а может, нет. Но привычные картины

Вновь придут под свой черед, Как паук из паутины

Сети новые плетет.

И в пленительном молчаньи, Доносящийся порой,

Тихий голос расставанья, Запах осени сырой.

*

К А Л И Н А

Хрупкая калина,

Наклонясь к реке:

"Где же ты, любимый? Может, вдалеке? Недалеко, может?

А меня одно

Год за годом гложет Призрачное дно. Заждалась, склонившись, На восходе дня.

Ты, воды напившись, Обнял бы меня.

Не тебе ль ночами

Я храню тепло?

Разве ж между нами

Все уже прошло? Наливные грозди Прелесть сохранят, Только был бы возле

Милый сердцу взгляд. Ягодою горькой

Боль моя сильней -Ждать родного столько Бесконечных дней.

А коснется в полночь До реки мороз,

И пройдет та горечь, Что с весенних гроз. Подойдет нежданный, Грозди оборвет,

Ветви нежеланной Грубостью сомнет. Пропадет невинность От незваных рук.

Как я истомилась, Мой далекий друг". Хрупкая калина, Наклонясь к реке: "Как же ты, любимый, Слышишь, вдалеке?" 13.11.1979.

*

* * *

Помню: ветер бился

В расписные ставни. ...С болью уносился Этот вечер давний. За лес солнце село, Опустела волость. Быстро пролетела Детская веселость.

Мне б сейчас вернуться

В тот мой край далекий, В детство окунуться

С трескотней сороки. У орловской речки

В тихой деревушке

Я тогда на печке

Слушал крик кукушки... 17.11.1979.

*

П Р О Щ А Н И Е

* Елене Толстовой

День умчался, время закрывая. Может, что осталось без следа? Ты уходишь гордо, дорогая, Только знай, что это навсегда. И запомни, что очередною Появилась ты в моей судьбе,

И, с другой гуляя под луною,

Вряд ли что-то вспомню о тебе. Только лишь к твоим красивым ножкам Возвращу в дальнейшем мыслей миг,

А к твоим цепочкам и сережкам

От других, таких как ты, привык. Я -- корабль пагубных течений -В молодые годы стал седеть.

Ты еще на знала развлечений,

Когда я их не могу терпеть. 18.11.1979.

*

ЗИМНИЙ РАССВЕТ

Не шелохнется пространство великое, Ночь каждый звук сторожит.

Только дорожка под лунными бликами

Яркою лентой бежит... ...Тихо и холодно. Крупное, сонное -

Темь с горизонта сметет,

Медленно, ровно -- светило червонное, Мир открывая, взойдет...

Ночь отступила.

Открылись владения

Матушки русской зимы:

Снега искристого хрупкое пение,

Блеск голубой бахромы.

Вытканы, вышиты, пухом обложены

Реки, леса и поля,

Щедрой рукой серебром заворожены Сердцу родные края.

Утра волнение новыми красками Встретит молчанье ветвей,

И поделиться российскими сказками Сможет раздолье степей.

декабрь 1979.

*

ТУРЧАНОВОЙ ЕЛЕНЕ

-- Я не дам тебе, милый мальчишка.

Ты не тот, кого хочется мне.

Ты еще сосунок и глупышка. Отойди, подрочи в стороне.

Ну, а мне еще нужно учиться, -отвечала ты, носик задрав.

-- Раз не хочешь со мной обжениться, я найду себе новых шалав.

Не шалава? Так нечего корчить

и не нужно мне так отвечать.

Ты нужна мне была, чтобы кончить,

а потом и с другою начать.

Ты красива для зимней метели,

и ты знаешь, тебя он найдет, кто достойно тебя отметелит, кто законно тебя отъебет.

И сказать муженьку, как бывало, ты давала отличный ответ.

И не мог ничего сделать малый, знаменитый сегодня поэт.

А ведь можешь сказать, как бывало: "Я тебе, муж мой, вот, что скажу -я тогда под поэтом лежала,

а теперь под тобою лежу".

февраль 1980.

*

* * *

Вот вечер. С темью наступает

Моя заветная пора.

И мысль частенько начинает

Сходить с чернильного пера. Мне говорят: "Отлично пишешь! Так неплохой поэт взойдет..."

Отчизна, слышишь? Иль не слышишь? Но слушать выйдет твой черед.

Мои неправильные строчки,

Какие я пишу вразброд,

Сквозь толщу лет, до дальней точки Услышит сердцем мой народ.

Мне б надо выучиться только, Понять волны творений всплеск. А так, пока у грязной стойки

В пивную кружку мордой влез. Пока мне более приятен

Пивной и водочный уют,

И те, кто более опрятен,

Сокрыв улыбку, вслед плюют.

Но грянет день, когда со свистом Талант мой встанет чист и трезв, И в небе голубом и чистом

Он будет радужен и резв.

Струна в моем ослабшем теле Молчит пока, но час придет,

И звук, неведомый доселе,

Свой звонкий голос наберет.

24.04.1980.

*

* * *

Простите вы, молчащие осины.

Вы в дружбе с ветром, солнцем и дождем. А я, давно уж выросший детина,

Пока не знаю, для чего рожден. Простите вы, безлиственные вязы. Вам предстоит по-летнему шуметь.

А мне за то, что вырос долговязым, В который раз от шума онеметь. Простите вы, красавицы-березы,

Что нет покоя сердцу моему. И из груди нажитые занозы

Мне не под силу вынуть одному. Но не простят березы и осины.

Я вижу их стволов серьезный взгляд. Весенний запах влажной древесины Меня опять зовет взглянуть назад.

А там такое, и не скажешь разом: Всего хватило на моем пути.

За многое я был уже наказан,

До многого придется дорасти.

И что б там ни было, но в этой карусели Земных шагов, я, не сдаваясь жил.

И в дни моих терзаний и веселий Одним я сердцем родину любил. 28.04.1980.

*

ЗЕМНОЕ СЧАСТЬЕ

Не пугай меня, родимый,

Блага жизни находимый. Не учи меня, что, может, Свое счастье не найду. Не понять тебе, любимый, Что повсюду я, гонимый,

Через все, что душу гложет, Обязательно пройду.

И не будет мне, возможно, Жизни легкой и безбожной,

И не будет в чувствах гладко -Это знаю наперед.

Жизнь не будет осторожной,

Как судьба любви ничтожной, И порой не будет сладко,

Но ведь это все пройдет.

Не пройдет то, что имею, То, что сделать я сумею, Что отдать смогу народам -То останется со мной.

Жизнь пройдет -- я не жалею И тоску свою развею

Тем, что с каждым новым годом

Будет цвесть и в дождь, и в зной... Отойдут в работе страсти,

Будет счастье в нашей власти, Будет купол славы емкий

За творенья и за труд.

Но, а если вдруг ненастье... То мое земное счастье

За меня мои потомки

Много раз переживут.

июнь 1980.

*

ОСЕНЬ НАСТУПИЛА

Изменилась листва у кленов, После мелких дождливых доз, Торопя деревья зеленые, Пробегает первый мороз.

Небо в лужах от туч поблекло, И озера подернулись рябью.

По тропинкам сырое и мокрое Слышит песню последнюю жабью. И последние прихоти летние Уступают осенним проказам, Заплетенные словно в сети, Предаются забытым рассказам. Изменилась листва у кленов, Время жаркое вновь на засов. Осень к нам пришла наряженной Красотою дождя и лесов. 1.10.1980.

*

* * *

Мои кривые ноги

Приятны мне... и многим. 1981, п/о Глинищево.

*

* * *

(вариант 1991 г.)

* Боевому товарищу Игорю Шилову посвящаю В далеком детстве -- и совсем недавно! -С морской волною я встречал рассвет. Шальная юность пролетела славно,

Оставив в сердце легкой грусти след. Блаженство наше в мире настоящем,

А если счастья нет на этот час,

То вспоминать о празднике вчерашнем Несносно и мучительно для нас.

И начиная думать о прожитом,

Не ускользнет залитый солнцем край, Под виноградом сочным плотно скрытый Тот романтичный старенький сарай. Довольствуясь природными дарами,

Я жизни юной пил прохладный сок,

И девушка с веселыми глазами

Мне осыпала на ноги песок...

Хочу вернуть из прошлого немного, Вновь ощутить дыханье детских лет. Но на губах от влажного ожога

Уже давно успел исчезнуть след.

* * *

(первоначальный вариант)

Давно то было. Словно ж как недавно. С соленым морем я встречал рассвет. Те годы прожиты, возможно, славно, Но от ушедшего блаженства нет. Реальность наша в мире настоящем,

А если счастья нет на этот час,

То вспоминать о прошлом, как блестящем, Приятно, но мучительно для нас.

И начиная думать о прожитом,

Я достаю залитый солнцем край,

Тем виноградом сочным плотно скрытый Мой романтичный старенький сарай. Дары природы на руки свисали,

Плыл над горами белый лоскуток,

И девушка с прелестными глазами Мне осыпала на ноги песок...

Хочу вернуть из прошлого немного,

Увидеть вновь тех глаз искристый свет, Но на губах от влажного ожога

Уже давно успел исчезнуть след.

1981, Брянская обл.

*

ЗАТЯНУВШЕЕСЯ РОЖДЕНИЕ

Я стихи писать долго не мог;

Потерял в суете этот трепет и пыл. Сколько ж месяцев я

Кроме лишь гимнастерки, шинели, сапог Ничего не носил?

Но волненьем неведомых сил

Меня гнало все время в пучину борьбы.

И когда пробил час,

Я призвал свой талант необузданных крыл Из суровой среды.

Вот он миг, вновь над строчкой чернил Появляется чувств моих звонкая сталь.

В этот вечер родился мотив,

И забытую явь разбудил,

Словно старый рояль.

15.02.1982, 18:52, разъезд Лес, Куйбышевская обл. *

РАЗДУМЬЯ НА ПОСТУ

Воет ветер, в порыве кидая

Мои мысли в подмерзшую даль. Все настойчивей к сердцу седая Подступает наплывом печаль. Верил я год за годом в удачи, Видел справным себя молодцом. Только в жизни случалось иначе: Не боясь, что последует сдачи, Мне наотмашь бил кто-то в лицо. И под теми ударами, тлея, Становился я крепче и злей,

Но о прошлом немного жалея,

Уступал я другому аллею,

По которой шагал много дней.

Звук шагов беспризорный, скрипучий, Настоять бы хоть раз на своем.

Ну а я, лишь мечтая о лучшем, Распивал во сне сладкие пунши, Пробуждаясь, пил горький лосьон. ...Город Тула в бесшумном сиянье Озаряет ночной горизонт.

Не сбывались все время мечтанья. Может, не было просто желанья, Устояв, чуть пробиться вперед? Свет луны серебристою лентой Опустился на твердую гладь, Приукрасив ночного клиента,

Что собрался, видать, по процентам За раздумьями жизнь растерять. Неудачник я здесь, ну и что же: Боль залечит мне лунный хрусталь.

Только то лишь, что раньше я прожил, Мне по-детскому искренне жаль.

11.04.1982, Тула.

*

ЮРИЮ РЫСАКОВУ

Всплеск в бокалах, запах, душу рвущий, И за речью тихо льется речь.

В дружбе друг клянется другу пуще, Обещая узы уберечь.

Наша жизнь от всплеска и до всплеска, Но сумеем мы с тобой вдвоем

Найти повод для пирушки веский

Или незамеченно уйдем?

*

ИЗ ПРОШЛОГО

Ты ответила мне "нет"

И пошла с армяном.

Равнодушный твой ответ Позабыл я пьяный.

А припомнил лишь тогда, Когда понаслышке Расплылися от жида

Вот такие фишки.

Вроде, утром, говорят,

На лесной опушке

Шесть армянов в один ряд

Тебе и подружке.

Платье все твое в говне,

Голова в бурьяне.

Раз не хочешь ты ко мне, --

Налетай, армяне!

июль, п/о Ленинский-3 -- 30.12.1982, Воронеж. *

ТЕМ ВЕЧЕРОМ

Собрались парни с девками И с шутками, издевками Гурьбою всей веселою Пошли к одной хозяюшке, Чтоб время провести.

И много было выпито Вина и водки литрами, А после, отделяяся,

Решили брать все лучшее

От жизни и любви.

Туда-сюда заглядывали,

Где место бы урвать.

Была там лишняя, которую подкладывали В замену простыни на мягкую кровать. А я с подругой, надо же,

(Она теперь уж замужем) Такой удобный старенький, В уютной тихой спаленке, Диванчик "оторвал".

Мы с нею слов не слышали, Взошла луна над крышею,

И сквозь окно морозное

Пролился свет к нам в комнатку

На пьяных едоков.

Друг друга телом радовали:

Чего еще желать?

Была там лишняя, которую подкладывали В замену простыни на мягкую кровать. Моя щедро давалася,

Да время оставалося

Все меньше капля с каплею, А если будем честными, -Совсем уж ничего.

За вечер много взяли мы, Хватило б, может, на зиму, Но люди мы неглупые

И потому оставили

На после, на еще.

А расходясь, загадывали, Где завтра встречи ждать.

Была там лишняя, которую подкладывали В замену простыни на мягкую кровать. 30.12.1982.

*

* * *

* Вам, многим

В жизни вы, словно белки --

У судьбы в колесе.

И уже вы не целки,

Хоть и знают не все. 31.12.1982.

*

ОТВЕТ ПЕРЕД БУДУЩИМ Что я вижу, что я слышу, Чей-то дерзкий бег.

Мне суду перед прожитым Отвечать сполна.

Сквозь заснеженное сито Глянула луна.

А земля поднялась дыбом Вкривь весь мир и вкось. Ледяной огромной глыбой Эхо пронеслось.

Крик в ночи сквозь вихрь и темень

Заглушает мир.

А кругом грохочет время

Через снежный пир.

Крик мой гордый, звонкий, громкий, Я не ухожу:

"Что же, слушайте, потомки,

Что сейчас скажу.

На земле святой и грешной

Я коптил и тлел,

Но и все ж во тьме кромешной,

В суматохе дел

Я отдал души надрывы,

Превратив в стихи

Мои буйные порывы

И мои грехи.

Что я сделал? Как я сделал? Вам лишь рассудить..."

Надо мною купол белый Продолжает выть. Безрассудные порывы,

Тихо стонет мрак.

Где вы? как вы? еще живы? Ну, пусть будет так. 5.01.1983.

*

Т Е Н И

Ярко вспыхнет сигарета (Ночь тиха как труп), Осветив мои манжеты

И узоры на жилете,

И движенье губ.

На стене лишь только тени. Мрачны. Там и тут.

Мимолетные сомненья -Постоят, как привиденья,

А потом пройдут. Мертво-темным силуэтом

Тень в вечерней мгле,

При рассвете тем же цветом,

При костре и с ярким светом -В море, на земле.

Человеческие тени,

От домов, машин,

От животных и растений, От любых изобретений -С цветом все таким.

Не влияет он на моду И не делает погоду, Не томит людей.

Но и все ж в любое время, Если жить -- гореть, Вопреки природной теме, Только нашей жизни тени Будут цвет иметь.

январь 1983.

*

* * *

Желают женщине счастливо жить за мужем, Но ты, читатель, автора прости.

Словами можно среди зимней стужи

Без всяких средств тюльпаны развести. 12.02.1983.

*

Д У Р А Л Е Й

* Павлу Чепелеву

Если где-то дрянь разлука, Опрометчивая сука,

Разлучит с тобой.

Я сопьюсь во власти горя

И с судьбой не буду спорить. "Пьянству -- бой!"

Если где-то радость-встреча Повстречает нас под вечер,

В мир живой

Мы уйдем с тобою вместе, Разопьем гнилье в подъезде. "Пьянству -- бой!"

Если я в полете скором

Вдруг преставлюсь под забором, Не жалей.

Никакого нет секрета:

Просто был я в жизни этой Дуралей.

25.02.1983.

*

П Р Е Д В Е Ч Е Р Н Е Е

На лужайке травы стрижены, Детский смех, качелей скрип. Скоро спрячет солнце рыжее Свой кафтан за кроны лип. Незаметно сумрак спутает Гнезда галок и ворон

И неведомыми путами Навлечет покой и сон.

День уйдет, представ истории. Позабудем в скором мы

С кем мечтали, пили, спорили

Перед наступленьем тьмы.

В ночь прольется тихим веяньем Света лунного струя. Долгожданное забвение,

Скоро буду спать и я. 12.06.1983.

*

* * *

Росы заблестят бриллианты

В траве, отошедшей от сна. Природа нам дарит таланты, Но в счастье бессильна она. 12.06.1983.

*

СОНЕТ 1983 ГОДА

19 ИЮНЯ

1.

Рожденье не пройдет бесследно, -Пред нами океан путей.

Плывут в нем скромно иль победно, А тонут -- зрелищ нет страшней. 2.

Он каждодневно раздается, Здоровый детский плач и крик.

А тот, кто цели не достиг, Пусть над собою посмеется. 3.

Взрывается, как тонны тола, Душа людская иногда.

Из-под застенчивой крамолы Проглядывается беда.

4.

Мы все когда-то жили в детстве,

Но все прошло, как дивный сон. И каждый был хоть раз смешон: Умеем мы страдать и жечься.

5.

Порою, в пьянстве ищут смысла, Желая сладостных минут.

Но то, что ищут, не найдут: Над ними горя тень нависла.

20 ИЮНЯ

6.

Различные у жизни трассы. Для каждого своя строка. Кому-то не прожить и часа, Кому-то пережить века.

21 ИЮНЯ

7.

О, наши годы золотые,

Вас задержать не хватит сил. За то, чтоб я сегодня жил, Когда-то жизнью заплатили. 8.

Обман и ложь так часто встретишь, Что можешь сам прибегнуть к ним. За суматохой не заметишь,

Как станешь запросто другим.

22 ИЮНЯ

9.

За деньги продают квартиры, Машины, совесть и дома.

Кто сходит из-за них с ума,

А кто и бесится от жира.

10.

Какого счастья нужно людям?

Нельзя найти одно на всех. Мы, может, через год осудим То, что сегодня брало вверх. 23 ИЮНЯ

11.

Над миром страшная угроза. Лишь нам предотвратить ее. ...Конечно, каждому свое,

И не цветет на стуже роза. 24 ИЮНЯ

12.

Так много о любви сказали,

А сколько ж пили сей нектар? Но яд, бывало, выпивали,

Кой охлаждал и пыл, и жар. 13.

Настанет час, когда теченье В последний путь укажет нам. Придет черед. Каким словам Вослед окажут предпочтенье? 25 ИЮНЯ

14.

Ромашки белым покрывалом Укрыли часть родной земли. Верблюды вереницей вялой Бредут в иссушенной пыли.

*

* * *

Кем буду я в несущемся потоке

Людских страстей, переживаний, дел? Смогу ль когда-нибудь оставить строки, Которым предстоит иной, чем мне, удел? Поэзия! Как мелок я в твоей стихии,

Разлившейся на судьбы и века.

И пишем мы стихи плохие

Лишь оттого, что неверна рука, Лишь потому, что дерзкие порывы Так часто глохнут в нашей суете: Мы забываем преклониться ивам, Не зная цену вечной красоте.

Мне не успеть всего, чего б хотелось, Уж слишком кроток и сумбурен век.

Но я лелею небольшую смелость -Оставить на земле и свой побег.

...На день, на год ли, может, и на боле, Не чуждые огрехов, чепухи,

Меня переживут мои стихи

И ветр, гуляющий по полю. 30.06.1983.

*

ПРОЩАЛЬНЫЙ ОТВЕТ

* Е.П.

Зачем нам лгут, что все возможно, В моей груди бурлит стихия.

Такой же поступью несложной На смену нам придут другие. И, может быть, такая ж доля Кого-нибудь из них постигнет, Но все уйдет во власть покоя, И боль с годами приутихнет. Нам в жизни не любая встреча Приносит радость упоенья: Одна расстраивает печень, Другая гасит вдохновенье.

Мне не дано быть вечно милым В полете дней. Не успеваю.

Под тенью мрачной и унылой

Все время гордо отступаю.

Пусть женский взгляд не смотрит с грустью На то, как я легко спиваюсь.

Вином я ослабляю чувства

И чудный взгляд тот забываю.

Моя любовь не верит в счастье, Уж видно мир мой так устроен: Когда душа пылает страстью,

То внешне облик мой спокоен. Не буду рваться к многословью. Жалеть... Но не прошу пощады. Своею робкою любовью

Желаю счастья вам. Прощайте. 20.07.1983.

*

* * *

Пронесется сквозь белые перья Самолета стального нить.

Я хочу во все лучшее верить,

Я хочу неустанно любить.

август? 1983.

*

* * *

* Татьяне Любчич

Не дави меня, боль,

Я не так в жизни шел,

Очень трудно свой шаг повернуть. Какова моя роль

В этом мире большом,

И куда пролегает мой путь? Сколько ж мне еще плыть,

Сколько петь и страдать,

Где найти свой покой и приют? Кто заставит прожить,

Запретив умирать,

Силы дав против страха и смут? Где ты, Гордость? Взойди! Разбуди во мне гнев,

Чтоб согнать малодушье и сон. Если хочешь, суди,

Мою ниву презрев,

Принося мне разбой и урон. Я готов вступить в бой, Грязи выдержу шквал,

Все пройду, не склонив головы, Лишь бы рядом со мной

Милый голос звучал, Заглушая упреки молвы. 2.09.1983.

*

* * *

* Татьяне Любчич

Мой бег с огромной силой Несет в неведомую бездну

Мои желанья, волю и надежды.

И сам я брошен жалким,

Не ведавшим упорной битвы,

Привыкшим плыть всегда в чужом теченье. Что будет завтра, что же

Меня накроет днем суровым

В людском водовороте грез и судеб? И я не верю в счастье,

Хотя так хочется немного,

Совсем немного, но оно далеко.

Я всем существованьем

Так жду Руки живой и нежной,

Что страшный бег остановить сумеет. 3.09.1983.

*

* * *

Сколько ж лет я прошел, костыляя, По ухабам дорог и путей?

Все, что было со мной, оставляю

Для других здесь живущих людей. Я ж теперь хочу выйти на новый, Никому не поведанный путь.

А с собой я возьму лишь подкову, Да за пазуху хлеба жевнуть. Пожелтеет листва на деревьях, Опадут, позавянув, цветы.

Будет грязи чуть больше в деревнях, А в лесах -- золотой красоты. Побелеют поля, стихнут нивы,

Реки скроет под коркою льда. Будет вьюга заснеженной гривой Заметать и пылить города.

Вновь весну растрезвонят капели, Птицам гнезда захочется вить. Все, что руки мои не успели, Никому уж того не свершить. Солнце зноем опалит нещадно Позабытый в дороге привал. Может, был я до многого жадный, Так за то меня Бог наказал.

А мой путь, он пройдет сквозь печали, Он прорвет пелену бытия.

Небо темное в звездной вуали

Разотрет горизонтов края.

Я люблю свою долю чумную,

Не дарившую боли без дня. Может быть, потому и люблю я, Что она ненавидит меня. 7.09.1983.

*

ВЛАДИМИРУ СУРКОВУ

Какие груди ходят

Для наших глаз.

Тебе, мой друг, Володя, Готовлю сказ.

Мой слог не долог будет, Не в этом суть.

Мы молодость остудим Когда-нибудь.

А там и недалеко,

К чему таить,

Придут другие к сроку

За нас пожить.

И мы уйдем в безвестность, В угрюмый храм,

Ступать в чужую местность, К чужим краям.

А там другие ходят,

Там не попьешь.

Живи, мой друг, Володя, Пока живешь.

И не старайся рьяно Кричать в хмелю,

Что с лишнего стакана

Я перепью.

Я как и ты, с размаха Воткнулся в грязь.

Глаза глядят со страха, Перекосясь.

И ничего не видно Сквозь дряни сеть.

Мы проживем постыдно, Чтоб умереть.

Другие будут груди Прельщать других.

Но там иначе люди Напишут стих. 28.09.1983.

*

РАЗГОВОР СЕБЕ

Вечер склонен мечтать. Ты не принят, разбит.

Над тобой роковые шесть лет. Нужно ль было орать

В каждой букве строки,

Что ты станешь отменный поэт? Кто-то просто сказал,

Не потратив ни сил,

Ни стараний, ни крови, ни слез, А безудержный шквал

Как игрушку свалил

Столько лет возводившийся мост. Ледяная струя

Сбила с твердой земли.

Ты не смог в своем горе соврать. И в сближеньи друзья

Перестали хвалить,

Что так дружно хвалилось вчера. Ты отвержен опять,

В сердце стонет метель.

Все, чем жил ты, уже ни к чему. Не сумели понять,

Что в порыве страстей

Было ясно тебе одному. Нелегко. Тяжело.

Отойти? Отступить?

Нужно ль заново все начинать? Может, смерти назло

Где-то теплится жизнь,

Не давая надежду терять?

Ты хотел победить, Научиться, познать,

А запутался в прочную сеть. И еще впереди

Много раз проиграть,

А потом или спать, иль болеть. Где-то светит звезда.

К ней, привыкшей светить, Тобой взят уже дерзкий разбег. И сейчас, как всегда,

Мне придется идти,

Разбираясь и дальше в себе. октябрь 1983.

*

* * *

Сдаюсь. Перед волею рока Корабль мой ничтожен и жалок, И властная щедрость порока Ломает скрепления балок. Расщеплена мачта, а парус Давно уже сорван стихией.

На чем-то и я обломаюсь, В коварном бою обессилев.

Свой век отживя бестолково, Уйду незаметно, тоскливо,

Не выкрикнув громкого слова, Не сделав кого-то счастливым.

Сдаюсь. Но в смешном прозябанье Зачем-то ж ведь нес свое тленье: Ужель, чтоб постигнуть страданья Да душу вогнать в разоренье? Огромные волны, бросая,

Корабль мой уносят на скалы. Прошедшие годы считаю,

Что прожил без чести и славы. Что дальше? Да кто ж его знает? Подчас, человек так устроен,

Что верит во сбыточность рая, Во всходы испорченных зерен. 1.12.1983.

*

МОЙ АНГЕЛ

* Ирине Ходовой

Мой ангел спит, И месяц ясный,

Застыв в ночи, в тиши хмельной Меня пленит

Всесильной властью,

Даря свободу и покой.

Который год

Мои качели

Взлетают за шальной мечтой, -Меня влечет

К высокой цели,

И я захвачен высотой.

Мой ангел спит,

Но он проснется

И, оживив застывший холст,

Дотла сгорит

С лучами солнца,

Отдав свой свет для дальних звезд. 13-14.12.1983.

*

С У Д Ь Б А

Скоро вновь закружатся метели, Чтоб затем насладиться весной. Сколько женщин со мною хотели,

Но а я... не любил ни одной. Сколько страсти в разбуженном пыле Мы по разным причинам сожгли. Сколько женщин поэта любили,

Но ответной любви не нашли.

И не счесть тех, что с нежною силой Целовали, в колени садясь.

Знал я тех, что и мне были милы,

Но осталась лишь в памяти страсть. Где-то ждет с нетерпеньем девица, Может, ждет не дождется меня. Только я прохожу лишь проститься, Сожалея о скорости дня.

Сколько ж мы в суматохе и беге Потеряли счастливых минут.

Будет час: об интимном ночлеге Бесполезные мысли придут.

Ну, а если, пройдя искушенье, Изопьем мы ТУ чашу до дна...

Все равно захоти мы продленья -Такова нам судьба суждена. декабрь 1983.

*

ПЕРВОЕ СЛОВО МЕЩАНСТВУ Мальчик в берете и брючках, Вьющийся локон волос, Пухлые щечки и ручки, Девичьи глазки и нос.

В ранние годы мечтая

В счастье и славе прожить, Мыслью вперед улетая, Незачем было тужить. Разные грезились виды

Этой прекрасной мечты. Горе порой и обиды

Были как звук пустоты. Время брало очередно: Мальчик с мечтами подрос.

Мысль становилась свободней, Старое шло на износ.

Стало понятно, что с тою Детской забавной мечтой

Все отдавалось покою,

Мир раскрывался простой: Страстный, манящий, кипящий, Вылитый в сладкий напев... "Разве же он настоящий?" -Выкрикну я, не стерпев.

Мне говорят: "Непременно Парень достоен похвал, Выдвинулся он военным

И вот начальником стал.

В сласть он живет, припевает, Есть и машина, и дом,

В деньгах нужденки не знает,

Все его ценят кругом.

А вот у той-то, у той-то, Видел ли ты? Разве нет? Да у такой-то, такой-то

Жизнь, что брильянтовый свет. Мебель квартиру забила, Золото, шубы, хрусталь. Горести все позабыла.

Вот бы так жить, ах как жаль". Я отвечал им с презреньем: "Мне на их шубы плевать,

Ей ли с ее положеньем Нужно себя утруждать. Делает баба аборты, Тело покрыв серебром...

Ах, да пошли вы все к черту, Ставлю вопросы ребром.

Нужно ль к богатству стремиться, В роскоши царственной жить

И предавать, и стелиться, Уничтожать и давить?

Разве ж природой дано нам,

Чтоб, проживая свой век,

Мы преклонялись бы ваннам

И возносили бы мех?

Разве ж пришлось нам родиться, Чтобы добро наживать,

Чтоб для него лишь трудиться

И под конец умирать?"

Тех же, кто все же не знает

В жизни иного пути,

Автор сих строк презирает

И предлагает пойти...

..."

1979? 1983, п.Краснолесный -- Воронеж. *

ДВЕРИ ЛЮБВИ

* Ч.Т.

Когда ты входишь в эти двери,

Простая, верная на вид,

То простоте твоей не верю

И верностью твоею сыт.

18.12.1983., 0:11.

*

* * *

Целую грозди винограда

В открытом памятью саду,

А жизни сладкую прохладу,

Возможно, так и не найду.

Не все легко и постижимо

Там, где я верю и люблю,

Но от мечты, душой хранимой,

Я ни за что не отступлю.

Пусть с каждым днем сильнее давят Каскады бед и неудач.

Пусть перед казнью злобу травит Судьбы неведомый палач.

И может быть, за болью черной

Я не найду своей "игры", --

В объятья радости просторной Тогда навечно вход закрыт.

Меня несет пусть участь злая В неведение и во тьму,

И пусть тревоги предвещают, Что я не нужен никому.

Но если жизнь сломала планы

На доступ к ощущенью благ, И нанесенные мне раны, Злорадствуя, одобрит враг,

То холод мрака смерти гнусной, Свои повадки не изжив,

Питаясь давнею мечтою, Горит надежды огонек На то, что я иду одною Из неизученных дорог.

Там, где споткнусь я, боль скрывая, Другой уверенно пройдет

И сладкую прохладу рая

Он за меня переживет. 1980-1983.

*

НЕ ТО ЧТО БЫ...

От костра вьется дым, Стелит землю ковром, Разрываясь порывами ветра. Честным словом простым Говорить о простом

Нам нетрудно на поприще этом. Ни снегов, ни дождей,

Ни любви, ни огня.

Все исчезло, настрой искалечив. Говорить тяжелей,

Когда звук тяготят,

Ложью полные, мрачные речи. 24.12.1983.

*

* * *

Новый стих мой не будет под солнцем: Затеряют средь разной херни.

Но кому прочитать доведется, Пусть поймут смысл моей болтовни.

Отольет нам луна золотая

Те минуты, что дарит постель.

И ворота забытого рая

Распахнутся со скрипом петель. Мне царицы любви не дарили

Под укрытием вздернутых скал,

И губами, что стольких любили, Самых крупных грудей не ласкал. Не жевал в своей жизни бетеля

И французских духов не попил, Лишь порою, бывало, с похмелья, Я окрест матюком поносил.

Под пурпурно-лиловым покровом Чудных майских прохладных ночей Мне не хочется вовсе иного,

Я прильну и к такому сильней.

Пусть судьба нас кой в чем обижала, Мы должны благодарность иметь:

Ведь она приговор исполняла

С тою силой, что можно терпеть. декабрь 1983.

*

Н Е О К О Н Ч Е Н Н О Е

Все отойдем мы в мир иной.

За нами скорбно дверь закроют,

И будет кто-нибудь другой

Страдать и греться под луною. Все мы исчезнем. Дайте срок.

Расстает жизни вдохновенье.

Но наша жизнь -- не есть порок,

А миг итогов подведенья.

Тем, кто к итогу цель достиг

Без чувств в терзаньях и сомненьях, Тем даже смерть подарит миг Спокойствия и умиленья.

Таким и сорок жизней дай, Они их не пройдут иначе,

А только сделают свой край Намного краше и богаче.

Вот жизнь, достойная венца! О Вас и память вековая

В людских останется сердцах Добром и верностью живая.

А тем, кто полностью прожил Для своего благополучья, Финал уму непостижим:

Они блаженства не получат. Так жалко, страшно умирать

В разгар живого наслажденья, Но смерть приходит их карать, Не отдавая снисхожденья... 1983.

*

* * *

* Т.Ч.

Когда для выбора есть лишь одно решенье, Его не так легко произнести,

Сказав себе: "Давай, наступит утешенье", Как может показаться с виду.

А затаенные обиды

Нам предстоит перенести.

27.01.1984.

*

* * *

* Игорю Любимову Заполняет тоска Мой разбитый уют.

Нет просвета к желаемой радости. Хватит ль сил, чтоб искать

То, что в жизни пропью,

Насмехаясь над собственной слабостью. Кроет плесень невзгод

Смысл рождаемых строк,

Верность дела и пользу старания. Кто сейчас разберет,

Что я в сердце сберег

Без особого в том понимания. За мельканием дат,

В суетливости вех

Не вкушать мне покоя в достигнутом. На сей день промолчат

Мои строчки для тех,

Что когда-нибудь будут воздвигнуты. 30.01.-3.02.1984.

*

* * *

Яркий отблеск дней минувших

В фонаре пригрезил уличном. Тусклый блеск надежд уснувших Затерялся в грязи будничной. Где-то дремлет, усмехаясь, Неразбуженная молодость.

Сном коварным наслаждаясь, Застилает тело холодом.

Мысли, полные разврата,

Не отступят увлеченностью, Изобилуя богатым Утонченьем извращенности. И по сердцу неизвестный Ударяет с жутью бешеной. Был ли я когда полезный? Но теперь уже повешенный. 17.02.-8.03.1984.

*

* * *

За продолжительным унынием Бегущих сутолочных дней,

Беда моя, скорей возьми меня

И сердце водкою залей. Продравшись болью унизительной Сквозь чистоту и правду дня, Беда моя, не будь сомнительной, Скорей, скорей возьми меня. Беда моя, готовь объятия,

На мир себя распространя,

Но только мне придется взять тебя, А не тебе найти меня.

9.04.1984.

*

* * *

* Светлане Халиловой

Унесется с зарею

Миг улыбки печальной.

Жаль, что в жизни со мною Ты была лишь случайной. Жаль, что вырвался ветер Из открывшейся раны

И в прощальном букете

Позавяли тюльпаны.

11.04.1984.

*

РАССТАВАНИЕ ПОСЛЕ НЕДОЛГОЙ ВСТРЕЧИ

* Милой и славной Ирине, с которой я познакомился в Богородицке. Путь мой тронулся, скрыв очертанья

Дорогих мне и славных друзей,

Приглушив стон замшелых терзаний И очистив от всяческой дряни, Окунув в распростертость полей. Промелькнули унылые рощи, Обогретые первым теплом.

Редкий снег на обочине тощей Да земли неприглядные толщи Уж не манят былым серебром.

Но легко, как на празднике вольном, Мысли встряхнуты, тело поет,

И зовет молодое раздолье Пробежаться по вольному полю

И упасть на нестаявший лед.

Нет мне счастья, чтоб было полнее Той судьбы, на какую обрек

Я себя в многопестрой толчее,

Что предавшись любовной затее, Не вкушаю порою восторг... Было сказано много и всяко, Нерешенного хоть отбавляй.

Мне привычным уж стало не плакать. Для меня, что ни новая драка,

То еще один начатый край.

А когда уходить мне придется,

То не дам своим чувствам соврать:

Кто-то лучше меня разберется.

Все ж мы разные -- дети под солнцем, Одинаково лишь -- умирать.

И до смерти немного осталось,

Но я рад за недавний досуг.

В благодарность за теплую малость Этой жизни скупую усталость

До последнего дня донесу. 8-12.04.1984, Ефремов - Воронеж.

*

* * *

Все скоро должно разрешиться. Иль в жизни наступит покой, Которая к смерти стремится,

Иль жизни в терзаньях томиться, Не видя дороги иной.

Все скоро должно разрешиться. Все скоро пойдет по-другому. Так близок неведомый час,

Что гложет худую истому, Спокойно зовя к роковому Обильною силой зараз.

Все скоро пойдет по-другому. Уж лучше, так жить сиротою, И горе родным не чинить.

Ведь то, что от них не сокрою, Объявится верной бедою, Способной наш мир сокрушить. Уж лучше, так жить сиротою.

И стоит ль за счастьем гоняться, К тому ж не осмыслив его.

Не проще ли водке отдаться,

Да скукой развратной заняться,

Упав на голодный огонь.

И стоит ль за счастьем гоняться. Споткнувшись в просторной аллее Под смехом презренным людей,

Я душу отдам ротозеям,

И вскоре останки развею Последней ошибкой своей, Споткнувшись в просторной аллее. Все скоро должно измениться.

Иль в жизни наступит покой, Которая к смерти стремится,

Иль жизни в терзаньях томиться, Не зная дороги иной.

Но скоро должно измениться. 21.04.1984, 3:15.

*

* * *

Вы ль, жизни грустные минуты, Всегда с тревожным озорством Несете миг мечты надутой

И чью-то скорбь о прожитом?

Вы ль, неотзывчивые стражи, Храните сонную печаль?

Но в дни безумной, вольной блажи Не снять вам горечи вуаль.

Вам не понять чужих страданий

В людском потоке вековом,

И оттого моих деяний

Вам не согреть своим теплом.

И только ход ваш в наказанье За совершенные дела

Рождает строчки прозябанья Над крышкой пыльного стола.

26.06.1984.

*

ПРИСНИВШЕЙСЯ РУСАЛКЕ

Ты останешься в море,

Я останусь на суше,

Мы не будем с тобою бежать от веков. Выйдет истина в споре:

Скрип засохших ракушек,

Покоренных пучиной нетленных песков. Ты не выйдешь на сушу,

Я не буду жить в море,

Нам различные жизнью стихии даны.

Но покой наш разрушив,

Мелкой каплею горя,

К нам приходят ночами печальные сны. Ты останешься вечно,

Мой же век слишком краток.

Я и так уже много другим задолжал. Тот, кто прожил беспечно, --

Он до жизни был хваток,

Но а все-таки жизнь так и не удержал. 29.06.1984.

*

СЕРГЕЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ЕСЕНИНУ

Мне грустно, Поэт, так бывает, На сердце щемящая боль.

Поэзия -- море без края -Влечет предстоящей борьбой.

Но что в той борьбе, я не знаю, Неведомо, что ожидает

И будут то светлым, то черным Окрашивать дни перемен

Удачно рожденные формы, Заведомо слабые нормы,

Друг другу готовясь взамен. За далью сиренево-синей,

Куда позовет горизонт, Возможно, пыл сердца остынет, Возможно, там голос замрет, Уверенность тело покинет,

И ветер холодный и сильный Надежды мои разметет.

Так что ж, если это случится, -Мне близким твой ляжет удел, Последнюю нашу страницу

Никто еще не одолел.

И мне черед выйдет проститься, И буду я грустью томиться,

Что мало при жизни я пел.

Но смерти не стоит бояться, Безвинен конечный исход.

Он -- выход спокойно остаться Вдали от житейских невзгод.

А в месиве будущих наций, Под бурные всплески оваций Другой наши песни споет...

Я встал сейчас рядом с тобою, Но дерзость разумна во мне, Коль слава пройдет стороною, То строки умрут в тишине,

И, значит, безмолвной струною, Прольется под тихой луною

Мой голос в родной стороне.

А чтобы не вышло такого,

Да слог мой смог годы пройти, Чтоб встал он отдельно и ново На выбранном мною пути,

Чрез дни испытаний суровых Найду сокровенное слово

И сделаю собственным стиль. 1983 - июль-август? 1984.

*

* * *

В кипеньи волнений, в бесчинстве невзгод, В пылу обольщений я чувствую лед. Холодные руки -- вершители смут, Несносные звуки покой унесут.

Останется вечным последний недуг,

А жизнь скоротечна... И верность подруг. И трепет чудесный в груди уж затих, Закончится песня, забудется стих.

Не станет бесплодных мечтаний и слез,

И в сердце свободно проникнет мороз. Не так уж и трудно бесшумно сойти. Коль в сердце безлюдном не видно пути. Оставить стремленья и жизни порыв,

О юном гореньи совсем позабыв. Прожитым и пошлым себя укорить, Без боли о прошлом навечно остыть. Оставить заботы, горячность обид, А новые взлеты ДРУГОЙ совершит.

Свой век дотлевая, остаться слугой,

А песни слагает пусть КТО-ТО ДРУГОЙ. Пусть КТО-ТО в сомненьях ведет свои дни, Пусть тело в бурленье приводят они. Пусть все униженья и пытки людей

ОН терпит в сраженьях с напором страстей. Раздумья пусть гложат и спать не дают,

И душу тревожит обманчивый труд.

Пусть в муках тягчайших ОН жизнь проживет, И в строчках кричащих бессмертье найдет.

А мне ж бестолково, спокойно чадить... Но только ДРУГОГО ведь может не быть. сентябрь? 1984.

*

ИЗ САЛОНА ТРОЛЛЕЙБУСА

Меня уж трудно полюбить. Прошли дни девочек игривых, Которым так легко шутить, Не скрыв наивности порывы. Меня уж трудно полюбить.

И мне уж трудно полюбить

И выбирать из многих женщин,

С которой в счастье можно жить, О худшем думая поменьше.

И мне уж трудно полюбить. Мне остается лишь чадить Под небом ясным и суровым, Да до безумья водку пить,

В округу щерясь бестолково. Мне остается лишь чадить.

А остудив живую прыть, Упасть на каменный огонь, Что будет тормозом служить И издавать худую вонь.

А остудив живую прыть... Меня уж трудно полюбить.

Написано в пьяном виде 23.09.1984, с 16:40 до 17:40. *

* * *

Осень, лукавая осень, Броский, непрочный наряд. Так ли мы счастье возносим, Так ли о нем говорят? Хмурые темные тучи

Рябью колышут волну.

Я ли себя не измучил, Часто склоняясь к вину? Я ли не познал разврата

В ласках обманчивых шлюх? Я ли не верил в богатый Русский нетлеющий дух? Хочется многому верить, Хочется многое знать, Хочется в осени двери Быстрой походкой шагать. осень 1984.

*

ОСЕННИЕ МОТИВЫ

Осень, унылая осень: Скучный, непрочный наряд, Гордое пение сосен,

Тихие вздохи опят. Ветер прохладою жгучей К берегу гонит волну, Хмурые серые тучи Клонят природу ко сну.

Листья шуршат под ногами, Слышно забавы синиц,

Ивы грустят вечерами Взглядом поникших ресниц. В днях с пеленою дождливой

Струйки оконных морщин, Рощи наводят тоскливый Вымысел чудных картин. Скоро забелятся снегом Дали обширных полей, Чтобы весенним побегам Было зимою теплей, Чтобы весною звенящей Вешние воды неслись,

И после скуки вчерашней

Вновь продолжалась бы жизнь.

осень 1984.

*

* * *

Жизнь наша, жизнь, пролетишь, быстротечная. Где вы, прошедшие дни?

Детство слепое, да юность беспечная... Старость. Ничто в этом мире НЕ ВЕЧНОЕ, Вечны лишь муки одни.

1984?

*

И ВНОВЬ СЕБЕ

Все отойдет: и гром, и тишь,

И боль, и радость, несомненно.

Но почему же ты молчишь

В такой огромнейшей вселенной?

Ужель изречь хоть пару слов,

Высказывающих суровость,

Не сможешь в тягости оков, Звучащих просто: бестолковость? Ужель за негою тепла,

Комфорта, женщин и стакана Тобой забудутся дела,

О коих ты мечтал так рьяно? И ты, предавшись мелочам, На дешевизну распыляясь, Поверишь хитрым сволочам,

В мельканье дней сильней спиваясь? И жизнь свою, свою любовь

К извечной буре ты замучишь

Вином? Ну что ж, тогда готовь Своим делам иную участь. Тогда моли продленье дней,

Чтоб страсть с похмелья новой пьянкой Терзала, мучала сильней,

Как встреча с жалкой лесбиянкой.

январь 1985.

*

МОНОЛОГ ЖЕНЩИНЫ

Как тихо все вокруг, как тишина желанна, Фонарь лишь за окном поет ночной мотив.

И рядом верный друг, единственный избранник,

Я думаю о нем, дыханье затаив.

Вот он войдет ко мне, спокойствием божествен,

В мгновенье целый мир наполнится теплом.

И в этой тишине, сияющей блаженством,

Начнется новый пир, ворвавшийся в мой дом.

И сквозь кипенье чувств, волной неуловимой Сорвутся с губ слова, чтоб счастью путь открыть: "Преодолима грусть, когда я так любима,

И вера в жизнь жива, коль можно так любить!" 1985.

*

* * *

Я верю, что любовь придет ко мне,

Когда меня в живых уже не будет;

И в той далекой, страшной тишине

Она другую музыку разбудит.

Исчезнут в звуках горечи потерь, Обманы ближних, сил и слов растраты, И там никто в твою глухую дверь

Стучать не станет с замыслом расплаты. Никто не сможет помешать любви

Гореть и петь легко и беззаботно, И страстный жар, играющий в крови, Проистечет спокойно и вольготно. Там будет легче и дышать, и жить, Но отвергая будущую скуку, Небесному умению любить

Я предпочту любви земную муку. весна? 1985.

*

* * *

Грязь современного строя! Ты мой главнейший учитель. Ты мой великий помощник в мыслях моих и делах.

Если я все же открою светлую строчек обитель,

Знай, что с твоею поддержкой правду найду я в словах. 1985.

*

ИЩИТЕ МЕНЯ

* По Бегляру Шарури

Родина дальняя -- вечность печальная с чуждой землей. Гордо пылающей, тьму убивающей, буду зарей.

Свет сохраняя, боли скрывая, чувства мои

Живы, как прежде, в скромной надежде, в чистой любви. Время торопит к цели заветной, время не ждет,

И где-то счастье -- право людское, путь мой найдет.

В жизни случается -- радость сменяется горем большим, Голос же праведный силою правильной незаменим.

С каждой бедою вместе со мною крепче и злей, Тверже и шире станет он в мире, в жизни моей. Голосом звонким сердце к работе мысли зовет,

А где-то счастье -- право людское, путь мой найдет. Жалкое прошлое, глупостью пошлое, в бездну летит. Верю, что лучшее, завтра встающее, день озарит.

К будущим далям, сбросив печали, в бой полечу.

И без терзаний, слез и страданий дня не хочу.

Пусть жизнь всевластною ношею давит, яростно бьет, Но где-то счастье -- право людское, путь мой найдет. 1985.

*

* * *

Замрет на вечность данное мгновенье,

Оставив людям слово красоты,

Как начинанье искренних стремлений,

Как символ мира, счастья и мечты.

Замрет мгновение, оставив людям слово,

Как символ мира, счастья и мечты,

Наперекор и радости суровой,

И подлым звукам ложной красоты.

1986?

*

* * *

Когда ложится тень на любящие руки,

И глаз любимых блеск тускнеет в красках дня,

Я вспоминаю дни сомнений и разлуки,

По разным пустякам терзавшие меня.

Когда кладется гроб в холодную обитель,

И каждый, проходя, бросает скорбно горсть, Я понимаю то, что здесь я только житель -На время заскочивший на пирушку гость. 1986?

*

* * *

"Блажен незлобливый поэт", Но и от злобы мало проку. В теченье судорожных лет

Она приводит лишь к пороку. Когда озлобленной рукой Выводят строчки, месть питая, То за ругающей строкой

Порой рассудок забывают. 1986.

*

* * *

Август желтыми красками Брызнул в ряд тополей. Дождик тихо, с опаскою, Пробежал вдоль полей.

То жара, то прохладные Вдруг потянутся дни,

И на дачах нарядные

Спеют яблонь огни. Приближение осени;

Ночь длинней и длинней, Вечер в облаке с проседью, И заря холодней.

Но тепло свое летнее

Еще держит река.

Эта жизнь не последняя -Эта жизнь на века.

осень 1986.

*

О С Е Н Ь

Осень. Желтою краскою

Брызжет в ряд тополей. Дождик тихо, с опаскою, Пробежал вдоль аллей. То жара, то прохладные Вдруг потянутся дни. Тишь в саду, и нарядные Рдеют яблонь огни.

Все навеяно осенью -Стали ночи длинней,

Месяц в облаке с проседью,

И заря холодней.

Пусть над тем, что свершается, Проплывают века.

Осень!.. Жизнь продолжается, Хоть она коротка.

осень 1986.

*

* * *

Ну, что ж, за летнею порой Уходят в днях дождливых

То радость, то души покой, И осень катит нам рекой Отсчет минут тоскливых.

И дождь недавний долго лил. Какие звуки в шуме!

Тот шум я жизнью полюбил,

А он мне сердце опалил

И в этом сердце умер.

Унылей мрачных, грустных дней Моей души обитель,

И, как плененный соловей,

Мой голос тише и слабей,

И сам я -- жалкий зритель.

Что ж, я избрал тернистый путь, Здесь не цветут аллеи,

Здесь невозможно отдохнуть,

И лишь мучений льется ртуть, Ни капли не жалея.

Но коль сулила мне судьба Прожить с дождем холодным, Так пусть продолжится борьба, И небо не найдет раба Поникшим и бесплодным.

Я верю в то, что за бедой Пробьет луч теплый света Дорожку с талою водой, Мир снова станет молодой, И вновь наступит лето.

...Тот дождь души не миновал. День мрачен был, ненастен.

Но тот счастливым не бывал, Кто милых губ не целовал, Кто не был так несчастен. 1986.

*

* * *

Сколько бы лет ни продлилось Пылкого сердца биенье, Станут часы, что служили Добрую полосу лет.

Сколько бы сердце ни билось, Все ж растворится горенье,

А вот останется ль в силе Им излучавшийся свет? 26.12.1986.

*

* * *

Все короче сутки, все длиннее отдых, Все быстрей бегу я к ночи, что без дня. И такое чувство, словно дали поддых,

А вокруг столпилась с жалостью родня. И чего мне надо, я давно не знаю, Вроде раз проснулся, да забыл совсем. Я с тех пор все чаще о пустом мечтаю, Проклиная точность строгих теорем.

16.04.1987, ст.Никольское - пл.Сестренка Ю-В ж.д. *

* * *

Куда принесет меня жизни струя,

В гнилые трущобы? в худые края?

До пропасти-бездны рукою подать,

Еще лишь мгновенье, и вечности спать. Ненужно и глупо цветок отцветет

И в куче навозной, страдая, умрет. 25.04.1987.

*

* * *

Под перламутровым покровом

Прозрачных осени ночей

Мой ум тревожится о новом

Кипеньи чувств в душе моей.

1987?

*

* * *

Дорогая, я смертельно болен.

Кто мне поверит в этаком признаньи, Что я людьми и жизнью недоволен

И что томлюсь на выбранном призваньи? Но что такое? Я кричу и плачу,

Меня судила кучка самозванцев.

Быть может, здесь я ничего не значу? Игрушка жалкая для пошлых танцев? 1987.

*

* * *

Мои стихи серьезнее, чем время,

Где правда ложью часто отдает.

И мы порой шагаем в ногу с теми, Кто нас к победам новым позовет. И каждый раз нам кажется, что это

Единственный и самый верный ход... Пока что неизвестны нам поэты, Которых скоро будет знать народ. Есть вроде все: и критика ушедших,

И тех, кто жив, нередко словом бьют,

Но только в мире истину нашедших

Травить жестоко не перестают.

1987.

*

* * *

Как горько мне смотреть на мир наш настоящий, Чтоб дыры залатать в его худом тряпье,

Не хватит ни добра, ни честности скорбящих

По чистой и святой несбыточной земле.

Кто знает, может, там, спустя века и вехи, Наступит лучший мир прекрасных чувств и дел. Но жизнь всего одна, и, разглядев прорехи,

Не мы ли в них найдем плачевный свой удел? 1987.

*

* * *

Жизнь безмерно сурова,

Взглядом землю окинешь: Сколько в мире огромном Слез, страданий и бед. Но уютным покровом,

Что не сразу поднимешь, Приукрылася горстка,

Им ни больно, ни жестко

И названья им нет.

1987.

*

ПИСЬМО БЕГЕМОТУ

* Дочери Вике

Ты пиши бегемоту письмо, Пусть короткое будет оно. Но вдали от житейских забот Ждет письма твоего бегемот. 1988.

*

* * *

Как долго песен звонких не пою, Все чаще в душу заползает мрак,

Картину горькую на сердце мне рисует. За что любить мне Родину мою?

За то, что каждый пятый здесь дурак? И то лишь потому, что не ворует. 9-10.05.1988.

*

Б Р Е Д

Где разумная страсть моей жизни,

Как найти мне мой правильный путь,

Что еще предстоит пережить и узнать?

Ох ты, тяжесть, прочнее повисни,

Грудь сдавив, чтоб не смог я вздохнуть.

Пусть придет мне пора поскорей умирать. Все равно не увидеть мне счастья,

Не достичь тех высот, что мечтал

О которых совсем одиноко, давно. Мне судьба предлагает лишь страсти, Где я вовсе умом не летал,

А желудок и мозг отравляет вино.

Но скорей, мой каприз, наслаждайся, Издевайся, шути, веселись. Окончательно рухнула вера в людей. Грусть моя, мне полнее отдайся,

В мои чувства навеки вселись,

И умри ты со мной, мой проклятый злодей. Пусть продажность и низость живущих

Им самим же ударит в лицо,

Безвозвратную выроет яму и в ней Уничтожит безмерно цветущих

И беснующих подлецов.

Только б Боги, о, это случилось скорей. Не хочу я той страшной картины

Увидать за мгновенье до сна.

Тишина и покой и не нужно уж сил.

Лишь последняя грянет весна, Заалеет цветок на одной из могил. 6.06.1988, 1:10.

*

МОЕМУ БРАТУ, СОТРУДНИКУ УВД МВД В небе вьется бумажный змей, Подчиненный движениям рук.

Пей, брат мой, пей, пей. Много будет и горя, и мук. Отягченность души развей,

С новой силою пусть бьет вино.

Пей, брат мой, пей, пей,

Жизнь ушла навсегда и давно.

Нет любимой и нет детей.

Славь свободу души своей, славь.

Но последний глоток мне оставь. 7-8.10.1988.

*

Г Р У С Т Ь

Что же нужно делать, когда очень грустно? Грустно оттого, что наша жизнь пройдет.

В ней все письменное правильно, а устно, -Тут выходит часто все наоборот.

Проживем мы век свой в склоках и скандалах, Кто-то в изобильи, кто-то в нищете.

Умирая, скажем, что прожили мало, Лучше б жили вечно в этой суете.

Но и сорок жизней для души не хватит, Жизнь не переделать только одному, Мой народ с лихвою за кого-то платит, А кому он нужен, нужен-то кому?

От бессилья в жизни я стихи слагаю,

Опустились руки, к сердцу грусть ползет. О работе нужной я давно мечтаю,

Только вот выходит все наоборот. 6-9.10.1988.

*

О НАС

Скоро вновь расставанье,

И все ближе и ближе

Этот грустный и серый пронзительный зов. О былом в покаянье

В нас все тише и тише

Бьются груды до боли искомканных слов.

Мы стояли и ждали,

Где-то плакал ребенок,

И осеннее небо звучало дождем.

Расстоянья и дали --

Только стены из пленок,

Что прорвутся, когда сердце пышет огнем.

И нельзя нам иначе.

Знать, судьбе так угодно

На разлуки и встречи свой срок отпускать.

Будем верить в удачи

И в стремленьи свободном,

Сжав и зубы, и нервы, будем ждать, ждать и ждать! 18.10.1988.

*

И Д И О Т

Куда бежать, когда высокий дом

Летит к тебе и уничтожить хочет. Кругом в бегах и вновь о стенку лбом, И не видать того, кто мне пророчит. Зачем я слушаю крушенье мод?

Ведь это в них я познаю несчастье. Сильней и громче виден идиот,

Одевший яркое иль снявший платье. Никто ко мне на праздник не придет, Да и его, наверное, не будет.

Как и других, меня лик смерти ждет, Остатки крови в тонких венах студит. 19.01.1989.

*

Г О Р Е Ч Ь

Завершается жизнь, и в удушливом тесном и шумном мирке

"Человек" -- звучит стыдно.

Низвергается в пропасть, вертясь, словно лещ в дорогом котелке, Горько так и обидно.

Я пропал, но задолго до дней, когда я появился на свет,

Было все уже ясно.

Что мне быть, но не жить и любить -- не любить, проклиная рассвет, И всю жизнь быть несчастным.

А теперь я плетусь и разодранным горлом хватаю глотки --

Воздух гарью пропитан.

И уж слышу я там, как по крышке сосновой стучат молотки

И роман мой дочитан.

19.01.1989.

*

С В Е Т О Ф О Р

Желтый свет горит, желтый свет.

В буре страсти, любви и крушений

Кто дальнейшему даст ответ?

Где надежный и умный мой гений?

Переполнила жизнь края,

Путь людской, может, миг лишь напрасный?

В ожиданьи горит земля.

Что там будет, зеленый иль красный?

20.01.1989.

*

Ш Л Ю Х А

Разбитое сердце и взгляд утомленный,

Раздвинуты ноги, колышется грудь. Сегодня рабочий, а завтра ученый Продлят твой испорченный путь. Тебя обвиняют соседи по дому,

А вечер застанет с бутылкой вина. И если уж тело -- мужчине и рому, Душой -- ты навеки одна.

22.01.1989.

*

И С П О В Е Д Ь

Над прочитанной книгой склонилась моя голова, В теле пляшет усталость и нет никакого покоя. И ползет обо мне по дорогам худая молва,

Что я жил на коленях и только пил горькую стоя. Но поверьте, прошу вас, поверьте, я так не хотел

Унижаться, склоняться под бременем времени горбясь. Я подняться желал и свершить первый шаг, но летел

Я все время в какую-то грязь, а иной раз и в пропасть. Я сто раз выползал и подняться по-новой мечтал,

Но я был слишком прям и упрям и за это карался.

Но и все же я горд тем, что мало я в жизни солгал,

Я врагов приобрел, но зато человеком остался.

И кому-то ужасно так хочется все растоптать,

Сделать так, чтобы мне из дерьма никогда не подняться, Но я буду ползти и карабкаться, верить и ждать,

И вести этот бой, только чтоб человеком остаться. 22.01.1989.

*

В А М ...

Белое, зеленое, стальное.

Тело есть, любовь... а остальное...

Все пока вам вовсе ни к чему.

Годы пролетят, уйдет шальное. Белое, зеленое, больное.... Не нужны вы больше никому. 23.01.1989.

*

* * *

В апреле восемьдесят пятого года я посетил Красную площадь, прошел вдоль Кремлевской стены. У могил лежали цветы. Они казались живыми, но были искусственными.

Цветок, не умирающий на льду.

День ото дня он прелесть сохраняет. То -- ложный путь, скрывающий беду, Что к краю пропасти народ толкает. Так и живем. Фальшивое, подчас,

Мы выдаем за истину и верим.

Но сколь б ни тек притворности рассказ, Гарантом вечным остается время.

И мне милей совсем другой цветок, Который в жесткой и неравной схватке Природе грозной каждый лепесток

Отдаст в борьбе за миг свободы краткий. И в час последний капли мук своих

Он выдохнет навстречу смерти властной, А холод тут же заморозит их

И уничтожит подлинник прекрасный. Недолговечна эта красота,

Но и мороз не может долго злиться.

Во мне живет весенняя мечта

О том, что справедливость возродится. И, солнце, набирая высоту,

Растопит лед, а с ним и капли муки.

И люди вспомнят эту красоту,

Вдохнув добра оттаявшие звуки. 1985 - 3.02.1991.

*

* * *

Моя судьба не верит в перемены,

Не верит в шумный и большой успех. А радость торжествующей измены, -

Она одна для всех. Она одна на всех. 16.05.1991.

*

* * *

Тихо падают капельки дождя.

Жизнь прошла, как та заря весенняя.

И, конечно, мне еще нельзя

Сомневаться в оттепель сомнения.

19.05.1991.

*

* * *

* Нине Букреевой

Я, может быть, умру в глазах твоих печальных, И погребальный звон заполнит мою грудь,

Но все же я хочу, пусть робко и случайно, Разлад в твоей душе участием спугнуть. 9.07.1991.

*

* * *

* Нине Серко

Прости меня, мой ангел нежный,

И белоснежною душой

Ты воплоти мои надежды

И двери в лучшее открой.

1992.

*

* * *

Уходит ночь, туман стеля,

А с ней родимая земля. Прощай,

Мой край.

Все, что я сам растил в себе, То покоряется судьбе.

Спеши.

Пиши.

Уходит прочь моя любовь

И ей теперь покой готовь. Жалей...

И пей.

И я иду теперь один

В пустое множество картин, Где все

Мое.

1992.

*

* * *

Я умираю, и умру.

Но, Ты, взойдя чуть позже, Оставишь ль след в моем миру, И на меня похожий?

А мне, видать, не удалось, Мой бег к концу подходит. Скотины всякой развелось

И по ее выходит.

10.03.1993.

*

?Бессилие обилия идиллии дебилия ?Обилие идиллии дебилия бессилия ?Идиллия дебилия бессилия обилия ?Дебилие бессилия обилия идиллии ?Обилие бессилия дебилия идиллии ?Бессилие дебилия идиллии обилия ?Дебилие идиллии обилия бессилия ?Идиллия обилия бессилия дебилия ?Бессилие обилия дебилия идиллии ?Обилие дебилия идиллии бессилия ?Дебилие идиллии бессилия обилия ?Идиллия бессилия обилия дебилия 20.12.1994. Закончено в 19:55.

*

* * *

* Елене Кисляк

Пусть жизнь моя пойдет отныне прахом, И тьму от света отделяет миг,

И пусть палач благословляет плаху,

К которой я в последний раз приник. И голова, с отточенным ударом,

На землю упадет под жуткий смех.

И поделом. За то мне вышла кара,

Что не сумел дать счастья я для всех. За то, что в дни всеобщего недуга

Не смог я стать певцом своих идей,

И самый честный -- был обманщик и ворюга, И бескорыстный -- был иуда и злодей.

Я вновь убит и снова с грязью смешан,

И надо мной ревет проклятий стон,

И пусть сегодня буду я повешен,

А завтра буду на костре сожжен.

Я не умру, и ты, смерть, не упрямься,

Не перестану я о светлом петь.

Пусть знает день, я никогда не сдамся, И ночь меня не в силах одолеть.

И в час, когда кровавые фонтаны Из ран моих напором станут бить,

Пусть знает жизнь, я все равно восстану, И смерть меня не сможет победить.

1994 -- июнь-июль 1995.

*

* * *

А Россия моя во тьме...

А Россия моя в огне...

*

* * *

Ну когда же я женюсь

на тебе, святая Русь, а потом и посмеюсь

над тобой, тупая Русь? Но когда ж я достучусь до тебя, глухая Русь, и когда ж я доберусь до тебя, скупая Русь? 14.06.1997.

*

* * *

* Дочке Дашеньке

Ты мячик мне бросаешь и ножками трясешь

и все про всех ты знаешь: кого и где найдешь.

21.07.1997.

*

ПРОЩАЛЬНЫЙ МОНОЛОГ

* Елене Кисляк

Прости, родная, я смертельно болен.

Кто мне поверит в жалобном признаньи, Что я судьбой и жизнью недоволен

И, что томлюсь на выбранном призваньи.

Я был раздавлен миром идиотов,

А этим миром правит желчь и злоба.

Пусть там в богатстве утопает кто-то -Мой путь -- прямой дорогою до гроба. Таким, как я, не место средь живущих, Где честь и совесть уж давно пропили; Обман и ложь -- здесь правда для орущих, А доброту и честность -- задушили.

Меня судили мрази и дебилы,

И приговор один: смерть и забвенье. Прошу тебя, ты над моей могилой

Прочти хоть раз мои стихотворенья.

Да, я не смог спасти добро от злого, И не набил я миру его рожу.

Любимая, попомни мое слово,

Что это мир я все же уничтожу. Закончено 26.07.1997, 0:37.

*

* * *

Я пришел в этот мир. И я понял его. И теперь меня мысль беспокоит. Беспокоит затем, а еще оттого,

Что я понял, что жить здесь не стоит. ок.13.07.1998.

*

РАЗДОЛЬЕ ЗАСТОЛЬЯ И ЗАПОЙ ЗАСТОЯ * Эдуарду Горскому

!Раздолье застолья в запое застоя !Застолье запоя в застое раздолья

*

* * *

Церковь и мафия -- близнецы-братья. Была ли матерь-история целкой?

Мы говорим "церковь", подразумеваем "мафия"! Мы говорим "мафия", подразумеваем "церковь"!

20.01.1999.

*

* * *

Двое мудрых умов спор вели о насущном: Как земле нашей русской очиститься духом. А вокруг все так пахло горячим и вкусным И немного воняло поджаренным луком.

Двое лучших умов не от праведной скуки Обсуждали ничтожность у власти стоящих.

В это время уставшие женские руки

Все сновали средь пышных и жиром шипящих.

И вопрос среди шума звучал очень гулко: "Есть ли умные люди в твердыне российской?" -- Нет, -- с укором ответила сдобная булка.

-- Да, -- вздохнула ей грустно большая сосиска. 23.03.1999.

*

* * *

"Я лиру посвятил народу своему"

И жизнь отдал за то, чтоб не было войны.

А мой народ за то сажал меня в тюрьму

И плетью бил меня вдоль-поперек спины.

Я глотку надрывал, чтоб счастье людям дать

И ближнему всегда в беде я помогал.

Но слышал часто я: склоняли "мою мать",

И ближний тот всегда мне в спину зло плевал. Хотел я в мире жить, в согласьи и добре

И "выгодней" прийтись к "верховному двору".

За это я скулил обычно на заре,

И даст Бог-Сатана, я на заре умру.

Что я еще смогу, пока хожу живой,

И на каком шагу я жизнь свою сгублю? И пусть все время я рискую головой,

Сегодня я нажрусь и просто поблюю.

О, люди! Вы скоты! Вам наплевать на всех! И ваша жизнь пройдет ударами сердец. Сегодня кто-то рад за собственный успех,

Но завтра все равно всем вам придет... конец!

5.10.99., 23:43.

*

*

*

П У Б Л И Ц И С Т И К А

*

*

Вадим БУЛАТОВ

(Воронеж)

*

О БАРКОВЕ

... И снова на спину ложится... И поднимает ноги ввысь... Кряхтит и ерзает царица

Под ним, как раненая рысь. Скрипит кровать, трещит перина, А на плацу проходит рать:

О, славься ты, Екатерина,

О, славься ты, ..... мать!

Барков написал порядочно и печатных вещей, был переводчиком. Но успехом все

же пользуются его матерные вирши, прошедшие к нам сквозь столетия.

Еще будучи школьником, я считал "Луку" произведением А.С.Пушкина. После армии я услышал фамилию другого автора -- Барков -- и подумал: "Вот ведь, пушкинским слогом пытался писать". Но в конце концов оказалось, что "наш главный поэт" родился аж через тридцать с лишним лет после смерти Ивана Семеновича!

И даже сам Пушкин замечал, что Барков первый из русских поэтов отбросил

архаический стиль Ломоносова и Сумарокова и стал писать живым народным языком. И кто знает, не будь Баркова, был бы сейчас именно тот Александр Сергеевич, который нам известен?

Интересен тот факт, что первые скабрезные произведения поэта в "купюровом" виде были опубликованы аж спустя 104 года после его смерти. Да и о смерти

его ходит немало легенд и преданий. Кто думает, что он покончил жизнь самоубийством. Кто считает, что он умер от побоев, полученных в публичном доме. Кто полагает, что умер он в состоянии "белой горячки" в момент запоя, утонув в нужнике (неправда ли, жуткая смерть?). Но все легенды утверждают, что перед кончиной Барков отметил свою судьбу в эпитафии: "Жил грешно и умер смешно".

Но как бы там ни было, Барков сделал свой выбор. Жизнь дала ему не так уж много времени. Власти старались всячески "не замечать" эту "искру божью".

Да и сам он как-то наплевательски относился к своей жизни. Но судьба распорядилась иначе. Талант Баркова, его юмор и острое словцо и сейчас противостоят ханжеству и тупости наших чиновников, неуемной преданности начальству блюстителей чистоты русского языка, продажности трусливых карьеристов. Только мы подчас не понимаем этого, не замечаем этого... или не хотим замечать.

Полное издание И.С.Баркова без купюр и искажений вышло в Риге, в 1932 г. Полное собрание непечатных произведений Баркова хранится в главной публичной библиотеке страны и имеет название "Девичья игрушка".

10.11.1998 г.

*

ОБ ИВАНСКОМ

Мы знаем Тютчева, Фета, Кольцова, Никитина. Мы суем их имена в названия улиц, скверов, ресторанов, конфет. Но мы не знаем, что все их творчество вместе взятое не стоит нескольких строчек никому неизвестного поэта из воронежского городка Боброва. Поэта, который является (или, уже, являлся) нашим современником.

"...Россия, Россия, Россия!

Бесчестье предательство, ложь.

Разгульного пьянства стихия, Кабацкий кровавый дебош...

В России все жуткое вечно: Убийства, грабеж и... кресты..."

Иван Павлович Копысов (Ив.Иванский) был недоволен всем. И всеми. Сталиным, Хрущевым, Брежневым, Андроповым, Горбачевым, Ельциным. За свою жизнь он испытал почти все, что можно себе представить жуткого и бесчеловечного: война, ранения, фашистский плен и концлагерь. Когда его статью "Четвертая гражданская война в России" стали передавать западные радиостанции, его осудили за "изготовление и распространение клеветнических измышлений, порочащих советский строй". Вещественными доказательствами тогда фигурировали его стихи и проза. Несколько лет он провел уже за нашей "колючкой". Это было при Брежневе.

"...Но руки скелетные в бурых изломах Твоих не погладят ни плеч, ни седин. Что звать...

Твой Ванюша не странь был, не промах,

Твой младший исчезнувший сын...

Тот бой... Он с винтовкой залег у землянки.

В запасе -- сухарик и пули... -- пять штук. Ползком, без гранат, на фашистские танки! Шапчонка -- на лбу, котелок -- на портянке... Прикончил его политрук.

За трусость..."

Принято считать, что XIX век дал России более сильных писателей, чем XX. На мой взгляд, в России всегда были, есть и будут таланты. Только со времен Пушкина и Лермонтова их в нашей стране научились "убивать" так, чтобы о них уже никто никогда не вспомнил.

"...Наш враг...

Мы в бой вступаем с ложью,

Рвем смело вязь идейных пут,

Но плохо крепим свой редут, И наши головы к подножью Они торжественно кладут.

Им -- слава, честь, всех маршей звуки.

В темницах нам страдать и гнить.

Но сколь ни тяжки наши муки,

Им с ложью нас не примирить..."

Иванский надеялся, что "зажжется его звездочка", что "историк приговор напишет, осудив жестокости и дурь" и справедливость восторжествует, что люди станут жить как люди, а не как скоты... Но напрасно.

"...Еще одна казенная потеря.

Еще один тиран покинул нас.

Я у двери стою, в знаменье веря,

И жду свободы долгожданный час".

В том, что сегодняшний строй существует, немалая заслуга таких, как Иванский (но, безусловно, они хотели не этого). Однако, благами жизни сейчас распоряжаются в основном те, кто в то время, когда Иван Павлович томился за решеткой, ходили в детский сад или заседали в различных райкомах, обкомах, Советах и т.д. Нынешняя же власть совершенно забыла Иванского и ему подобных.

Власть, она тоже не вечна, а поэтому нужно успеть нахапать себе, а потом уже думать (если на это останется время) о народе, о Родине. Прямо как в песне. только наоборот.

"...Сколько можно?.. А на небе тучи.

Ворон кружит над седым холмом.

Эй, прокаркай на всю Русь гремуче, Чтоб вселенский прокатился гром! Вот тогда тебе, вещунья-птаха,

Я зажгу во здравье сто свечей

От замученных, кто шел на плаху,

На штыки и пули палачей".

18.12.1998 г.

*

ТАЛАНТ И ДЕНЬГИ

(Отдельные мысли на заданную тему)

В детстве, обучаемый преподавателями коммунистического будущего, я считал,

меня бесконечно далеко. Не с кем словом обмолвиться, не у кого совета спросить. Остановившись, начал я думать. (-- Эх, ты, о чем же раньше думал? -- спросит

с насмешкой читатель. -- А о чем было думать, когда ни опыта не было, ни житейской мудрости? -- скажу я читателю. -- Да и вера, вера в людей мешала мне правильно мыслить. Слишком большие надежды я возлагал на человечество,

а люди их не то что не оправдали, а завалили эти надежды своими экскрементами, да так мощно, что никакая ассенизаторская машина их счистить уже не сможет.) А осознав сложившуюся ситуацию, я завыл. Поздно уже мне было возвращаться назад. И бесполезно, до трагичного бесполезно двигаться вперед.

И, к сожалению, самым безысходным для меня является то, что если бы мне

сейчас предоставили возможность заново начать свой путь, вернувшись лет на двадцать назад, я бы снова пошел этой дорогой. И, наверное потому, что там, где меня нет, очень тесно. А я люблю простор... и иногда одиночество...

Есть ли прямая связь между талантом и материальным обеспечением человека?

Нет. Даже талант делать деньги -- не гарантия богатства. Как приходит -- так и уходит, говорят в народе. Обычно, люди талантливые богаче, чем люди праздные, так как талант очень часто сопровождается огромной работоспособностью, а люди ленивые или глупые, как это ни странно, работать не хотят, зарабатывать не умеют, а больше любят мечтать и надеяться. Но часто встречаются примеры обратные, где талант так и не получает должной оценки у общества, как и не получает материальные блага, оставаясь

непризнанным, а еще хуже и вовсе незамеченным. И часто мы видим бездарностей, которые купаются в лучах славы, к ним обращена любовь определенной массы

homo sapiens, и нередко мы замечаем недоумков, просиживающих свой век в "кресле" руководителя государства (а в России -- это почти как закономерность), и вообще в "креслах" "там, наверху", пользующихся дорогими достижениями человечества. Но и эти самые бездарности, и, простите, эти самые недоумки -- все обладают своеобразным талантом, талантом политики той области, в которой они вращаются. И их талант заключается в умении сделать

то, что выгоднее всего будет нужно им в тот или иной момент. Вот и получается, что слово "талант" приобретает множество (и довольно разных по значению) понятий.

Талантливы и композитор, и живописец, и литератор, и кинорежиссер, и военачальник, и политик, и певец, и танцор, и ведущий телепередачи, и

торговец пирожками, и валютная проститутка, и школьный учитель, и террорист, и маньяк-убийца, и скандалист, и анонимщик. Список этот можно продолжать и продолжать, хотя не все и не всех можно подвести под этот список. Трудно, согласитесь, представить себе "искру божью" в работе дворника, грузчика или ассенизатора (мне довелось побыть в их шкуре), но уверен, что найдутся

те, и в особенности представители только что указанных профессий, кто станет мне возражать. Но вот где, надеюсь, со мной согласятся все, так это в том, что за разную работу и конкретно разные люди получают разные деньги. То,

что одни получают марки и доллары, а другие рубли и гривны, совсем несущественно. Но то, что одним едва хватает на пропитание, а другие имеют больше, чем населения отдельных стран, внимания заслуживает.

Понятно, что нельзя сделать для всех все одинаковым. Да и крайне опасно делать это. Но когда люди умные, честные и принципиальные (большая часть человечества может возразить мне: раз честный, значит уже неумный, но я буду стоять на своем) в наше время обречены на прозябание, а мерзавцам хитрым и ловким столько шансов во все времена достичь успеха, как не сожалеть о бедном человечестве.

Да, и в среде самых отпетых профессий есть множество людей хороших, добрых, ответственных. Бывает, что они чего-то добиваются в жизни, но их окружают невежды, хамы и пройдохи, которых надо содержать, кормить, за которых нужно нести ответственность. И, почему-то, ни в коем случае их нельзя уничтожать!

Мир погибает, но это не останавливает людей от стремления к деньгам и власти. Зачем деньги известным, если нажитое богатство не сделает их детей счастливыми; зачем богатым известность, если о них все равно забудут, так

как скоро уже забудут всех и навсегда?

Возможно, я слишком требователен. Люди просто занимаются своим делом, их работа нравится им. Но поймите, завтра может не быть! Слишком огромная проблема зловеще чернеет впереди, даже уже рядом с нами!

Талант и деньги!! Деньги и талант!!! Смешно ведь будет звучать: "Талант и стремление спасти человечество"?

Миллиардам людей на планете приходится чуть ли не ежедневно думать о хлебе насущном. Им бы свою семью прокормить. Когда им заботиться о глобальных проблемах? Разве что посудачить в кругу знакомых или просто случайных попутчиков? Мысли большинства достигают лишь предела мечтаний о больших деньгах. "Будет и на нашей улице праздник", -- любил говорить мой отец.

А может быть, и вовсе не было изначально никакого желания спасать окружающих?

Помогла ли многовековая литература в одухотворении человечества? Смогут ли спасти живопись и театр человечество от вымирания? Смогут ли полеты в космос

избавить людей от несчастий? Сможет ли научно-технический прогресс вдохнуть в человека душу? Нет! Нет! Нет!

Сегодня литература насыщена боевиками, ужасами, мелодрамами. К высокохудожественному подавляющее большинство сих произведений не имеет никакого отношения. Сегодня телевидение куплено на корню власть имущими, и оно не говорит людям правды, потому что ему это не разрешено. Зато с каждым днем с завидной скоростью плодятся развлекательные и коммерческие передачи, длинные и бестолковые сериалы. Сегодня эстрада отвлекает молодежь от глобальных проблем, предлагая им постоянную "расслабуху", тем самым подменяя истинные ценности ложными. Сатирики же говорят о том, что уже случилось, или же просто говорят о том, чего и не было вовсе. А люди увлекаются, а люди верят, а люди "кайфуют", а люди смеются.

И как я уже говорил, таланты просто делают свое дело, которое они любят, которому преданы. Таланты делают свои деньги. А как их сделаешь, если не расположишь к себе, если твой товар не купят? Талант стал продаваться. И

что самое грустное -- в первую очередь.

Таланты, гении, известности, фавориты современности -- это с вашего молчания совершается чудовищное преступление над ЖИЗНЬЮ! Почему вы молчите, почему

не объявите войну СМЕРТИ? Неужели вы не видите, что творится вокруг?

Неужели вы не понимаете, к чему мы идем? Или вы все уже давно поняли, и вам окончательно наплевать, что будет со всеми, и вы в бессилии тешите свое самолюбие? Или вы просто боитесь? Лучших из вас уже нет в живых. Их убили. Они убьют и вас, если вы только посмеете. Но если вы не посмеете, они убьют всех.

Вам просто уже не дадут сделать то, что нужно МИРУ? Более "талантливые" купили уже все, что может им помешать быть у власти. Власти, которая по своим кровавым законам должна погубить человечество, но не отдать завоеванные позиции. "Или мы, или никто!" -- гласит их негласный лозунг. И вы можете критиковать их, пародировать, пытаться судиться с ними или попросту

заигрывать, ведя переговоры и соглашения, вы можете петь, плясать, кривляться, завидовать, сочинять статьи на тему "Талант и деньги", вы все равно правы не будете, так как их позиции незыблемы. И это они вынесли смертный приговор человечеству, и это они сильно гордятся этим, понимая, что приговор их окончательный и бесповоротный и обжалованию не подлежит!..

(Быть или не быть?.. Талант или деньги?.. Честность, принципиальность или деньги, богатство, власть? -- ставлю я вопрос. Но люди стремятся выбрать второе, или второе с первым. И почти никому не нужно только первое. "А мы, а нам..." -- слышу я постоянно со всех сторон.

Но у вас нет ни первого и не будет второго. Вы те, кого использовали в этой жизни, дав когда-то надежду и обманув. Пожалуй, что к вам я запишу и себя.

Но в отличие от вас я все же более понимаю, что происходит, иначе, эту статью написали бы вы... -- этот кусок убран из публикации -- В.Б.)

Там, где меня нет, всегда было тесно и душно. А сейчас, когда дни человечества сочтены, особенно. И это даже не пир во время чумы, -- это вакханалия на гибнущем "Титанике". Кто-то пробрался наверх по головам толкущихся и тешит себя перед смертью тщеславием, утопая в гниющей роскоши, выставляя вперед свою Руку, увешанную массивными перстнями. А кто-то стремится лизнуть эту Руку, или еще что-то от этой Руки, понимая что от этого может зависеть его дальнейшая судьба. И совсем не понимая, что корабль идет ко дну. Им, под массивными подошвами хозяев с Руками и не

видно, что творится вокруг, им виден лишь блеск золота на сытых Пальцах. И к этому блеску они будут ползти всю свою жизнь, подминая под себя других,

теша себя надеждой, что когда-нибудь будет и на их улице праздник. А что будет в это время на других улицах -- их не касается. А что последует на следующий день после того праздника -- им невдомек. Кому повезет, тот будет есть рябчиков, раздирая их сытыми пальцами в массивных перстнях. А кому не повезет, тот так и проживет всю жизнь с надеждой на улицу, на праздник, в общем, на чудо... слишком поздно поняв, что чудеса бывают лишь в сказках.

Декабрь 1997 г.

*

ПОСЛЕДНИЙ ВЕК

Мы просыпаемся и лежим, не желая шевелиться и тем более подниматься. Надо хотя бы сегодня осмыслить нас окружающее. Сколько каждому из нас осталось жить? Сорок лет? Двадцать? Пять? Год? Месяц?.. Может быть, вот он, ваш последний день, он наступил? И мне хочется заорать: "Остановитесь, люди! Вы скоро все сдохнете, сучье вы племя! Неужели же вы такие тупые, что не можете понять это?" И, уткнувшись лицом в ладони, сам себе отвечаю: "Тупее, дождевого червя".

Глядя на вас, люди, мне становится невыносимо стыдно, что я человек. Вы жадны и алчны, завистливы и злы, бездарны и скудоумны, продажны и лживы, нечестны и тщеславны, глупы и жестоки, самодовольны и высокомерны, да сколько еще всего

говенного можно про вас сказать. Куда вы, мать вашу, лезете, чего добиваетесь, зачем уничтожаете друг друга? Все человечество не завоевать, все богатство не присвоить, всех денег не заработать, со всеми женщинами не переспать, всю водку не попить и... экологию планеты уже не спасти. Сколько осталось вам, недоумки? Тридцать лет? Пятьдесят? Сто? Вряд ли, сто не получится. У тех, кто рождается сейчас, внуков уже не будет.

Если вы не одумаетесь.

Посмотрите, что творится вокруг. Только одна женщина из десяти может родить без медицинского вмешательства. Бесплодия у мужчин и женщин, различные физиологические нарушения, вызванные загаженной средой обитания, приемом химии, алкоголя, наркотиков, а для женщин еще и лавиной изнуряющих абортов. Заводы коптят небо, уничтожают леса, засоряют реки, травят человека.

Главное ведь -- слияние банковского и производственного капитала, создание финансовой олигархии. Так, вроде бы, нас учили в школе и университете.

Хреновы учителя! Засунуть бы вам в одно место ваше марксистко-ленинское учение! Преступники и дебилы в парламенте, преступники и дебилы на руководящих должностях государственного аппарата. И они вершат суд и распоряжаются судьбами миллионов. О чем можно еще говорить, что здесь можно сделать? Пойти с открытым забралом на этих уродов и погибнуть. Они раздавят тебя, чуть шевельнув мизинцем. А твоего писка никто и не услышит...

Кто-то хочет быть главным, пусть не самым, но все же; кто-то хочет жить лучше, т.е. жрать больше и одеваться подороже. Кто-то хочет жить дольше и врагов своих уничтожить; кто-то желает сделать себе имя, чтобы заработать побольше.

НО ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО, ЕСЛИ ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ СКОРО ПРЕКРАТИТСЯ ? ? ?

Салтыков-Щедрин, еще в прошлом веке предсказавший гибель человечества, Гоголь, Лесков, Блок, Куприн, Бунин, Платонов -- многим ли сейчас интересно ваше творчество? Другого рода литература заполняет сегодняшние книжные прилавки. И что самое страшное -- возврата к прекрасному уже не последует.

Телевидение сильно потеснило литературу истинную. Кровавые боевики, чудовищная мистика, комедии для идиотов, порно -- вот, что нужно сейчас большинству. Зачем что-то читать, напрягать зрение и мозги, проще лечь на диванчик и посмотреть видео.

Эстрада, развлекательные шоу вытеснят и балет, и театр, людям не нужны станут скульптура, живопись. Все это заменят музыкальные хит-парады. Под ухарскую развеселую музыку забываются проблемы, а тело отдыхает, и мысли отдыхают, и душа отдыхает. Только вот, ОТ ЧЕГО?

У литературы было много веков: золотых, серебряных, бронзовых, были периоды затишья и Ренессансы, но сейчас наступает век особый: ПОСЛЕДНИЙ ВЕК ЛИТЕРАТУРЫ.

февраль-апрель 1997 г.

*

О СВОБОДЕ СЛОВА

Открывая сегодня рубрику "Давайте возразим", мне хочется, чтобы читатель и сам в недалеком будущем участвовал бы как своими замечаниями, поправками, предложениями в самих материалах рубрики, так и предлагал бы тему для написания нового материала. Мне хотелось бы, чтобы уже после первой

публикации у меня с читателем завязалось сотрудничество, возможно, переходящее в спор или что-нибудь вроде этого. Свои возражения, поправки, предложения, мысли в письменном виде можете присылать как на адрес редакции "Воронежских Муз", так и на мой адрес: Воронеж, Главпочтамт, а/я 107. Лучшие ваши послания

будут опубликованы в газете "Воронежские Музы" и журнале "Литературный Вестник".

Первой же темой новой рубрики я неслучайно взял тему, указанную в заголовке.

В современных средствах массовой информации предпочтение отдается чисто информационным сообщениям, рекламе, объявлениям, развлекательным материалам, типа анекдотов, забавных историй, в последнее время стали модны кроссворды и пр. тому подобное, популярны рецепты, советы, а особенно сейчас получили зеленый свет заказные статьи и передачи, несущие в себе и скрытую рекламу, и заведомую ложь, выдаваемую за действительность. Во все времена, и раньше, и теперь, все упиралось и упирается в деньги. Изданиям, радио, телевидению нужны деньги, чтобы существовать. Но если раньше СМИ существовали на партийные и государственные деньги и поэтому несли людям то, что было выгодно партии и государству, то после всенародного объявления о свободной прессе, журналисты живут и на деньги учредителей, и на деньги рекламодателей, а потому говорят то, что от них требуют обладатели тугих кошельков или же обладатели задниц, приклеенных к широким креслам. Такое положение вещей более справедливо было

как люди сейчас думают зачастую лишь о хлебе насущном и предпочитают развлекательное (или "отвлекательное" от суровой действительности) чтиво. И

к такому положению, уверен в этом, приложили руку популярные (но "продажные") издания и передачи средств массовой информации в купе с органами власти и правительством, которому выгодно (как, в общем-то, во все времена), чтобы его народ находил свое утешение в развлекаловке, а не строил, к примеру, баррикады.

И все-таки есть сейчас издания, которые не выдают "заказной" информации:

пишут "по велению сердца", а не по велению чьего-то кошелька или же пистолета (винтовки, автомата, танка). Я говорю о печатной продукции -- газетах

УФПС области насчет заявленных газет на предстоящий месяц. Мне отвечают, что заявлено всего 60 газет. Спрашиваю, сколько продано в прошлом месяце и мне отвечают, что 240 из трехсот сдаваемых. Где же логика?) Но как только в газете стали появляться статьи вроде этой за моей подписью, а тираж газеты начал неуклонно расти, за счет увеличения читателей в Воронеже и области, распространения газеты в Белгородской и Липецкой областях, и "Роспечать" и УФПС Воронежа и нашей области от моей газеты отказались. Снова что-то кому-то не понравилось? Последующие затем предложения с моей стороны о распространении журнала "Литературный Вестник" и газеты "Пикантные истории" были вышеуказанными организациями отклонены.

По этому поводу мне бы хотелось высказать несколько своих соображений, как дополнение к Закону о печати.

У нас регистрируют любые печатные издания, но те издания, которые не могут заинтересовать распространителей (здесь говорится об официальных распространителях-монополистах: "Роспечати" и УФПС) материально, или же не отвечают негласным требованиям нынешней власти, в продажу под различными предлогами не допускаются. Поэтому первое мое предложение такое. Любое печатное издание, зарегистрированное Региональной инспекцией по СМИ или же Комитетом по печати РФ, должно приниматься на реализацию как "Роспечатью",

так и Управлением Федеральной Почтовой Связи. Если издание не будет пользоваться спросом у читателей и приносить прибыль и это окажется важнее для учредителя, чем моральное удовлетворение от выпуска своего детища, то он сам примет решение об отказе от распространения своего печатного издания, а возможно, и от его выпуска.

Второе мое предложение не такое важное, как первое, но все же хотелось бы, чтобы издания, выходящие, допустим, тиражом до 1000 экземпляров, или же культурно-просветительские (и к ним приравненные) издания официально освобождались бы от каких-либо налогов.

Мне очень хотелось, чтобы моя "Русская Версия" попала в российский подписной каталог. Меня даже не остановила та сумма, которую нужно было уплатить за вхождение туда и при уплате которой ни о какой прибыли, конечно, речи быть не могло (неизвестное издание без какой-либо рекламы в прессе и на телевидении). Но в первый раз мне отказали, сославшись на то, что мы еще молоды и должны зарекомендовать себя: регулярно выходить и хорошо продаваться. А во второй раз меня более двух месяцев после подачи заявления просили перезвонить попозже, а потом вдруг выдали, что с подачей заявления я уже опоздал (???).

P.S. Лишь при советской власти за свои мелкие журналистские материалы я

иногда получал гонорар. Сейчас все, что я пишу, никем не оплачивается. 13.12.99.

*

*

Олег ГАЛЬЧЕНКО

(литературный обозреватель газеты "Петрозаводский университет")

*

ПАРАДОКСЫ ВАДИМА БУЛАТОВА

"Какой славы хочу я?.. Мне хочется единственно одного: вершины литературного слова, правильного понимания жизни во всех ее областях", -- так записал в своем дневнике начинающий воронежский поэт Вадим Анатольевич Булатов в 1984 году, еще не зная, что некоторое время спустя окажется едва ли не основоположником современного литературного самиздата в России.

Что такое затевать серьезные творческие проекты в глубинке, не имея никаких серьезных связей среди живых классиков, более того -- предполагая, что можешь оказаться единственным читателем своих творений, представить нетрудно. Однако горбачевская перестройка сослужила одну добрую службу для отечественной культуры -- сотни провинциальных обломовых, которые в другие времена так до скончания века и провитали бы в облаках беспочвенных утопий, оказались зараженными неудержимым желанием как-то реализовать себя. И вот уже скромный фотограф превращается в издателя -- налаживает контакты с потенциальными авторами, и, не добившись официального разрешения своей деятельности у властей, наконец, с горем пополам в 1990 году выпускает первый номер газеты "Виктория".

На данный момент на счету Булатова более четырех сотен различных журналов, газет, брошюр и книг тиражом от сотен тысяч до единиц; в его ведении

находится и целый ряд литературных конкурсов, имеющих статус международных. Если учесть, что век самиздата недолог -- дольше пятилетки мало кто выдерживает, стаж Вадима Анатольевича представляется почти рекордным. Кажется, ничто не способно заставить Булатова оставить издательское дело -- ни политическая нестабильность в стране, ни инфляция -- разве что после 17 августа пришлось резко сократить число конкурсов и оставить в живых из

множества изданий лишь газету "Русская версия" и журнал "Литературный вестник".

Писать о Булатове нелегко, ибо с точки зрения "классического" самиздата он действует, мягко говоря, неправильно. В самом деле: пожалуй, никто так

открыто не подчеркивает, что его издательская деятельность -- не только благородный порыв энтузиаста, желающего поддержать русскую культуру, но и бизнес.

Публикации в булатовских газетах в значительной мере имеют коммерческий характер, когда авторы подсчитывают стоимость каждой строчки; платными являются и его конкурсы. Такие условия сотрудничества отпугивают многих рядовых поэтов, которые начисто лишены деловой хватки, а представителей экстремального андеграунда вообще приводят в неописуемую ярость.

Вторая "ересь" Булатова состоит в помпезности, сопровождающей его издательские проекты: если он рекламирует свой конкурс -- то как "самый престижный". Если он затевает новое издание -- то непременно начинает с

выспренной (может быть, даже эпатажной) статьи о наступлении Последнего Века культуры, которую надо срочно спасать всем, в ком осталась хоть искорка разума.

Наконец, довольно спорным и экстравагантным представляется многим царящий в уже упомянутом "Литературном вестнике" "культ личности" Вадима Булатова. Конечно, все самиздатовские проекты создаются для пропаганды творчества редактора и издателя, однако только Вадим Анатольевич, если верить рекламе, опубликованной в одном из номеров, додумался до издания многотомной серии брошюр "То, что я успел", в которой взору читателя предстают не только стихи, но и трудовые книжки, хроника посещений медвытрезвителей и частная переписка. На фоне наследия классиков, чьи архивы порой уже более ста лет пылятся неразобранными, подобное внимание к своей персоне кажется чем-то запредельным.

А стоило ли тогда вообще разворачивать издательскую деятельность и с завидным упорством бороться за ее выживание? Или же все надежды юности бесследно сгорели, а творческая карьера откровенно не удалась?

"Всегда считалось, что тяжело что-либо создавать "в стол" (и мне очень часто

приходилось "создавать в стол" -- работать несколько дней, набирать, верстать, вычитывать, править, печатать в одном экземпляре и складывать в стол в прямом смысле этого слова). Я надеюсь, что мне удалось хоть кому-то хоть немного помочь в преодолении этой проблемы. Раз нет возможности помочь миллионам и тысячам, то давайте хотя бы поможем друг другу, давайте хотя бы принесем радость кому-то, давайте хотя бы доставим радость ближнему", -- говорит Вадим Булатов. И в этом его правда.

В любом случае современный самиздат, кишащий амбициозными графоманами, в том числе и в странноватом "булатовском" варианте, ляжет перегноем в ту почву, из которой произрастет культура XXI века -- точно так же, как из наивного русского искусства XVIII века "пророс" пушкинский век.

Большого урона массовому вкусу малотиражные литературные издания не наносят хотя бы потому, что люди с "массовым" вкусом вообще не читают поэзию, в том числе и графоманскую, зато если люди, обладающие хоть какими-то представлениями о профессиональном творчестве, начитавшись таких газет и журналов, возьмутся и из чувства противоречия напишут что-нибудь гениальное, уровень современной культуры может очень заметно подняться. В этом смысле издания В.Булатова кажутся сродни образцам провокационного концептуализма

-- скроенные зачастую из откровенного китчевого материала и способные вызвать самую неадекватную реакцию. Разница лишь в одном: концептуализм работает на разрушение консервативной эстетики, а Булатов пытается восстановить разрушенное.

Каждый номер "Литературного вестника" открывается подборкой читательских писем -- десятки авторов из разных городов страны и ближнего зарубежья соглашаются с Вадимом Булатовым, считая его чуть ли не последним спасением для неизвестной русской поэзии, горячо спорят с ним. С каждым номером откликов становится больше, споры -- жарче. На пустом месте ничего не возникает -- значит, деятельность Вадима Анатольевича имеет смысл и вес в сегодняшнем мире, какими бы ни были подлинные цели издателя.

Будем принимать Булатова таким, как он есть. Он достиг своей вершины, стал одним из лидеров самиздатовской тусовки -- и победителей не судят.

*

*

*

АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ ВАДИМА БУЛАТОВА

*

П О С Л Е Д Н И Й В Е К

ГЛАВА I

Году в 1988, насколько позволяет мне память, я приобрел патент ИТД и фотографировал людей в парке на "Динамо". Руководство парка в свою очередь запросило с меня мзду за разрешение на фотографирование в течение года. Сумма эта была очень даже приличной, и, прикинув и подсчитав, мне пришлось отказаться от места в Центральном парке. Так как при таком раскладе я терял некоторую часть своего заработка, я, конечно, был зол и сильно расстроен.

Но через несколько дней парк оказался под водой. Каким-то образом воды воронежского хранилища затопили павильоны и аттракционы. Со временем парк очистили от воды, но теперь там нет ни павильонов, ни аттракционов, и он утратил навсегда свое былое величие...

Читатель может данное вступление отнести к чисто рекламной цели и будет прав. Но я надеюсь, что читатель поймет и другой смысл, вложенный мной в эту и последующие вступительные зарисовки. А потому -- читайте "Бизнес Черноземья", где в моем автобиографическом очерке "Последний век" вы найдете ответы на самые сложные вопросы.

В том же восемьдесят восьмом у меня появилась мечта стать редактором газеты. А на следующий год мне уже довольно ясно представлялось, какой будет эта газета. Светская и криминальная хроника, браконьерские рассказы, злободневные статьи, фельетоны, житейские истории, немного эротики, анекдоты, художественная проза и стихи. Но началась моя издательская деятельность с чисто литературной газеты "Виктория", названной в честь первой своей дочери.

В коллекционной среде (тогда я занимался собирательством монет) мне попалось на глаза объявление, в котором говорилось, что заплатив за слово столько-то, можно опубликовать текст о своем увлечении с указанием адреса. Переведя около десяти с половиной рублей и, не получив в ближайшее время ответа (сборник коллекционера вышел значительно позже), как-то само собой пришла мысль, что

и я мог бы насобирать деньги на выпуск своей газеты, беря с авторов, желающих опубликоваться, определенную плату за строчку. С одной стороны это давало первоначальный капитал, а с другой -- подстраховывало от денежной неудачи

(я понимал, что газета может и не разойтись полностью).

Как будет отпечатана "Виктория", где, кем я почти не представлял. Полное отсутствие опыта и практики (только университетская теория) заставляло меня лишь фантазировать и вести все расчеты приблизительно (кстати, стоимость газетной строки я угадал точно). Но в начале лета 1990 года, отпечатав на машинке объявление о выходе первой литературной газеты и пересняв его

на негатив, сделал сотни карточек и расклеил их на улицах, раскидал по подъездам и телефонным будкам.

Посыпались, как говорят в таких случаях, отклики. И это стало началом нового этапа. Но было нужно, чтобы корреспонденты являлись платежеспособными. И я разослал письма, в которых разъяснял "правила игры". Долго ждать не пришлось: материальную помощь газете предложили Зинаида Терских, Алевтина Некрасова, Ирина Васильева (она предложила сумму до 60 рублей!). И несомненная радость при получении ответа от Олега Комарова -- даже не верилось -- до трехсот рублей: целая отличная месячная зарплата! В итоге отведенная для него страница обошлась ему в 170 рублей, а стихи его просто взбудоражили тогда работников наборного цеха "Коммуны" своей мелодичностью и глубоким смыслом.

И раз уж я забежал несколько вперед, скажу еще, что "Виктория" N 1 оставила некоторый след в периодике того времени, о ней появилась заметка в "Коммуне", а после меня попросили написать о себе и "Виктории". Из моего материала Эмма

Носырева сделала статейку "Тайна невидимки раскрыта", опубликованную 20 октября в главной областной газете. Объявления о выходе первой частной литературной газеты Воронежа публиковали "Воронежский Курьер", "Воронежская Неделя", "Энергия".

А в июне-июле, отвечая на приходящие ко мне письма и открытки, я опасался, что талантливые авторы не смогут найти средства на публикацию, а с деньгами окажутся бездарности, и они "закажут музыку". Но опасения мои оказались напрасными. Материалы к номеру получились вполне приличными.

Таким образом я собрал с авторов 250 рублей.

Снова забегая вперед, скажу, что при выходе первого номера литературки произошел один ляпсус. Алевтина Некрасова не захотела печататься под своим именем, а выбрала псевдоним. Но не потрудилась написать его на бумаге, а сказала мне: "А.Незнамова, повтори". "Аня Знамова" -- повторил я. Так и появилась эта Аня, после которой автор чуть ли не разорвал со мной отношения.

Одновременно с рекламой "Виктории" и рассылкой ответов я занимался справками о возможном издании новой газеты. И где бы я ни был: в ЦЧИ, "Молодом Коммунаре", горкоме комсомола -- всюду мне говорили, что практически выпустить газету частному лицу на данный момент НЕВОЗМОЖНО.

И почему-то во всех местах меня заговорщически спрашивали: "А вы хотите выпускать политическую газету?" "Нет, -- отвечал я, -- чисто литературную". Хотя для меня было понятно, что литература художественная может являться одновременно и политической. Но спрашивающих такой ответ успокаивал, и они начинали говорить более спокойно, делая вид, что хотели бы помочь мне, да не знают чем. На самом же деле им просто хотелось побыстрее избавиться от меня.

Важным казался вопрос, касающийся бумаги. Где ее можно купить я не

представлял. Кто возьмется за выпуск газеты -- тоже оставалось загадкой. Закон о печати только вышел, признавать параграф об издании газет малыми тиражами без их регистрации ответственные за что-либо лица не хотели и чего-то побаивались.

В издании первой своей газеты я благодарен двум женщинам: редактору газеты "Пресс" Татохиной Анне Владимировне и редактору газеты "Энергия" Коноплиной Людмиле Владимировне, жене начальника Почтамта. Коноплина поговорила с Татохиной обо мне и моем желании, и Татохина оформила выпуск "Виктории"

якобы как приложение к своей многотиражке. Сговорились, что тираж в тысячу экземпляров обойдется мне в 500 рублей.

Когда я за ним приехал, Анна Владимировна сказала, что газету не печатали, а набор уничтожен. Мне объяснили, что это произошло из-за того, что лимит бумаги на год у "Пресса" кончился, а 12 килограмм найти не удалось.

Конечно же, причины там скрывались другие. Время смут только начиналось. Еще большой силой обладал обком КПСС, и перспектива за издание нелегальной газеты ничего хорошего не предвещала. До сих пор мне удивительно, как смог тогда выйти первый номер, да еще в типографии "Коммуна". Но он проскочил, видно, как то, чего не ждали.

Те дни остались в моей жизни днями следующих друг за другом потрясений. Следом за гибелью второго номера произошел разрыв с женой, и мы разошлись.

Набирала скорость инфляция. Пропали сигареты. По утрам я ездил к Димитровскому рынку "Придача" и покупал пачку "Примы". Пачки мне хватало на день, а когда цена на нее стала 2 рубля при моей зарплате в 110, я объявил на работе забастовку. Это была забастовка одного рабочего, завод ее не заметил, но на третий ее день меня уволили "по собственному желанию".

Став безработным, я заглянул на факультет журналистики, где заочно заканчивал шестой курс. Там я узнал, что меня отчислили за неуспеваемость. А я просто по своей рассеянности забыл сдать "сессионку".

На следующий год меня восстановят, но я предпочту учебе свое новое увлечение. Так и останется у меня за все шесть курсов один не сданный экзамен. За то,

что в свое время я не читал "Правду". Признаюсь, не читаю ее и до сих пор.

*

ГЛАВА II

В 1987 году я со своей первой женой поехал отдыхать в Сухуми в Дом отдыха МПС. По дороге мы остановились в Гаграх, чтобы посмотреть этот удивительно

красивый город. Архитектура абхазского местечка, его ландшафт, флора

произвели на нас незабываемое впечатление, настолько все увиденное казалось диковинным. Но в то же время местное население произвело на нас эффект равнозначно противоположный: мы и не ожидали, что кавказцы будут смотреть на приезжих русских как на бездомных собак, порой невозможным оказывалось что-либо выяснить, нас игнорировали, в киосках и кафе жутко обсчитывали -- это в Воронеже мы привыкли к копейке-двум, а там и полтинник никто за деньги не считал -- а в магазине подсовывали бракованный товар. Короче говоря, мы и не ожидали, что люди могут быть такими мерзкими. Мое настроение, встретившее день радостью и счастьем, к вечеру напоминало собой жалкое зрелище подавленной особы. Жена немного всплакнула.

Через несколько лет я смотрел по телевизору последствия грузино-абхазской войны. Показывали Гагры. Этот разрушенный город абсолютно не был похож на

тот, в котором когда-то пришлось побывать. Но во мне не возникло ни тени сожаления о содеянном теми людьми, ни капли жалости к пострадавшим. Я пытался укорить себя в бессердечии и жестокости, но ничего сделать со своими

чувствами не смог. Более того, я пришел к выводу, что за каждую каплю невинно пролитых слез должна быть пролита кровь виновных...

В 1990 году, еще работая фотографом на Электро-механическом заводе, я был послан в Москву на киностудию "Научфильма" за рекламным роликом нашего предприятия. И там, в Москве, на Павелецком вокзале я увидел сборники анекдотов о Штирлице и Чапаеве. Я купил их и очень быстро прочел, почти ничего нового не обнаружив. Но меня удивил сам факт продажи анекдотов, появления на прилавках того, за что годом раньше власти могли лишить свободы.

Через месяц анекдоты появились и в нашем городе. Но это были привозные издания, напечатанные в Москве. А я решил издать анекдоты в Воронеже. И быстренько подготовил рукопись. Выпустить в свет первые воронежские анекдоты в конце девяностого года -- не очень-то легкое дельце, но все же по сравнению с выходом "Виктории" наиболее простое. Газета "Энергия" под руководством Л.Коноплиной уже выпускала коммерческие брошюрки, в которых публиковались то научно-фантастические выкладки, то детективы Агаты Кристи, то советы садоводам-огородникам. Заручившись поддержкой корреспондентов "Энергии" Елены Сакаевой и Людмилы Балалейкиной, я обратился с предложением к их редактору. Все, в том числе и я, немножко побаивались. Коноплина треть анекдотов из сборника выбросила, а часть от оставшихся поправила, заменив большинство политических деятелей на лесных животных. Хотели поставить мою фамилию, как составителя сборника, но все же на творческом совете газеты решено было этого не делать. И только через семь с половиной лет в "Губернской газете" появится материал, в котором будет сказано о том, кто явился организатором и

составителем первых анекдотов, вышедших в Воронеже.

Брошюрка анекдотов (приложение к газете "Энергия") была отпечатана 19 декабря 1990 года. На ней была указана стоимость -- 1 рубль. Именно это и вызвало грандиозное возмущение у отдельных журналистов газеты "Коммуна", газеты, которая стоила в несколько раз дешевле, при объеме в несколько раз превышающем маленький анекдотический сборник. "Коммуновские правдолюбцы" хотели было писать разгромный фельетон по этому поводу, да были упрошены испуганными "энерговцами" не делать этого.

других изданий, выпускаемых тогда "Энергией". Можно, конечно, было отпечатать себе брошюрки и других газет, но я побаивался нарваться на "авторское право". А с "Энергией" был заключен договор, под который я взял на реализацию по 100-200 экземпляров их изданий, и под накладные "Энергии" были со временем проданы тысячи левых экземпляров, которые для меня выносились через проходную печатного цеха "Коммуны", расположенного по адресу: ул.Лизюкова, 2.

У самой же "Энергии" эти анекдоты не пошли и поэтому разговор о выпуске второго номера не состоялся. "Коммуна" для издания моих новых проектов оказалась для меня закрытой, и как показало время, на три с лишним года.

Концовка 1990-го ознаменовалась моим новым трудоустройством, ведь тогда быть безработным считалось дурным тоном. Еще в начале ноября, как эхо на выход "Виктории", ко мне пришло письмо следующего содержания:

"Уважаемый Вадим Анатольевич.

Литературное издательство профессионального союза литераторов заинтересовано

в сотрудничестве с Вами. Хотя наше издательство ориентировано на выпуск книжной продукции, думается, что мы вполне сможем взаимодействовать с Вами. Информация о деятельности нашего профессионального союза будет предоставлена Вам по Вашему требованию. Разумеется, мы готовы ответить на Ваши вопросы.

С уважением М.Штейнберг, гл.редактор "Литпрофиздата"".

Это письмо было написано по просьбе Андрея Юрова -- тогда председателя Профсоюза литераторов России и Александра Сухорукова -- секретаря

воронежской первичной организации Профсоюза литераторов.

Во второй половине ноября я встречаюсь с Юровым у него на квартире. И у нас происходит долгая и интересная беседа. Андрей писал стихи, был организатором молодежной литературной группы, результатом которой явилась небольшая поэтическая книжонка "Зинзивер". Сам Андрей по характеру являлся человеком взрывного типа, довольно часто нервничал, кричал, повышал голос.

Впоследствии, в разговорах с Юровым, я иногда ловил себя на мысли, что мне приходится вести с ним "дипломатию", чтобы наш разговор выглядел все-таки как разговор интеллигентных и деловых людей, а не как стычка двух подвыпивших спорящих мужиков. И с Юровым я постоянно чувствовал в себе какую-то неловкость. И это несмотря на то, что он лет на 5-6 моложе меня. Андрей говорил, что знает сотню способов, как заработать большие деньги, но у него нет первоначального капитала. "Работать надо" -- думал я. (Но как покажет время, я ошибался.)

А вот Саша Сухоруков мне понравился. Хотя он был заметно постарше меня. Наша первая встреча произошла где-то в конце ноября или в начале декабря. А 10 декабря Александр принимает меня к себе на работу -- руководителем группы агентства по распространению изданий. Я должен был набирать распространителей, выбивать для них места по городу, снабжать профсоюзной литературой:

литературно-художественные, медико-оздоровительные и другие издания. В самом агентстве была еще одна группа, и ею руководил другой человек, некто Виктор Коробков, ушедший впоследствии на должность директора одного из хлебных магазинов. По итогам работы ближайших двух месяцев решено было соединить две группы в одну, а директором агентства поставить кого-то из нас двоих, кто лучше справится со своими обязанностями...

И в заключении этой главы хотелось бы подвести итоги 1990-го. В том году, кроме перечисленных в первой главе своей повести, мне довелось сотрудничать, переписываться или встречаться с поэтами Марианной Кузнецовой, Светланой Рубашкиной, Людмилой Сидорской, Иваном Фитом, Татьяной Ворониной, Иваном Копысовым (Иванским), Анатолием Попейчуком, Натальей Беляевой, Александром Егоровым, Владимиром Келейниковым, Ольгой Мудровой-Столовник, Анатолием Сапруновым, Ларисой Розеной, Евгением Сафоновым, Еленой Скляревской, Геннадием Казаковым, Галиной Константиновой, прозаиками Игорем Пресняковым, Владимиром Воротниковым, Николаем Машошиным, Виктором Спириденко и многими-многими другими. Валерия Старцева прислала "Воспоминания о брате" (мемуары), написанные ее мужем, и стихи друга ее мужа Игоря Кеташова. И ее муж, и Кеташов к тому времени уже умерли. Их тетради я храню в своем архиве. Два наиболее ярких стихотворения И.Кеташова неоднократно публиковались в моих изданиях.

*

ГЛАВА III

Т Е Щ А

К моей теще, члену КПСС с 1949 года, пришли с ее бывшей работы за партийными взносами.

Пять лет, как она на пенсии, и приход к ней за это время был первым. Год назад, правда, она собрала нужную сумму денег и сама, на больных ногах, страдающая астмой, ходила к заводу, чтобы заплатить взносы, но ее не пропустили через проходную. На этот раз денег у нее не оказалось, и ей пришлось написать заявление о выходе из партии.

Написать заявление ей вежливо помогли и, торопясь поскорее уйти, забрали партийный билет, оставив на память только обложку, в которой он хранился. А она просила их оставить ей билет и, когда отдавала его, руки ее дрожали.

После ухода гостей я вошел на кухню. За столом сидела моя теща, родственница Алексея Стаханова, тридцать лет проработавшая на родном предприятии,

ударник и ветеран труда. Она плакала. Она плакала бесшумно: по спокойному лицу из глаз, воспаленных от слез, скатывались маленькие капли.

О чем думала она?

Может о том, что партийный работник, приходившая к ней, сейчас уже не

похожа на ту девчонку-замарашку, работавшую на соседнем станке и поехавшую учиться в ВПШ: теперь она в дорогой одежде, увешана золотыми украшениями, имеет отдельную квартиру. А в доме тещи стены за эти годы покосились, крыша течет, потолок местами обвалился, и, чтобы выкачать канализационный слив, приходится платить деньги. В борьбе с домашним хозяйством, становлением детей на ноги, в работе на производстве было подорвано здоровье.

А может и о том, что беззаветная вера в идеалы партии, надежды на светлое будущее, а вместе с ними и вся жизнь были обмануты.

-- Лидия Алексеевна, давайте я напишу о вас в газету, -- говорю ей.

-- Не надо, -- отвечает она, -- таких как я в партии много, и партии нужны лишь наши взносы.

1990 г.

*

1991 год.

В начале 1991 года у меня уже скопилось немало различных брошюрок, сборников анекдотов и стихотворений, газет. Я дал объявления в прессу о приеме на

работу частных распространителей, взял разрешения в райисполкомах на торговые точки (некоторые райисполкомы брали за разрешение плату, а некоторые давали бесплатно). И через короткое время несколько распространителей по всему городу продавали небольшие по объему и недорогие по цене издания ширпотребного характера. В конце концов многие продавцы отказались от работы по ряду причин, и со мной остались сотрудничать только трое. Зато работали добросовестно, "с огоньком", да и места у них были козырные: железнодорожный вокзал "Воронеж-I", центральный автовокзал и место возле универмага "Россия". Поэтому 15 февраля

я был назначен директором профсоюзного агентства, которому дал название "Виктория", в честь своей дочери, да и газеты тоже.

Надежда на издание второго номера "Виктории" не покидала меня, и я обратился за помощью в Профсоюз литераторов, в котором работал. Они посоветовали мне съездить в Хохольскую типографию. И 29 января состоялось мое первое посещение районного центра -- Хохольского, первая встреча с директором типографии Василием Яковлевичем Горяиновым.

Этот человек, как показали дальнейшие события, сделал очень много для меня. Несмотря на то, что он являлся закоренелым консерватором, часто

оглядывающимся на начальство, в его типографии было отпечатано более сотни разнообразных изданий, подготовленных мною.

Объяснить наше долгое и плодотворное сотрудничество совсем непросто сейчас. Возможно, в тот день у него было хорошее настроение, и, возможно, я произвел на него приятное впечатление, закончив свою недолгую речь такими заветными словами: "Магарыч с меня".

Выпуск газет требовал бумаги, хоть и немного. Но Хохольская типография выдвинула такие условия и с этим приходилось мириться (была "с бумагой в стране напряженка"). И я обратился за помощью к уже знакомым печатникам в типографии "Коммуна". Печатный цех располагался на первом этаже. Ребята передавали мне уже порезанную бумагу через окно. Я подгонял легковую машину и ставил ее во дворе через дорогу от типографии и в иной день делал по несколько ходок, а потом увозил вынесенное. Достать бумагу честным способом тогда не предоставлялось возможности. В магазинах она не продавалась. И такой способ добычи газетной бумаги просуществовал несколько месяцев, пока дважды нас

с этим делом не заметили. После этого начальство типографии вызвало сварщика, и окна на первом этаже заварили, а в дальнейшем поставили и решетки. Так

все на этом и закончилось. Правда, к тому моменту у меня уже были очень хорошие отношения с Горяиновым, и он согласился печатать на своей бумаге.

Издав "Викторию", а затем "Музу" и "Руфь" (и это, надо признать, в "трудные времена" для нелегального газетопечатания), я обратил на себя внимание не только в Воронеже. Вот что писал мне поэт Владимир Галицын из Рамони:

"24.02.91.

...Вчера я дозвонился до Арбата. По нашему вопросу выяснить удалось следующее: Арбат возьмет и 1 тыс. "Музы", и 1 тыс. "Руфи", но при условии дальнейшего сотрудничества, т.е. -- если мы поможем "Голосам Арбата" напечатать у нас их газету -- стихотворный текст.

О "Виктории" и "Музе", какие я ему выслал, он отозвался положительно. А "Голоса Арбата", если они выйдут у нас, будут продавать совместно с нашими газетами на Арбате. Это хороший вариант для всех нас...

14.03.91.

...Звонил Быков из Москвы. Задерживается в связи с референдумом 17 марта. Обещал быть у нас 18 или 19 марта..."

Но что-то в "планах Москвы" изменилось, встреча так и не состоялась. А отпечатать уже тогда даже тираж в сто тысяч мне не составило бы большого труда.

В начале года, чтобы не обременять родителей, я снял маленькую полуподвальную комнатушку на Малосмоленской. Там я жил, печатал на машинке, готовя новые материалы для типографии, встречался с распространителями, литераторами и женщинами. Я с приятным ностальгическим чувством вспоминаю те дни. Комнатка была сырой, даже летом ее приходилось протапливать газовой печкой, под потолком, за окнами я наблюдал за проходившими ботинками и туфельками, по

полу и стенам ползали какие-то огромные черные пауки, но запах творчества пропитал эту комнатку. И жизнь в ней мне нравилась. Даже когда одиночество становилось слишком длительным, я покупал бутылку вина и упорно отстукивал все новые и новые тексты на своей старенькой "Москве". Мне казалось, что я создаю что-то большое, выступаю в новой жизни своего города чем-то вроде первопечатника.

Молодость! Я тогда был очень молодым! Мне исполнилось всего лишь 28 лет.

*

ГЛАВА IV

Как-то зимою Алевтина Незнамова отвела меня к Аркадию Давидовичу, домой. Его квартира, известная как "единственный в мире музей афористики", честно признаться, поразила меня интересными картинами, нарисованными на оштукатуренных стенах. К тому же места не занятые живописью, были испещрены десятками, а может, и сотнями афоризмов. Но не менее, чем квартира, меня поразил сам ее хозяин. Он тогда был немногословен и даже как-то высокомерен, но в данном случае не только по отношению ко мне, а как я понял, по отношению ко всему человечеству. "Я -- гений" -- говорил Давидович, и это сильнее всего запало в мою память.

Аркадий Филиппович предложил мне выпустить его афоризмы, юморески, миниатюры, среди которых действительно нашлись произведения с проблесками гениальности. Я подумал, что пора издавать собственные брошюрки, а не заимствовать их у

той же "Энергии", и согласился.

18 марта такая брошюрка появилась. Отпечатано было 11 тысяч (успех первых анекдотов окрылял именно на такой тираж). Забегая немножко вперед, скажу, что успех первых анекдотов повторить удастся нескоро. Большинство последующих "коммерческих" моих изданий все же не пользовались тем успехом. И очень скоро у меня выросла задолженность перед Хохольской типографией. Не расплатится вовремя с типографией -- означало для меня, скорей всего, дальнейшие осложнения в издательской деятельности. Вот тут-то я и попросил Алевтину навестить Давидовича и попросить его выкупить свой тираж на выгодных для него (да и для меня) условиях. Аркадий Филиппович согласился, сделка состоялась, и я выпутался из долгов. Потом уже известный афорист сам предложит мне

издавать для него брошюрки. Я считал себя обязанным перед этим человеком, т.к. он помог мне материально на одном из отрезков моего пути, а с другой стороны, это было выгодно издавать еще и потому, что тираж сразу же продавался, пусть

с незначительной прибылью, но зато сразу. И наше сотрудничество растянулось надолго.

После первой "книжки" Аркадия Давидовича я выпустил "книжку" под названием "Временная (с ударением на третьем слоге) петля, или как я принимал участие в войне Севера и Юга" никому неизвестного автора Генри Д.Престона тиражом в 10 тысяч. И случилось такое 3 апреля 1991 года. В этом же году я протежирую другие две вещи Игоря Преснякова (именно такой псевдоним -- Генри Д.Престон -- взял он себе) -- "Один Бог на всех" и "Чашу Грааля..." -- в Эртильскую типографию, где они публикуются в течение года. Еще несколько месяцев спустя "Чашу Грааля" публикуют почти одновременно три крупных издательства России и

А тогда мы довольно долгое время сотрудничали вместе: ездили в командировки на Украину, в Липецк разведывать обстановку с распространением мелкой

литературы; он помогал мне вычитывать тексты, выступал в роли корректора, т.к. обладал превосходными знаниями русского языка. Сохранились квитанции, где указано, что с 12 по 14 августа 1991 года мы проживали в эртильской гостинице

"Радуга" и платили по 3 рубля 10 копеек в сутки.

18 апреля выходит второй номер "Музы". Решено было других названий уже не городить. Издание ряда самостоятельных брошюрок и газет вдохнуло в меня уверенность, и боязнь перед официальными органами почти сошла на нет. Тираж равнялся 1,2 тыс.

*

КАК ЖИВЕТСЯ НА ТОМ СВЕТЕ

Уважаемые читатели!

Если после моей смерти мне понадобятся деньги, то для того, чтобы получить литературный гонорар, я обязательно, реалистично и подробно напишу этот рассказ.

*

П Е Р Е С Т А Р А Л И С Ь

Мужчины и женщины (только)!

Если вы не сможете понять, о чем может пойти речь, то слегка улыбнитесь. Если же вы догадаетесь, о чем может пойти речь, -- громко посмейтесь.

*

БЛЮСТИТЕЛЬ ПОРЯДКА

В городе Н, в Н-ской стрелковой команде ВОХР железной дороги работает некто Усков, старший парковый стрелок.

Начинается обычный день его смены. Проследим работу этого товарища.

Двадцать минут как идет развод, а он только что пришел. "Ой, да, братцы, извините, задержался малость. Родные мои, хорошие, да больше не повторится", -- извиняется он.

Кончился развод. Инструктирующий ушел. Входит еще один опоздавший (подвела электричка). "Ты что опоздал? Да как ты мог! Что оправдываешься? Знаем мы вас! Все люди уже давно на работе, а он, видите ли, только заявился",

-- набрасывается Усков на опоздавшего.

Его лицо в эту минуту принимает серьезный непробиваемый вид.

-- Усков, -- говорит начальник караула, -- на западном парке стоит разрядный груз. Тебе его охранять.

Но стрелок не спешит к грузу, а направляется по парку в другом направлении, временами останавливая проходящих женщин и заводя с ними, по мере возможности, разговоры, а иногда и стараясь ущипнуть за какое-нибудь место понравившуюся ему собеседницу. Так он доходит до участников

профилактического рейда.

-- Вы что здесь стоите, никого не штрафуете, только лясы точите?

-- Усков, так ведь ты же с разрядным стоять должен, как ты сюда попал? -спрашивают у него.

-- А что с ним случится? Он день простоял и еще день простоит, -- слышится в ответ.

Далее Усков направляется к своему дружку из техконторы на самую окраину железнодорожной станции. По пути он встречает пьяного мужика, облокотившегося на скамейку и бурчащего нечленораздельные фразы.

-- Ну что ты здесь раскорячился, кобель ты этакий? О-о, нажрался, да? А если я тебя сейчас в милицию сдам? У-у-у. Связываться с тобой неохота. Козел!

Излив душу, Усков неторопливо доходит и до техконторы.

Поздоровавшись, он первым делом звонит в караульное и сообщает начальнику караула о "бездействии профилактического рейда", разрисовывая при этом "бездействие" каждого участника. И только после этого он справляется о "положении дел" в парке.

-- Недавно проводника с вином привезли, знаешь? -- говорит дружок.

-- Где?

-- Да на восточном парке.

-- Ох-ох! Надо же бутылки пустые скорее искать! -- и даже не простившись, охранник убегает.

Через три часа старший парковый стрелок принимает под охрану машины, залезает в одну из тех, что оказывается открытой, и спит до прихода новой смены.

(По материалам газеты "Муза" N 1.)

*

ГЛАВА V

Когда вышла вторая глава моей автобиографической повести, и воронежский краевед и пишущий тележурналист Владимир Елецких прочитал ее, он бросил мне

что-то вроде упрека по поводу моей противозаконной деятельности в 1990-91 гг. Надо признать, я сильно задумался над его словами, и меня обуяли серьезные сомнения относительно моей порядочности и честности. Безусловно, нехорошо делать доброе дело грязными руками. Но другого пути тогда заработать деньги на издание газет у меня не было. Конечно, можно было бы сидеть и ничего не выпускать. Такого мнения придерживается В.Елецких, считая, что ни мир, ни, тем более, Воронеж без моих изданий не обеднел бы. И в его словах действительно очень горькая, но все-таки правда. Но с другой стороны, в 1991 году с трудом верилось, что "новая" жизнь продержится долго. Вот придут "старые", и все вернется на круги своя. И вот тогда я буду сидеть и ничего

И все же Владимир Елецких прав: без моей деятельности обошлись и Россия, и Воронеж. Они занимались все эти годы перераспределением собственности, разграблением того, что можно было прикарманить, они занимались тем, что выхолащивали в людях стремление к прекрасному, выводя на первое место в сознании человека стремление к обогащению, стремление к подавлению ближнего, стремление к материальным благам. Но в противовес этому я предлагал свои газеты -- духовную пищу. И люди покупали их, люди покупают их и сейчас. А значит не до конца еще государство победило меня, а значит не до конца еще государство победило духовность нашего народа. И именно такие люди, как я (пусть даже я нахожусь на самом отдаленном участке баррикад и в моих руках всего лишь перочинный ножик), стоят против государственных чиновников, бандитов и прочей шелухи, которая почти уже поставила наш народ на колени, превратив его в своих домашних животных.

И та борьба, против агрессивно и быстро наступающего жлобского варварства, была начата мной в 1990 году. Да, я совершал преступления, но чтобы противостоять преступникам. Да и что мои преступления по сравнению с

преступлениями нашего правительства.

И пока мой труд не замечен и не оценен, я действительно преступник. Но если мне, когда-нибудь, все же удастся заявить о себе, удастся отстоять духовное богатство нации, то значит, моя жизнь прошла не зря, и вот тогда слова упрека В.Елецких потеряют свою силу. Хотя в это мне верится слабо...

*

РАССКАЗ О ТОМ, КАК ПОКУПАТЕЛЬ ВЫШЕЛ ДОВОЛЬНЫМ ИЗ НАШЕГО МАГАЗИНА Что???

Вы правы, уважаемый читатель. Минута для написания этого рассказа еще не подошла. Но ничего. Я погожу с этим делом до лучших времен.

*

ДРЯННОЙ РАССКАЗИК

Дорогой читатель!

Этот рассказик и впрямь дрянной. И до того паршивенький, что вы (я уверен в этом), прочитав несколько первых его строк, зашвырнете сие произведение куда-нибудь подальше. А посему позвольте мне освободить вас от ненужной процедуры.

*

ОСНОВА МУДРОСТИ

"Ты такой умный, когда молчишь", -- говорила когда-то мне одна девушка. Следуя ее совету, я представляю читателю самый лучший из моих рассказов, написанных доселе.

. . . . . . .

(По материалам газеты "Муза" N 1.)

*

Вспомнился такой случай из детства. Я и еще двое ребят: мой одноклассник и парень из старшего класса, играли в хоккей -- кидали шайбу в металлический ящик из-под молочных бутылок. Потом мой одноклассник бросил какую-то шутку в сторону старшего дружка, и мы с ним засмеялись. Тот, в чей адрес был смех, подошел ко мне и сильно ударил меня в живот. У меня перехватило дыхание, было очень больно, но я старался не подавать вида, не перестал улыбаться, не заплакал и не убежал, и, начавшееся шуткой, шуткой и закончилось.

После я забыл об этом случае и, возможно, забыл бы о нем навсегда, если бы

не дальнейшие события, произошедшие лет через 6-7, может, и более, когда мы уже закончили школу, я служил в армии, или даже отслужил, а мой старый обидчик поступил в ВВВАТУ. Оказалось, что в детстве он перенес какую-то операцию, после которой не мог стать мужчиной. И вот, будучи курсантом военного училища, он начинает встречаться с девушкой. Но при первой же попытке половой близости она обзывает его импотентом и смеется над ним. Конечно же, эта девушка была или довольно глупой, или порядочной стервой. Но как ни крути, это стоило парню жизни. Уйдя в очередной свой караул, он приставил автомат к груди и застрелился.

Потом говорили, что через несколько лет у него был шанс стать мужчиной. Надо было только надеяться, лечиться, бороться и не сдаваться. Но мне тогда стало понятным, что можно быть и сильным, и слабым одновременно. А в данном случае его слабость оказалась сильнее его силы.

Имя его я забыл, но фамилию помню...

5 мая, в День Печати, появляются "Анекдоты. Шедевры, сочиненные гениальным Аркадием Давидовичем" (12 тыс.). Название, как вы понимаете, придумал сам автор, т.к. "заказывал музыку" именно он. А 15 мая тиражом в 3 с половиной тысячи увидела свет брошюрка "В огороде бузина..." Валентина Иванова, жителя Бобровского района Воронежской области.

"7.02.91.

Уважаемый Вадим Анатольевич!

Совершенно случайно узнал о Вас и вашей деятельности. То, чем Вы занимаетесь, меня заинтересовало. Если Вы имеете возможность выпускать газету и печатать сборники стихов, то я хотел бы сделать Вам такое предложение.

Я давно уже пишу юмористические миниатюры. Печатался в "Неве", "Авроре", "Смене", "Чаяне", "Подъеме", "Неделе", "ЛГ".

В 1963 г. воронежское областное издательство опубликовало сборник моих юморесок "Лысина и Солнце", а затем ЦЧИ включало мои миниатюры в сборники "Сапоги всмятку", "Скрытая камера" и "Возьмите на заметку".

Меня хорошо знают Троепольский, Сидельников и Котенко.

Напечатать же свой сборник юморесок мне с 1963 г. больше ни разу не удалось. издавать его не хотели потому, что я не профессионал, а для того, чтобы

стать им, нужно печататься. Таким образом, я попал в заколдованный круг, из которого выбраться никак не могу..."

Из "В огороде бузина..." газета "Авось" трижды публиковала подборки юморесок В.Иванова. А сама брошюрка расходилась медленно. Последние 500 экземпляров

я продал в марте 1993 года по цене 1 рубль 20 копеек в то время, когда коробок спичек стоил на сорок копеек дороже.

В книжечке В.Иванова поместилось более 100 его произведений. В 1991 году он умер. В день его смерти, как выяснилось потом, 19 сентября (заодно и

день рождения моей матери), вышел альманах "Литературная группа "Виктория" (выпуск N 2), где были опубликованы две юморески Валентина Иванова. Позже в "Воронежской лжи" NN 2-3 прошли его рассказы "Затейница щука" и "Белочкины злоключения".

*

ГЛАВА VI

24 мая Александр Сухоруков, Андрей Юров, Михаил Штейнберг и я на сухоруковской машине едем с визитом в Елец к председателю Елецкого Профсоюза литераторов Михаилу Трубицыну. Так состоялось мое знакомство с Михаилом, перешедшее потом более чем в знакомство. Дружественные отношения, встречи и переписка у нас продолжаются и до сих пор.

В 1991 году я пытался создать свою литературную группу из авторов, сотрудничавших со мной. Даже прошла встреча, на которую приехали Олег Комаров, Владимир Галицын, Лариса Розена и еще кто-то. Затее, правда, не удалось развиться. Почти все литераторы, с которыми у меня были отношения, не смогли поверить в то, что я смогу поднять их на какую-то высоту и сделать известными. Из всех литераторов 1990-91 гг., публиковавшихся у меня, к сегодняшнему времени на моем горизонте остались лишь Игорь Пресняков, Анатолий Сапрунов, Михаил Трубицын, Аркадий Давидович да Алевтина Незнамова. (А так, из 1991 года у меня сохранились письма воронежцев Константина Образцова, Владимира Сапанюка, Натты, Ивана Шацких /Хохольский/, В.Мороза, Ивана Сушкова /Хохольский р-н/, Татьяны Буниной, Владимира Калашникова /Острогожск/, Надежды, Владимира, Алексея Моисеева, А.Яковлева, Г.Кравчук, Михаила Новичихина, Анатолия Петько, Ф.Нуриева, Бориса, Леонида Белесикова, а также: Николая Бахтина /Липецкая обл., Задонский р-н/, Вячеслава Донского

/Тула/, Петра Иванова /Рязань/, Станислава Хальченко /Белгородская обл., Губкинский р-н./)

Но и все же 18 июня 1991 года выходит альманах Литературная группа "Виктория" (Выпуск первый). Тираж был по тем временам более чем скромный -- 800 экземпляров. Газет в городе появилось больше, конкурентоспособность чисто литературных изданий пошла на убыль. Все-таки тяготение к "Виктории" в ту пору у меня было очень сильным. А число 18 (напомню, что первый номер "Виктории" вышел 18 сентября 1990 г.) стало как бы талисманом для меня. Теперь, спустя долгие годы, можно с уверенностью сказать, что многие издания мои появились на свет именно 18 числа. Ни одно другое число в этом отношении и близко не поднимается к моему "счастливому числу". (Даже дочь Дашенька родилась именно 18-го, 18 января 1997 года.) Альманах, на вид ничем

не отличающийся от формата газеты, был отпечатан в Эртильской типографии. Медленная работа Хохольской типографии, волокита и бюрократизм, процветавшие там, вынуждали меня искать новые типографии и привлекать их к сотрудничеству.

Через день, 20 июня, в Хохле появляются "Сказки для взрослых и детей" Алевтины Незнамовой. (Тираж -- 12 тысяч.) Успех Давидовича вдохновил молодую писательницу на собственную книжку.

Через неделю, 28 июня, там же выходят "Анекдоты и афоризмы. Шедевры, созданные лучшим афористом мира Аркадием Давидовичем" тиражом в 5 тысяч экземпляров.

2 июля -- Эртильская типография: альманах "Воронеж литературный" N 1 -- 900 экземпляров.

4 июля -- Хохольская типография: "Как приготовить, сохранить и употребить натуральные плодово-ягодные и виноградные вина". (3 тыс. экз.) Составителем этой брошюрки являлся я сам. Это издание почти полностью являлось конъюнктурным, хотя мне удалось разместить там несколько своих стихотворений (не об употреблении вин, конечно).

16 июля -- Хохольская типография: Иван Иванский "Повесть о деревне", стихи. Произведения, "порочащие социализм и КПСС", запрещенные в эпоху застоя. (2 тыс.)

18 июля -- там же: "Анекдоты, миниатюры и афоризмы Аркадия Давидовича, лучшего анекдотиста мира. 30 совершенно новых анекдотов о Штирлице" (5 тыс.).

23 июля -- Эртиль: "Любовь, эротика, секс". 116 положений в сношении (часть из них придуманы мной). И в эту брошюрку я добавил несколько своих стихотворений под разными псевдонимами (взял даже имя Сергея Есенина

-- "ранее не публиковавшиеся"). Сборничек, вышедший тиражом в пять тысяч, имел огромный коммерческий успех -- разошелся быстро и по хорошей цене. Позже название, придуманное мной, будет многократно использоваться Давидовичем.

13 и 14 августа -- там же: "Нинон" (поэтическая газета "Муза" N 3) в честь моей тогдашней знакомой -- 1 тыс. и "Воронеж литературный" N 2. - 1 тыс. экз.

9 августа в 142 номере "Воронежского курьера" появилось мое объявление об издании книжки "Матерный народный фольклор" с просьбой присылать кто что знает. Писем пришло довольно много.

Алевтина Незнамова, торговавшая моими изданиями на железнодорожном вокзале, узнала об этом объявлении от одной из покупательниц, которая возмущалась такой наглостью подателя подобного объявления. "Да, -- подумала тогда Алевтина, -- на такое даже Вадим не способен!" И каково же было ее удивление, когда она услышала от меня: "Ты меня не дооцениваешь".

Августовский путч во многом помешал осуществиться моей затее -- изданию сборничка. Было сомнение в том, что демократы смогут удержать власть в своих руках. Директора типографий боялись брать рукопись в набор. А со временем я окончательно растерял сеть распространителей (останется только один Владимир Сухорский) и потребность в выпуске такой книжки исчезла.

И все же в 1992 году в NN 2 и 3 "Воронежской лжи" отдельные частушки увидели свет. Даже тогда это стоило мне огромных усилий и смелости. Официальными лицами я буду предупрежден: "За публикацию матерных частушек в третьем номере "Воронежской лжи" -- пять лет заключения". Но эта угроза, к счастью, оказалась пустой.

Присланный по почте и переданный мне лично народный матерный фольклор в виде частушек, поговорок, выражений и т.п. был опубликован от имени Михаила Болгова (Компоэтора), Нины Серко (М.Ж.), Алексея Моисеева, Владимира Калашникова, А.Яковлева, Анатолия Петько, В.Букреева.

*

ЗИМНЯЯ НОВЕЛЛА

Морозно. Пощипывает нос.

Протоптанная на снегу тропинка. Она идет далеко; теряется в белизне снега,

на фоне которого торчат бетонные столбы, опутанные колючей проволокой. Далее, от обширного простора, тихо лежащего под укрывающим его теплым зимним, с блестками, покрывалом, слепнут глаза.

Овраги, пригорки, кустарники, с правой стороны хвойный лес -- все это

создает воображение нетленной картины, показывающей силу русской природы. У самого горизонта виднеются поселочные строения. От них начинается однотонное бесконечное небо, такое же тихое, как и все вокруг.

Идет мелкий снежок; такой мелкий, что трудно сказать: падает ли он с

Вдалеке резвятся воробьи.

Спокойно.

Лишь у здания, напротив упомянутой казармы, изредка пробегают солдаты или проходят офицеры и прапорщики. Здесь стоит часовой. При появлении офицеров часовой снимает карабин, находящийся у него "на ремне", приставляет его к

ноге и принимает строевую стойку. Когда ему лень снимать свое оружие, он только немного вытягивается и на мгновение замирает: обычно такое происходит при появлении не очень важных начальников.

Это воинская часть. Сейчас в ней объявлена тревога. Сколько она продлится?.. Мне знать не дано. Я наслаждаюсь природой и дышу свежим воздухом. Любуюсь уникальным пейзажем. Стараюсь хоть как-то не дать окончательно замерзнуть, от долгого пребывания на холоде, моим ногам. Пальцы рук тоже коченеют...

Я и есть тот часовой, охраняющий вход в нашу казарму. Но скоро меня должны сменить.

Время идет.

(По материалам газеты "Муза" N 2).

*

ГЛАВА VII

Августовский путч изменил мою сложившуюся и ставшую привычной деятельность. На следующий день, после провозглашения ГКЧП, литераторы профсоюза собрались на площади Ленина возле входа в здание ВГУ. Поэтесса Лилия Гущина призывала всех выпить по этому поводу и вызвалась собрать на выпивку. Но деньги в это мероприятие вложил только я, и, после того как все разошлись, мы остались с ней вдвоем, пошли в какую-то приличную распивочную и выпили там бутылку

коньяка. Еще одну взяли с собой и поехали к ней домой. В трамвае, в котором мы ехали, Лиля достала экстренный выпуск, по-моему, "Воронежского курьера" и начала читать вслух о событиях в Москве. Когда она устала, газета перешла ко мне. Возле нас собрался почти весь вагон. Атмосфера была тревожной, но

в то же время и торжественной.

У нее дома мы даже не успели разлить коньяк по рюмкам, как завалился любовник Гущиной, тоже поэт, Костя Кондратьев. Когда мы прикончили бутылку, они рассказали мне историю, как в Москве, на могиле Пастернака они выпивали и на них (и на могилу) приходили смотреть зарубежные экскурсии. А когда совсем стемнело, они занимались там же любовью. Вторая история была о том, как Костя в одном из очень интеллигентных московских домов, где ступала нога многих известных литераторов, композиторов, актеров, ученых, по-пьянке сходил в туалет прямо в прихожей, у вешалки, а потом в одной из комнат уснул на полу. Нечто похожее потом произойдет и у меня на Малосмоленской, когда Костя опорожнится в пьяном беспамятстве прямо в углу комнаты, испортив при этом несколько моих газет, лежащих там.

В ту же ночь Костя и Лиля уехали в Москву, "на баррикады", как тогда принято было говорить, оставив мне московский телефон поэтессы Вероники Долиной, на случай, если они не вернутся. Тогда мне нужно было выяснить причину и сообщить родителям Гущиной и Кондратьева. Я завидовал им и очень хотел быть

с ними. Но мне предстояло решать свои задачи в Воронеже. Нужно было прятать выпущенные тиражи. Уже только за одного Иванского новое правительство припаяло бы мне немалый срок.

Хохольская типография отказалась выпускать мои заказы. Василий Яковлевич надеялся, что власть все же переменится. И даже неоднократно спрашивал меня

в каждый очередной приезд в их поселок: "Тебя еще не посадили?"

И лишь с сентября моя издательская деятельность возобновилась.

12-13 -- Хохольский: Алевтина Незнамова "Фантастика и мы" (7 тыс.) и "Ох, уж этот сексуальный Давидович" (анекдоты, миниатюры) N 1 (5 тыс.). Кстати, до этой брошюрки все издания 1991 года имели объем в 1 печатный лист. Я предложил Давидовичу более оптимальный вариант -- половина печатного листа -- меньше объем -- меньше розничная цена -- легче продать издание. Аркадий Филиппович сам продавал свои брошюрки на улицах города.

18 сентября -- Эртиль: "Руководство по улучшению сексуальной жизни людей. Из записок американской путаны Рут Диксон". Тираж -- 3200.

19 сентября -- там же: Литературная группа "Виктория" (выпуск второй) и Анекдоты, посвященные Наталье Маркашовой (моей неродной племяннице). Тиражи соответственно 2,5 и 9,3 тыс. экз.

Бездействие Хохольской типографии в послепутчевый период заставило меня привлечь к сотрудничеству и еще одну типографию воронежской области

-- Верхнехавскую. Ко мне обратилась группа ребят с филологического факультета

ВГУ с просьбой помочь им в издании газеты "Книжная лавка", которая и вышла в Верхней Хаве 10 октября тиражом в 1300 экземпляров. Впоследствии газета не пользовалась спросом, так как была изрядно скучной и слишком умной. Первый ее номер стал и последним тоже.

Хохольская типография как бы выпадает из того периода и на первое место в моей деятельности выходит типография эртильская. Одна за другой выходят в Эртиле все новые и новые брошюрки Аркадия Давидовича.

14 октября -- "Ох, уж этот сексуальный Давидович" (анекдоты) N 2 (5 тыс.). 15 октября -- "Суперразведчик и сексбогатырь Штирлиц" части I и II.

16 октября -- то же -- часть III. Все брошюрки по 5 тыс. экз.

17 октября -- "Любовь, эротика, секс и прочее" (выпуск первый), а на следующий день и выпуск второй. И 18 октября выходят "Анекдоты. Афоризмы и рецензии. Книга очередная". Все по 5 тысяч.

22 октября Профсоюз литераторов приобретает лицензию на издательскую деятельность, 20 % стоимости которой было оплачено мной. Это была тогда почти вся моя наличность. Если бы я знал, что лицензия, а она была выдана на пять лет, мне так и не пригодится.

22 октября я был переведен директором Редакционно-издательского агентства "Вадим" (название придумано мной) в малое предприятие Профсоюза литераторов фирму "Модус", директором которой являлся Константин Кондратьев.

24 октября по инициативе Михаила Болгова, ведущего поэта и бизнесмена Профсоюза литераторов, я редактирую и выпускаю в Верхней Хаве сборник

стихотворений Анны Жидких "Маятник" -- объем 1,75 п.л., тираж 500 экземпляров. А 19 ноября там же выходит поэтическая книжка Сергея Зубарева "Строенья неких струй..." Объем -- 1,5 п.л., тираж 500 экз.

31 октября 1991 года в газете "Молодой коммунар" появилось мое объявление, призывающее приобретать литературные обязательства моего издательства.

Отклик был только один -- от Леонида Белесикова. (На аналогичное объявление в "Воронежском курьере" не ответил никто.

"Здравствуйте, уважаемый Вадим Анатольевич!

Узнал из объявления в газете о вашей организации и заинтересовался. Но мне многое непонятно.

Например, хотелось бы узнать от Вас лично. Правильно ли я понял то, что написано в газете. Т.е. я заключаю с Вами договор, плачу свои деньги 100 р. Получаю годовой набор бесплатно, а затем, в конце года, получаю свои деньги обратно. Что-то даже не верится. Может, в газете ошибка? Что Вы-то будете от этого иметь? Получается, что Вы будете в проигрыше. или вся суть в договоре. Напишите, пожалуйста, что это за договор, какова его суть?

И еще у меня вопрос. Напишите, какую литературу Вы будете выпускать в 1992 г..."

*

ГЛАВА VIII

А Эртиль тем временем продолжает печатать Давидовича.

27 ноября -- "Анекдоты. Афоризмы и рецензии. Книга, следующая за очередной". 2 тысячи экземпляров. Инфляция потихонечку наступала. Издавать становилось дороже. Разбирали анекдоты Давидовича не так уж и хорошо, хотя их автор был долгое время доволен. Но и ему приходилось подстраиваться под обстановку.

28 ноября -- "Любовь, эротика, секс и другое" NN 1-4. Все по 2 тысячи.

К концу ноября вышел из "послепутчевой спячки" Хохольский.

29 ноября -- "Анекдоты и миниатюры" NN 1-3. Все по 5 тысяч.

13 декабря -- Эртиль: "Секс, эротика, любовь и еще что-то" NN 1-5. Все по 2 тысячи. И в этот же день "Любовь, секс и остальное" N 1. Тираж 10 тыс. экз.

18 декабря -- Эртиль: "Любовь, секс и остальное" NN 2-3. Все по 10 тыс.

20 декабря -- Хохольский: "Анекдоты и миниатюры" N 4 (10 тыс.) и "Еврейские анекдоты" (10 тыс.). Но это уже был заказ не Давидовича, а Профсоюза литераторов. И этот заказ вносил в мою жизнь хоть какое-то разнообразие.

Ведь газеты того времени справедливо называли меня издательством Аркадия Давидовича.

23 декабря -- Эртиль: "Любовь, секс и остальное" NN 4-6. Все по 4 тыс.

25 декабря -- Хохольский: "Анекдоты и миниатюры" N 5 (5 тыс.).

29 декабря в Верхней Хаве выходит книжка в три с лишним печатных листа "Избранное" Аркадия Давидовича. Том I. Тираж 1100 экземпляров.

Мы уже знали, что цены будут "отпущены", и я очень торопился успеть выпустить ее до Нового года. Работа велась аховая. И все равно в сборнике афоризмов (более 2 тысяч крылатых выражений) получилось несколько десятков повторов.

К тому же цену типография мне выставила в следующем году по новым расценкам. Разница между тем, что заплатил мне Аркадий Филиппович и тем, что выставила мне типография, составила 600 рублей (сливочное масло по новым ценам стоило 40 рублей за килограмм) и не в мою пользу.

На сей факт Давидович цинично ответил мне: "За шестьсот рублей ты обрел бессмертие!" и возмещать мои убытки, не говоря уже о затраченном труде, отказался. Да и вообще, забегая вперед, скажу, что аналогичная ситуация будет преследовать меня постоянно на протяжении всей моей издательской деятельности вплоть до сегодняшнего дня, когда пишутся и публикуются мои мемуары. Обговаривая с заказчиком цены, я брал в расчет расценки сегодняшнего дня, и часто случалось, когда выходило издание, цены вырастали, и я оставался в убытке.

Воронежская пресса горячо поздравила с выходом книжки самого автора, фирму "Модус" Профессионального союза литераторов, которая даже и не подозревала о выходе такого издания, и Верхнехавскую типографию. Издателя и редактора этой книжки не заметили совсем. Было очень приятно.

К концу года меня и моего распространителя выжили с вокзала. Сначала там появились конкуренты -- ребята какого-то Кочуры. Однажды около восьми человек с палками поджидали меня возле моей комнатки на Малосмоленской. Спросив у меня, я ли это, они почему-то удалились. А ведь такими дубинками могли бы и убить. Может быть, и из-за этого случая, впоследствии, как только мне представилась возможность, я приобрел себе газовое оружие.

Было в 1991 году и ограбление моей квартирки, но это, скорее всего, были или соседи с улицы, или же мой брат навел кого-то. Украли две бутылки водки, несколько дезодорантов, да плакат с какой-то дамой, висящий на стене и закрывающий ее изъяны. Но раз уж я упомянул дезодоранты, то расскажу и такую историю.

В главном промтоварном магазине Хохольского выбросили на продажу цветочные шариковые дезодоранты по 3 рубля 15 копеек. Цена была очень даже приемлемая. И у меня появилась коммерческая мысль. Я начал скупать эти дезодоранты, что называется, коробками. Но меня в магазине приметили и перестали отпускать эти флакончики. Тогда я подключил к очередной своей авантюре почти всех работников типографии, а также их знакомых. Так я скупил, наверное, не одну

сотню дезодорантов. Но сама мысль о чистой спекуляции мне была противна. Хоть я и мог продавать свой товар по 5 рублей, и он бы пользовался успехом, но я поступил несколько иначе. К каждому флакончику прилагались 3-4 моих издания "в нагрузку" (тогда такой вид торговли был в моде). И вот тогда я брал свои законные пять рублей с абсолютно чистой совестью. Но отдельные личности все равно обзывали меня спекулянтом, а убедить их, что я продаю собственные газеты, не было никакой возможности. "Газеты выпускают в типографии и ты нам мозги не пудри", -- говорили мне.

В конце года я предпринял попытку перезаключить договор с вокзалом на распространение там своих изданий. Мне ответили, что вокзал будет начисто очищен от всех продавцов. Но однако там появились шикарные киоски, лотки и т.п. Из чего я сделал вывод, что Кочура купил начальство (или использовал связи) главного железнодорожного вокзала Воронежа. Потом тот же Кочура установит по городу еще несколько торговых газетно-журнальных киосков и начнет выпуск рекламной газеты "Камелот". (Такую же точно идею еще в конце мая 1991 года мне предлагал Андрей Юров: "Посади на телефон девушку. Пусть принимает объявления бесплатно. Из них делай и продавай газету". Но такая идея мне показалась абсурдной... Да и начни я заниматься этим, задумка все равно бы провалилась, т.к. с моими финансами ей пришлось бы туго.) Еще через несколько лет бизнесмен Кочура заработает несколько миллионов долларов (а начинали мы с ним почти одновременно) и уедет в Канзас, оставив за себя своего брата...

И напоследок немного статистики 1991 года.

В "Музе" NN 1 и 2, "Руфи", брошюрках "В огороде бузина...", "Как приготовить... вина" и "Любовь, эротика, секс", "Литературной группе "Виктория" NN 1 и 2, серии "Воронеж литературный", "Нинон", "Энергии" и, наконец, в газете "Утюжок" (приложение к "Воронежскому курьеру") в 1991 году были опубликованы: стихотворения -- 201 раз, рассказы -- 8 раз, миниатюры

-- 18 раз, высказывания, афоризмы -- 9 раз.

В прессе прошли 14 моих фотоснимков (уйдя с завода, где сотрудничал в роли фотокорреспондента многотиражки, я почти забросил фотографирование). Все снимки, кроме одного, публиковала "Энергия" (по старой памяти), а автопортрет был напечатан в "Утюжке". Половина снимков этого года является художественными, а остальные -- производственно-бытовыми.

Мое имя упоминалось в различных периодических и разовых изданиях -- 151 раз.

В Хохольском и Хохле в 1991 году я побывал 63 раза! В Эртиле -- 15, Верхней Хаве (на ст.Хава) -- 12, Краснолесном (на ст.Графская) -- 6, Панино -- 5, Масловке, Новой Усмани, Ельце -- по 3 раза, в Щучьем -- 2 и в Боброве, Девице, Липецке, Хлевном, Задонске, Орлово, Малой Приваловке, Усмани, Семидесятном, Истобном, Осадчем, Репьевке, Староникольском -- по 1 разу.

Это был поистине легендарный год, казалось, что жизнь, предстоящая впереди, несет множество побед, достижений и громкой славы.

*

ГЛАВА IX

...1992-й год.

С 1 января "отпустили" цены. Все было непривычно дорого. Не верилось, что по таким ценам люди смогут что-то раскупать; товар, как мне представлялось, должен был залеживаться, а продукты пропадать. Резко возросли расценки в типографиях. Но и расценки на то, что выпускал я, тоже стали расти.

Обесценивающиеся рубли подходили к тому рубежу, когда их приходилось считать уже тысячами.

10 января -- Анекдоты. Детям до 16 лет не рекомендуется. Тираж 20 тыс. Эртиль.

16 января -- А.Давидович "Анекдоты, любовь и прочее" NN 1-3. Все по 2 тыс. Эртиль.

17 января -- А.Давидович "Анекдоты о Штирлице". Части 1-я и 2-я. Все по 10 тыс. Эртиль.

20 января -- Сергей Попов "Сквозь тень". Сборник стихов -- 68 страниц. Тираж 500 экз. В.Хава.

23 января датировано следующее письмо из Дубовца Житомирской области.

"Здравствуйте!

Читал вашу газету "Анекдоты", очень смешно и интересно. От души насмеялся. Спасибо большое.

Хотел бы, чтобы ваше издание читали и у меня в городе. Для этого хотел бы стать вашим официальным распространителем. Готов закупать большие партии вашего издания для дальнейшего распространения в Житомире, Фастове, Бердичеве, Коростене, Новоград-Волынском и других украинских городах.

Итак, жду ваших условий и предложений по адресу ... на имя Богдана Патынского.

С уважением."

Я пригласил Богдана в Воронеж, чтобы он смог ознакомиться с моими изданиями и взять на пробу столько, сколько потребуется.

7 февраля я встречал Житомирскую делегацию. Они взяли с собой не только различные анекдоты, но и "Временную петлю..." Игоря Преснякова, "В огороде бузина..." Валентина Иванова, "Приготовление вин..." и другое. На следующий день они уехали. Но печатной продукции взяли с собой относительно немного.

Мы договорились, что основную партию уже отпечатанных анекдотов я подвезу сам.

День выдался на редкость "черным". Еще во время сборов в дорогу я из-за какой-то мелочи "поцапался" с сожительницей. С нею я сошелся в конце 1991 года, жил у нее на квартире, и мы как бы вели общее хозяйство. (Но во мне еще сильно сидел комплекс разочарований от первого брака, который проявлялся частыми размолвками в то время между нами.) Я ревновал ее, как это обычно говорят, к фонарному столбу. Хотя вместо фонарных столбов вокруг нее часто находились вполне конкретные мужчины. Прожив с ней год, я даже не прикасался

к другим женщинам. Вполне вероятно, что и у нее за этот период никого не было, кроме меня. Но и все-таки... последствия от "ядерной бомбы", которую взорвала моя первая жена, сказываются до сих пор, а уж тогда тем более...

Провожал меня Костя Кондратьев. Он был заинтересован в моей поездке, т.к. я вез и его анекдоты. Чтобы погасить неприятный осадок уходящего дня, я предложил Константину выпить, и мы посидели в привокзальном ресторане.

А перед самым отправлением поезда на платформе появилась моя мать. Ее накрутила моя сожительница, и мама была сама не своя. Она что-то кричала, ругала меня, читала мне наставления. Но главным, главным было то, что она громко афишировала цель моей поездки. И если бы она говорила о бумагах, т.е.

об анекдотах, которые я везу, но она кричала о "дорогостоящем грузе", который я перевожу в одиночку. Полперрона смотрели в мою сторону, а я мысленно рвал на себе волосы и как можно вежливее прогонял мать домой. Но все равно у провожающих, отъезжающих и проводников сложилось такое мнение, что я везу с собой слитки золота или, по крайней мере, чемодан долларов. Таможни на

границе с Украиной тогда еще не было (во всяком случае поезда не проверялись).

По этой самой причине я постарался как можно скорее покинуть свою плацкарту, чтобы не нарываться на любопытные взгляды соседей. И пошел, конечно же, в ресторан. Там в какой-то компании я просидел довольно долго и изрядно

напился. Сей факт видно показался проводникам вагона явно на руку. Меня захотели сбросить на ходу поезда. Один проводник был выше меня ростом, а второй, хоть и уступал мне несколько сантиметров, явно превосходил в физической подготовке.

Сбросить им меня не удалось: из-за шума драки появились свидетели, которым проводники объяснили, что успокаивают пьяного пассажира. Но избили меня тогда капитально: не считая мелких повреждений по всему телу, сломанное левое ребро и сотрясение головного мозга.

И все равно проводники своей задумки не оставили. Когда я выносил из вагона упаковки анекдотов в Киеве, они украли одну пачку (около 2 тыс. экз.). Встречавшие меня Богдан и его команда рвались перевернуть весь вагон, но мне было так плохо, что связываться еще и с украинской милицией не хотелось.

Потом я спрашивал себя: "Что же все-таки проводники сделали с анекдотами? Сдали их на распространение, выкинули?" Наверное, они были сильно удивлены, когда обнаружили в упаковке бумагу вместо "дорогостоящего груза"? Но мне от этого было не легче.

Автобусом мы добрались до Житомира. Там ребята развезли анекдоты по домам, а мы с Богданом поехали к нему домой в Дубовец. Поехали на такси. Водитель просил 150 рублей. Но когда узнал, что есть купоны, то согласился на сотню новой местной валютой.

22 февраля мы были в Житомире, ребята водили меня на экскурсии по городу, в газетных киосках красовались мои издания и мелькала моя фамилия. Мои новые знакомые были очень молодыми ребятами, они торговали у себя всем, чем придется. Они разработали и заказали мне собственную брошюрку анекдотов.

23 февраля я уже ехал в Россию и 24-го вернулся в Воронеж.

24 апреля я выпустил для житомирцев их анекдоты ("Анекдоты супер" тиражом в 18 тысяч) в Хохольской типографии, а 26-го был уже в Киеве. На этот раз я арендовал целое купе (вместо одного места в плацкарте, как это было в

предыдущий раз), взял с собой трех человек. Обмен товара на деньги решено было проводить в Киеве на железнодорожной платформе и там же, через несколько часов, садиться на поезд и ехать в Воронеж. В этот раз никаких особых проблем не возникло за исключением того, что поездка все же обошлась в копеечку

-- "своим людям" я оплачивал их труд и еще бесплатно кормил. Да вдобавок двое из троих устроили на обратном пути пьянку, потребовали с меня их заработок и весь его пропили.

Поэтому в третий (и как окажется, в последний) раз я ехал на встречу с житомирцами снова один и опять в плацкартном вагоне. Они к тому времени продали самые первые издания и попросили подвезти остатки. Поездка вышла

сразу же за второй. На 1-е мая предстояло выезжать из Воронежа.

а значит, портить "товарный вид". К счастью, на вокзале случилось какое-то ЧП и ментов вызвали по рации.

И третья поездка с анекдотами не обошлась без минусов. На Украине стало туго с рублем. Ребята ходили обменивать купоны в банк, по знакомству. Но даже знакомство стало не справляться с тем оборотом денежных средств, который требовался. 2 мая за привезенную продукцию я получил только 20% рублями и 60% купонами. Ребята, видно, предполагали, что наша встреча будет последней,

т.к. я наотрез отказывался принимать купоны, и поэтому за 20% анекдотов даже не заплатили мне, обещав возместить "в следующий раз".

Много средств было потрачено на лекарства. После сотрясения меня стали

мучить сильные головные боли, появилась бессонница. По ночам сквозь сон ко

мне приходил "страх смерти", как я его окрестил, и я вскакивал с дикими криками, будя всех, кто находился рядом со мной.)

Чтобы как-то отоварить купоны, 6 мая я с товарищем еду в Харьков. (Уже тогда рубль стал цениться на Украине наравне с купоном и даже немного дороже. Так, некоторые менялы давали свою валюту за 95 наших копеек.) Во-первых, я никогда не был в этом городе, который оказался достаточно красив. А во-вторых, мы хотели купить в Харькове что-нибудь такое, что можно было бы выгодно продать

в Воронеже. И такой покупкой стали баночки томатной пасты. А шампунем, который мы тоже купили в Харькове, нам пришлось мыться самим на протяжении следующих нескольких лет.

*

ГЛАВА X

В 1992 году мной будет совершена еще одна поездка на Украину. Характер она станет носить разведывательный, изучающий, а также ознакомительный и экскурсионный. Моим напарником по поездке был Игорь Пресняков. 27 июня

-- Донецк -- Макеевка -- Донецк. 28 июня -- Мариуполь -- Донецк. 29 июня выехали в Воронеж.

В Донецке я обошел несколько распространителей, поговорил с ними о перспективах распространения печатной продукции из России и еще сам немного попродавал свои издания. Анекдоты шли достаточно неплохо, а вот "Воронежскую ложь" размели прямо-таки в мгновение ока. Но об этой газете чуть позже.

Сейчас же нам придется вернуться вновь назад, в февраль 1992 года. Кроме знакомства с житомирцами, в этом месяце произошли и другие крупные для меня события.

5 февраля в Хохольском выходят анекдоты А.Давидовича "Любовь, эротика, секс" тиражом в 10 тыс. экз. (1 апреля будут допечатаны еще 3 тыс.) Но это факт очень незначительный. А вот следующий...

В этот же день, 5 февраля, я издаю "Оригинальные рецепты для садоводов и огородников" (2 печ.листа, 5 тыс. экз.). Эта брошюрка была мне заказана газетой "Энергия", а точнее, лично Коноплиной Л.В. Сам материал, бумага для книжки и оплата типографских услуг делались и доставались Людмилой Владимировной. На мне лежали связь с Хохольской типографией, верстка, вычитка, правка, доставка тиража в Воронеж. С Людмилой Владимировной мы договаривались, что за мою работу и мои командировочные она заплатит мне какую-то конкретную сумму. Сумма была не так уж и велика. Но у Людмилы

Владимировны то ли не было тогда лишних денег, то ли же она не хотела их отдавать, и все произошло следующим образом.

Вместо выплаты за мою работу, Коноплина предложила мне взять довольно крупный заказ на изготовление бланков у Воронежского Почтамта, где начальником, как уже известно читателям, был, да и есть до сих пор, ее муж Валерий Федорович.

Если бы знала Людмила Владимировна тогда, что она мне отдала. С Почтамтом впоследствии меня будут связывать много месяцев плодотворной работы. Бланки в эту организацию требовались грузовыми машинами, и я постоянно отвозил и привозил почтамтовские заказы в Хохол и из Хохла.

Анекдоты постепенно утратят свою коммерческую силу, и на смену им придут бланки. Моими клиентами были и крупные магазины, и государственные учреждения, но самым крупным и постоянным единственным моим клиентом был Воронежский Почтамт...

И еще в феврале по настоянию сожительницы я развелся со своей первой женой.

Это произошло 14 числа в Народном суде Центрального района. Тоже, в общем-то, событие...

16 марта я ухожу из фирмы "Модус", т.к. там моя деятельность кормила только руководителей этой фирмы, и с крупных бланочных заказов, а также заказов А.Давидовича, я не имел ничего: все уходило на чью-то зарплату и вроде бы на налоги государству, и становлюсь директором фирмы "Ампир" Профессионального Союза литераторов. Но вскоре и те 10% от прибыли, что приходилось отчислять Союзу литераторов, показались мне высокими. Я открою собственное предприятие.

А с апреля начинается очередной этап в моей издательской деятельности. И связан он с выходом газеты "Воронежская ложь".

Вот некоторые материалы из раздела "Мелкой хроники" этой газеты.

* * *

9 апреля во 2-ой поликлинике г.Воронежа, расположенной на улице Коммунаров, не дождалась своей очереди на прием к врачу одна женщина. Судя по тому, что ее выносили из дверей вперед ногами и со сложенными на груди руками, она скончалась.

* * *

С недавних пор в Семилуках начала выходить газета "Народная трибуна". После выхода нескольких номеров, несмотря на небольшой тираж (1 тыс.) и приемлемую цену (50 коп.), люди перестали покупать эту бумажку. По-видимому, трибуна оказалась антинародной.

* * *

В последнее время в областном центре часто можно увидеть ребят, подрабатывающих игрой на гитаре и пением. Самым прибыльным местом является подземный переход к поездам на железнодорожном вокзале "Воронеж-I". Доходит до того, что их пение там оценивают купюрами в 200 рублей.

* * *

14 апреля в 19 часов 7 минут на посадочной площадке железнодорожной станции Хава появился некто Геннадий, пьяный мужчина лет 25-30, и стал приставать к людям, ожидающим поезда.

Сначала досталось девушке, которую он немного потискал, а потом очередь

дошла до пожилого мужчины. Жертва, наслушавшись оскорблений и угроз в свой адрес, не выдержала и ударила хулигана.

Завязалась драка. Пьяный был сбит с ног, прижат к металлической ограде.

Выведенный из себя и разошедшийся пожилой мужчина, навалился на обидчика сверху, и сцена приобрела довольно сексуальный вид, когда один поддавал животом другому в зад, а тот, стоя на карачках, бился головой о железные прутья.

Но вскоре возраст стал сказываться, и человек, который был пока хозяином положения, все же стал звать на помощь. Никто бы ему, наверное, не помог, если бы не один парень, по виду неместный, разнявший и успокоивший враждующие стороны.

К тому времени почти все очевидцы разбежались от греха подальше. Неподалеку тусовались только подростки.

Выкрики, наполненные матерными словами, еще слышались на станции до 19 часов 23 минут.

А поезд, отправляющийся по расписанию в 19:06, так и не был подан.

(По материалам газеты "Воронежская ложь" N 2.)

*

* * *

Приехавшая на сбор ягод группа сговорилась со сторожами, что собранное будет поделено пополам: охранникам и тем, кто соберет. А когда все ведра были наполнены, сторожа вызвали омоновцев, которые задержали воров (теперь сборщики назывались именно так) с поличным. И постращав бедняжек долгими часами допросов и составлений протоколов в отделении, отпустили с миром. Правда, без ведер и земляники. Их, наверное (прим.ред.), все-таки поделили между собой сторожа и омоновцы, в награду за блестяще проведенную операцию. Не выбрасывать же урожай на землю и не сдавать же государству.

Но безусловно, что чаще всего происходит не так. Любители земляники просто покупают у сторожей возможность собрать для себя. За деньги. Но небольшие.

на рынке стоит дороже.

И все-таки, граждане, будьте внимательны и осторожны, продумывайте свои действия. Не доставляйте радость негодяям!

* * *

коммунистов. Его поддержали несколько человек. Чуть было не завязалась драка. И все же разум одержал верх, проходимец был разоблачен, а справедливость восторжествовала.

(По материалам газеты "Воронежская ложь" N 5.)

*

ГЛАВА XI

НА ПРОСПЕКТЕ

Я шел по проспекту и услышал крики. Молодая женщина, по виду продавщица, прижимала к металлической ограде задрипанного спившегося мужичонку и кричала:

-- Гад! Паразит! Украл у меня деньги!

В руках у женщины виднелась пачка купюр. Вокруг них образовалась небольшая кучка людей, в том числе и еще одна продавщица.

-- Вызывайте милицию! Я не отпущу его. Вызывайте милицию!

Молодая женщина не была красивой. К тому же ее совсем не украшали большие очки, за которыми виднелись слезы. Голос плакал, гнусавил, всхлипы сопровождались визгливым тембром.

Я шел дальше. Навстречу мне двигались люди. Некоторые ели мороженое, кто-то разговаривал, кто-то улыбался, кто-то просто шел, думая о своем.

(По материалам газеты "Воронежская ложь" N 1.)

*

ЗОЛОТО ИЛИ ЛАТУНЬ?

Этот фокус с бородой. Но все равно им продолжают пользовться.

Дяденька потрепанного вида заходит в небольшую организацию (парикмахерская, домоуправление и т.п.), где в основном работают женщины, и предлагает купить у него ручной работы крестик, якобы из золота.

Цену назначает обыкновенно равную стоимости бутылки водки. У людей создается впечатление, что ему позарез нужно похмелиться. А что? Может быть.

Для достоверности, что крест золотой, дяденька имеет при себе жидкость и тряпочку. Первой он льет на второе и прожигает там дырку. Потом льет на металл, а тот, конечно же, не меняется.

Латунь не боится серной кислоты. Золото проверяется азотной.

В одном из следующих номеров мы расскажем как в серной кислоте растворяется... человек.

Пока.

(По материалам газеты "Воронежская ложь" N 2.)

*

ИЗДАТЕЛЬ И АВТОР

Булатов и Давидович. Их отношения друг с другом. Какие они?

Сегодня редакция получила возможность опубликовать диалоги, происшедшие между ними в апреле этого года.

Диалог первый.

В.Б. -- Эту миниатюру вы посвящаете мне?

А.Д. -- ...

В.Б. -- Эту миниатюру вы посвящаете мне?

А.Д. -- Да.

В.Б. -- Ну тогда публикуем.

Диалог второй.

А.Д. -- Ты прожил уже 29 лет... В.Б. -- Еще не прожил.

А.Д. -- Ну доживаешь.

Диалог третий.

А.Д. -- После всех моих советов, которые ты сначала не воспринимаешь, со временем ты все-таки соглашаешься со мной.

В.Б. -- Но если бы я имел способность делать все так, как мне говорят или советуют, то я вряд ли достиг того, что есть.

А.Д. -- Да, благодаря своим недостаткам, ты имеешь кучу достоинств.

*

24 сентября Булатов и Давидович встретились вновь. Аркадий предложил Вадиму издать три его новые книжки. Издатель принял это предложение. Во время встречи было, конечно, шампанское, консервы, корки хлеба, обнаженные пьяные женщины, редактирование рукописей и разговоры. Нашему корреспонденту удалось записать два их диалога, наиболее приглянувшиеся ему:

* * *

Вадим вскрывает банку консервов на рукописях Аркадия.

-- А они не запачкаются? -- спрашивает Аркадий.

-- Ничего. Они и так издадутся.

* * *

Вадим: На последней вашей книжке по курсу 91-го года я потерял 600 рублей. Аркадий: За 600 рублей ты обрел бессмертие!

(По материалам газет "Воронежская ложь" NN 2 и 6.)

*

ВАС УЖЕ НЕ НАЙДУТ

Вы приходите в гости, где много молодых людей: мужчин и женщин, где много водки и вина. Начинается веселье. Пьянка и танцы. День выдается жаркий. Проветрить комнату трудно. Люди дышат и потеют. Женщина начинают обнажаться. Кто-то время от времени довольно громко объявляет, что идет принимать ванну.

Вы уже хорошо пьяны и решаете тоже обмыться. Вас ведут в ванную комнату, и вы, к своему удивлению, замечаете, что вода уже набрана и остается только залезть в нее. Что вы и делаете, с помощью и без ваших друзей.

Через несколько минут пробку в ванной выдернут, и с серной кислотой, что была залита вместо воды, стечете и вы. Даже от костей ваших ничего не останется.

Ванну вскоре заменят на новую, так как кислота оставит на ней свой след. А вас уже не найдут. Никогда.

Так-то.

(По материалу "Воронежской лжи" N 3.)

*

О ЧЕМ ЭТО Я?

Потом я стоял перед открытой дверью трамвая. Сзади в мой адрес по-нарастающей бубнила бабка. Она ругала меня за то, что я не полднимался в вагон, за мою медлительность, дурость и глупость. (Хорошо еще, что меня не толкали в спину.) Окончание этой речи я буду слушать еще с минуту в салоне трамвая, отвернувшись лицом к окну. Но тогда я просто стоял перед раскрытой дверью единицы общественного транспорта. Стоял молча.

Я ждал, когда выйдут приехавшие на свою остановку пассажиры.

(По материалу "Воронежской лжи" N 4.)

*

* * *

11 июля между 16:30 и 17:30 в районе совхоза "Лекарственные травы" за Рогачевкой автобус "Икарус" за номером 97-06 ВВН подсадил одну пассажирку, а спустя километр высадил ее, вернув заплаченные ею деньги. Дело в том, что она не смогла пройти вглубь салона, заваленного сумками и ведрами, а водителю

это не понравилось. Водитель решил твердо запомнить эту пассажирку и больше

не подсаживать.

* * *

14 июля наша редакция посетила железнодорожные станции Тресвятская и Графская. Как выяснилось, жители там страдают от плохой подачи воды. Некоторые колонки находятся не в лучшем состоянии, вода из них течет медленно, а иногда течет только от умелого обращения с ними. В поселке Краснолесном нам жаловались,

что 13 июля воды вообще не было. У одной из колонок попробовали набрать ведро. Оно набиралось почти девять минут.

* * *

Днем 14 июля возле ПШО "Работница" в следовавший в сторону пединститута трамвай первого маршрута вошли контролеры. Проверка показала, что с билетом едет только каждый 4-5 пассажир. Речь там не шла об уплате штрафов:

контролеры просили "зайцев" или обилетиться, или же сойти на ближайшей остановке. Но даже это простое требование мало кто хотел выполнить.

* * *

На Юго-Западном автовокзале Воронежа есть установка под фонтанчик воды, но она не работает. Зато в киоске продают газводу, почти несладкую, по 3 руб. за стакан. Бывает и пиво, но оно намного дешевле воды. Что пить?

(По материалам газеты "Воронежская ложь" N 5.)

*

ЕСЛИ К ВАМ ВЕЖЛИВЫ -- ВАС ОБМАНЫВАЮТ

Покупаю как-то вечером в гастрономе на остановке "Манежная" две бутылки "Гелати" по 80 руб. за штуку. Продавец так мило и ласково предлагает мне взять более лучшее молдавское вино "Фетяску", которого нет в ассортименте штучного отдела, за ту же цену.

"Что это? -- думаю, чем я ее так привлек, что мне дают из-под прилавка? На лицо урод, каких свет не видывал, одет тоже не лучшим образом".

Через несколько дней "Фетяска" появилось и на прилавке. Я купил это вино снова... по 65 рублей.

Вот так-то!

(По материалам газеты "Воронежская Ложь" N 6.)

*

ГЛАВА XII

-- А крышу доделаете? -- спросил мой отец.

-- Какие разговоры? Сделаем, -- ответили они.

И отец отдал им деньги.

А через день, взяв с собой меня, он приехал поглядеть на уже "готовый" домик. Но крыша так и не была покрыта. Шабашники на нее больше не влезали. Я видел, как стало плохо отцу, и даже испугался, как бы с ним чего не случилось. Успокаивал его. А он кричал и кричал: "Чтоб вы разбились! Чтоб вы разбились на своем мотоцикле!"

И они разбились.

Один отделался легкими ушибами, а вот второй, по-видимому, зачинщик преждевременного ухода, получил несколько переломов и сотрясение мозга...

Крышу же в тот день пришлось покрывать мне. Отец подавал наверх материалы...

1 апреля вышел первый номер газеты "Воронежская ложь". Газета, в которой мне удалось скрестить светскую и уголовную хронику с объявлениями о знакомстве и обмене жилья, лотерею и конкурсы с юмором и сатирой, общественно-политические статьи с анекдотами, матерный фольклор с эротикой, рекламу с художественной прозой и поэзией. В 1992 году вышло шесть номеров этой газеты (все -- в Хохольской типографии; тиражи -- 1200, 1850, 1850, 1300, 1100 (спаренный номер), 2000 экземпляров): 28 апреля, 15 мая, 17 июня, 24 июля, 12 октября.

Уже 23 апреля на первый номер "Воронежской лжи" отреагировал "Воронежский курьер". В заметке "Рубль, рубль плюс трояк" хвалили новые газеты города "Вечерний Воронеж" и "Инфу", которые стоили по рублю. А вот мою газету, по всему видно, ругали.

"Самая крупная финансовая потеря подстерегла меня у лотка торговца в здании вокзала Воронеж-I. Трояк, потраченный на покупку "Воронежской лжи", себя не оправдал. Газета дорога и "дешева" одновременно. А на последней странице

-- пометка "Гонорар авторам не выплачивается". Все это вкупе не оставляет сомнений в серьезности дальнейших намерений новоиспеченных газетоиздателей".

А раз уж речь зашла о газетах, которые родились примерно в одно время с моей

"ВЛ", то хочется рассказать и о их судьбе (рассказывать о "ВЛ" еще времени будет достаточно).

"Вечерний Воронеж" прекратит свое существование, после того, как откажет мне в интервью, а впоследствии продаст некачественную бумагу.

"Инфа" переименуется в "Газету с улицы Лизюкова" и доживет до наших дней. В этой газете нам бесплатно будут публиковать, в свое время, рекламу "Русской версии". Газета, которая станет называться "Инфой", после того как откажет в публикации моих стихотворений, прекратит существование.

"Воронежский курьер" попадет в опалу к администрации, весь их коллектив

будет уволен и вскоре станет выпускать газету "Независимый курьер", которая просуществует недолго и прекратит свое существование.

"Воронежскую ложь" люди будут читать и в 1999 году, в тот момент, когда пишутся эти строки.

2 апреля я выпускаю анекдоты с кроссвордами: "Красная армия всех сильней", "Алкаши и наркоманы" и "Чапаев, Анка и Петька". Первые -- 7 тыс., остальные -- по 8 тыс. экз. В.Хава.

20 мая -- "АКТ. Анекдоты. Комиксы. Тосты" (невостребованный житомирцами заказ). 23 тыс. экз. Хохольский.

2 июня -- "Анекдоты" -- 5200 экз. Хохольский.

4 июня я становлюсь директором собственного предприятия "Поли". ("Ампир" постепенно прекращает свою деятельность.) Печатание бланков на заказ стало давать существенную прибыль. Но скопленные к июлю 30 тыс. рублей пришлось дать родителям на завершение строительства их дачи, к сожалению, находившейся за 45 километров от Воронежа.

Строительство ее началось еще зимой, когда мы с отцом и братом ездили в Тепличный за молодыми соснами. Лишние деревья были срублены лесником (договоренность с ним имелась). Мы очищали стволы от сучьев и складывали их в кучу. Потом перевозили на машине. А когда из этих стволов был сделан домик с крышей, покрытой рубероидом, понадобился кирпич, цемент, известковый раствор,

которые стоили уже по новым ценам. И таких денег у родителей не было... Осенью родители все же имели на дачном участке приличный кирпичный домик.

В сентябре распадается мой "второй брак". Что в общем-то не способствовало благотворно на моем творчестве и в бизнесе. Но все-таки разрыв с любимой женщиной я пережил стойко, и очень скоро очередная моя рана зарубцевалась.

1 и 12 октября -- А.Давидович "Новые похождения сексбогатыря Штирлица" (выпуски четвертый и пятый) -- по 3 тыс. экз. Хохольский.

14 октября -- В.Сухорский "90 анекдотов. Мысли песика Фафика. Страшилки"

-- 9,9 тыс. экз. Хохольский.

23 октября -- А.Давидович "Суперразведчик и сексбогатырь Штирлиц" (выпуск шестой) -- 3 тыс. экз. Хохольский.

5 ноября -- А.Давидович "Анжелика и Штирлиц в гареме Султана" (1 тыс.), "Штирлиц и генсеки" часть I (1 тыс.), "Суперсекс" (3 тыс.). Хохольский.

12 ноября -- А.Давидович "Штирлиц и генсеки" часть III (1 тыс.), "Суперсекс-2"

(3 тыс.). Хохольский.

16 ноября непонятно зачем я регистрирую новое свое предприятие "Жанна", которому так и не суждено было начать какую-либо деятельность. И в этот же день в Верхней Хаве выходит личный сборничек "Моя первая проза" из 17 рассказиков тиражом в 2 тыс. экз. В Эртиле к тому времени уже закончились выпуски моих брошюрок. И в В.Хаве этот заказ тоже стал последним. Спрос на издания такого плана, которые выпускал я, стал падать, и я вполне мог

обойтись одной типографией -- Хохольской.

18 ноября -- В.Сухорский "91 анекдот. Песик Фафик о любви... Частушки. страшилки" -- 10 тыс. экз.

18 ноября -- А.Давидович "Анекдо Ты" -- 1 тыс.

23 ноября -- А.Давидович "Сборная анекдотов по сексболу" (этот автор в свои шестьдесят лет явно помешался на сексе, хотя "сексбол" -- слово, придуманное мной), "Штирлиц и генсеки" часть II -- все по 1 тыс.

В конце 1992 года ко мне обратился некто Арест (с ударением на первую букву) М.Я. Наше сотрудничество вылилось в четыре брошюрки.

27 ноября -- Библиотека изобретателя. "Математика в кубиках" -- 1020 экз.

30 ноября -- Библиотека изобретателя. "Словесный конструктор "Печатная буква Ареста" для малышей" -- 1030 экз.

11 декабря -- Школа начального развития "Задачи на сообразительность по математике и языку" -- 1060 экз. и в той же рубрике "Координатная арифметика натуральных чисел" -- 1030 экз.

9 декабря я выпускаю первую брошюрку из личной серии "То, что я успел", куда вошли даты моей биографии по 1992 год включительно и выписка из трудовой книжки -- 440 экз.

В конце декабря мне пришлось поменять бухгалтера. Новый бухгалтер вскоре не справится со своими обязанностями и покинет меня. Я найду нового, но и новый, не разобравшись в дремучем лесу предыдущего, тоже ретируется, потом будет другой бухгалтер, но и она бросит это неблагодарное дело и передаст своей знакомой. Каждый бухгалтер вносил свою лепту в "мое разорение"... но это все будет после, в последующие годы.

Напоследок представляю, ставшую уже традиционной, статистику за прошедший год.

Публикации этого года состоялись у меня лишь в моей "Лжи" (да в расчет можно было взять личный сборник), хотя про мои издания упоминали газеты

"Воронежский курьер" и "Независимый курьер".

1 апреля -- "ВЛ"-1

Мини-рассказы "Воскресный день", "На проспекте", "Зеленый домик", "Этот повод", "Радость", "Автомат, стакан, газировка", "Ишак и "Утро",

стихотворения "Мои стихи серьезнее, чем время...", "Жизнь безмерно сурова...", "Как долго песен звонких не пою...".

28 апреля -- "ВЛ"-2

Мини-рассказы "Издатель и автор", "А говорят, что плохо живем", "Золото или латунь?", "Дорога", "Листая прошедшее", стихотворение "Цветок, не умирающий на льду...".

15 мая -- "ВЛ"-3

Мини-рассказы "После встречи спустя...", "Вас уже не найдут".

17 июня -- "ВЛ"-4

Мини-рассказы "Великолепный", "О том, как оминетили поликлинику", "О чем это я?", стихотворения "Прости меня, мой ангел нежный...", "Любимову Игорю", "Исповедь".

Мини-рассказы "Женщина -- не человек", "Тост".

12 октября -- "ВЛ"-6

Мини-рассказы "Издатель и автор -- 2", "Если к вам вежливы -- вас обманывают". Кроме всего прочего в "ВЛ" -- статьи, заметки, объявления.

За год опубликовано 11 фотоснимков: 7 -- в "Энергии", и по одному в "Жили-были", "Хет-трик", "ВЛ" и книжке "Моя первая проза" от 16 ноября.

Всего же за весь 1992 год я побывал в Хохольском -- 72 (!) раза, Верхней Хаве (ст.Хава) -- 19, на ст.Графская (Краснолесный) -- 14 раз (через эту станцию я часто ездил в В.Хаву), в Эртиле - 6 раз (9 дней), с/х "Лекарственные травы" (Гипропромовские дачи) -- 8 раз (12 дней), также был, кроме уже упомянутых ранее в повести, в Коростышеве и Березовке Житомирской обл., на ж/д станциях Ясиноватая, Сартана, Волноваха и пос.Мирном Донецкой обл., в Лисках, Малой Приваловке, Тресвятской, Вишневке, Придонском, 1-е Мая, на х.Эртель Воронежской обл.

*

ГЛАВА XIII

После "окончания" моего второго брака, в 1992 году, я снимаю квартиру ЗГТ в Березовой роще. И Новый год я уже встречал с другой женщиной. Больше

половины декабря и почти весь январь (срок получился около 1,5 месяца) моя издательская деятельность "отдыхала". Да и ничего особенно "интересного" вплоть до окончания марта мной издано не было. (С 26 января по 16 марта выходят лишь четыре брошюрки личной серии "То, что я успел" (ТЧЯУ) тиражами

от 160 до 270 экземпляров.)

"Здравствуйте!

В одной из брошюрок: Валентин Иванов "В огороде бузина...", купленной мною в прошлом году, я прочитал, что каждый, кто не имеет возможности опубликоваться, может написать по такому-то адресу. Вот я и пишу. Дело в том, что более двух лет назад я начал интересоваться анекдотами. Потом вдруг ни с того ни с сего начал писать свои варианты. И уже за прошлый год я написал более пяти тысяч анекдотов. Все свободное время отдавал им. Недавно осенило и приступил к работе над "Тещиными афоризмами" (юмористическими). Написано уже более двухсот. Судя по своей писанине со слишком узким понятием внутри (снаружи

мата почти нет), я понял, что издаваться должен сначала попробовать у

Вас, если это конечно возможно. /Позже Григорий признавался, что какое-то время после нашей первой встречи побаивался меня, считая агентом КГБ -- В.Б./ А дальше видно будет, отступать уже некуда. Слишком далеко зашел. Да и заразился уже юмором. Приобрел машинку и подготавливаю первый выпуск, куда войдут: анекдоты, страшилки, эротические частушки, приблатненное стихотвореньице и песенка кочегара (фольклор матерный, мотив старинный).

Если будете отвечать, то пишите по адресу: ..."

Результатом сотрудничества с Г.Соловьевым в 1993 году станут выпуски его брошюрок (1 апреля) "Лес дремучий" и (4 июня) "Экс-секс-анекдоты про Вовочку и Леночку".

В феврале зарождается один из моих самых значительных проектов: Международный литературный конкурс. Правда, сначала это был конкурс для воронежцев, потом стали откликаться иногородние, и он стал "Всероссийским", а в конце года пришли работы и с Украины. Так он стал международным. Вот условия первого МЛК.

"Ежегодный Международный литературный конкурс.

В этом году призовой фонд составляет 500 тысяч рублей. Конкурс проводится на русском языке для профессионалов и любителей.

Участие в конкурсе бесплатное. Присылать можно без ограничения как поэтические, так и прозаические вещи, но только в одном конверте, бандероли или посылке.

Корреспонденция, датированная позднее, чем 1 декабря 1993 г., будет рассматриваться в точно таком же конкурсе 1994 г.

Произведения, участвующие однажды, в следующих конкурсах учитываться не будут.

В конкурсе две премии: проза, поэзия. Размеры премий определяет комиссия. Можно претендовать на весь призовой фонд сразу. Имена участников конкурса будут публиковаться в воронежской прессе.

Победители в последующие три года на призовой фонд претендовать не могут.

Принимается только отпечатанное. Присланное не рецензируется и не возвращается. Лауреаты награждаются в январе."

В течение всего года я даю многочисленные объявления о конкурсе как в воронежские газеты, так и в газеты иногородние (вот некоторые из них):

"БК Факт" (Брянская областная молодежная еженедельная газета), "На экранах Прикамья" (Пермь), "Кому что" (Саратов), "Ярмарка и К" (Самара), "Апостол" (Ярославль), "Наш вариант" (Вятка).

12 февраля в газете "Берег" выходит объявление с моей очередной задумкой --

"При литературном фонде Вадима Булатова образуется Союз зависимых литераторов. В первую очередь Союз будет служить начинающим авторам и тем, кто не пользуется благосклонностью официальных изданий. Участие в Союзе при

некоторых условиях гарантирует регулярное издание как личных сборников

автора, так и коллективных. Вступительный взнос -- тысяча рублей..."

В марте новую идею в несколько ином варианте пропагандируют "Инфа" (Воронеж) и "Городские Известия" (Курск) --

"Вадим Булатов берется помочь начинающим литераторам и тем, кто не пользуется благосклонностью официальных изданий. В сотрудничестве издание личных сборников автора, участие в коллективных..."

Откликов пришло немало и среди них письмо от Валерия Прозорова, в недалеком будущем очень известного человека в мире самиздата России.

"Уважаемый Вадим Анатольевич!

Прочитал Ваше необычное объявление в "Инфе" и, конечно, крайне им заинтересовался, так как с юности пишу стихи и иногда прозу; стремился хоть что-то опубликовать, но в конце концов приходилось удовлетворяться лишь несколькими письмами и заметками в некоторых газетах, да и то на горячие социальные темы. А что касалось стихов, то кроме похвал за форму и

абстрактной критики, да кроме комплиментов за наличие способностей, увы, в письмах от литконсультантов не пришлось услышать чего-то более желанного. А уже 35, -- мечта не умерла, но постарела здорово...

Уважаемый Вадим Анатольевич, если в ваших силах, то сообщите мне, пожалуйста, все ваши условия по изданию моего личного сборника стихов или же по участию в коллективных.

С большим уважением и надеждой на ответ -- Валерий Прозоров."

Результатом этой затеи стали тоже две брошюрки: (27 мая) "Два слова на память..." и (9 ноября) "Мечты и реальность". Вторая получилась успешнее (в ней получил свою первую литературную публикацию и В.Прозоров), чем первая, а вот первая вызвала немало нареканий. В пример приведу письмо от Анатолия Сапрунова.

"Уважаемый Вадим Анатольевич!

Получил 20 экз. сборников. Вначале был слегка рад, хотя все стихи ранее были опубликованы. Думаю, что в такие выпуски я бы давал другие: ироническиюмористические, лирические и т.д.

Раз уж речь зашла о Давидовиче, то... 30 марта мы выпускаем книжку "Сто новейших способов любви, неизвестных человечеству" тиражом более тысячи экземпляров. А в апреле я получил от него записку следующего содержания:

"Вадим! Говорил с редактором "Черного квадрата". Ее заинтересовал Иваницкий /Иванский - В.Б./ и обещала дать информацию о твоем конкурсе.

/Следующий номер "ЧК" не вышел. Н.С.Бугакова, его редактор, предложила мне сделать литературную передачу на воронежском телевидении (31-й или 41-й канал), но я посчитал, что время для этого еще не наступило -- мной мало

к тому времени что было сделано, чтобы показывать свою работу, хотя я тогда просчитался -- сейчас мне есть, что показать, да только это уже никому не нужно -- и отказался. На том тогдашнее знакомство и закончилось -- В.Б./

(N телефона) -- д. Нелля Бугакова, лучше зайти в Гипросельпром (Арсенальная), она хотела бы с тобой поговорить.

Давидович."

Апрель ознаменовался рядом незначительных по своей вселенской сути, но не таких уж незначительных для меня, событий.

7 числа выходит первый номер "Воронежской пасеки". Александр Сухоруков, редактор газеты, пригласил меня стать ее издателем.

27 апреля выходят "Крутые анекдоты" Владимира Сухорского (составитель) и седьмой номер в серии "ТЧЯУ".

А также в апреле взывают ко мне насчет материальной помощи муниципальная милиция и Воронежский обком профсоюза работников среднего и малого бизнеса (этим нужно было на поддержку очередного референдума). Родной милиции я выделил пять тысяч рублей, а профсоюз проигнорировал.

В мае выходят еще две брошюрки серии "ТЧЯУ"; 21 мая я регистрирую в Региональной инспекции газету "Воронежская ложь" и журнал "Орел и Скорпион".

Весной я сошелся со своей первой женой. Ее частые походы к моим родителям в конце концов сделали свое дело, мы как-то встретились, потом еще раз...

"Пусть это будет для дочери", -- успокоил я тогда себя. (В июле с бывшей женой переезжаем в четырехкомнатную половину частного дома по ул.Оборона революции, 84, недалеко от родителей бывшей супруги. Хозяева в Березовой роще решили

свою ЗГТ то ли продать, то ли обменять.)

В июне рождаются "103 крутых анекдота и 10 эротических частушек" (В.Сухорский) и "Воронежская пасека" N 2. С июня по сентябрь выходят пять выпусков серии "ТЧЯУ".

*

ГЛАВА XIV

Июнь 1993 года был характерен еще двумя событиями.

С 1 июня я открыл видеопрокат на ул.Кирова, 9. Правда, проработав с ним,

может быть, чуть более месяца, его пришлось закрыть: колготы было много, а клиентов -- мало.

И еще в этом месяце я сдал на распространение в "Роспечать" 2500 экземпляров газеты "Воронежская ложь" со второго по шестой номера. Несмотря на то, что газеты были годичной давности, за две недели они разошлись по очень дорогой для того времени цене (большинство газет стоили от 1 до 3 рублей, "ВЛ" -- 10 рублей). Возврат составил всего 3 газеты (т.е. чуть больше, чем 0,1%). Такого результата в Воронеже никогда не было, да и не будет. Но после этого триумфа наступят годы "полного забвения". Наряду с "Воронежской ложью" я отдал на распространение и брошюрки анекдотов, выпущенных мною. За эти анекдоты я и поплатился. Губернатор Ковалев запретит официальным распространителям принимать на реализацию какие-либо издания от меня. Тогда это была "буря в стакане". Никто от нее не пострадал, кроме одного человека (или двух: еще Г.Соловьев, анекдоты которого мы тоже сдали в распространение, но чуть позже -- их вообще так и не выставили на продажу), который как раз и оказался в

этом стакане. Не трудно, наверное, догадаться, о ком я говорю. Кстати, "Роспечать" так и не вернула мне большую часть денег за реализацию "Воронежской лжи" (потом я с ней поквитаюсь).

Такой была плата за мою самодеятельность. Сейчас я могу вполне обстоятельно объяснить свое тогдашнее поведение. Во-первых, тогда я был слишком молод и во мне сильно еще было ребячество, желание "похулиганить", "отличиться", выделиться. Во-вторых, многие "хулиганские" выходки того времени на моих газетных страницах делались мной затем, чтобы нанести удар по заскорузлому ханжеству наших чиновников. В-третьих, мне было просто интересно наблюдать

И конечно же, в официальных кругах за мной закрепилась "дурная слава", как

бы сказал С.А.Есенин. Последствия этой "славы" я ощущаю на своей шкуре до

сих пор. Меня чураются в любых государственных инстанциях. Мое имя всему

этому официозу внушает, наверное, такой страх, что, по крайней мере, равен страху, внушаемому в свое время английской знати Робином Гудом. Единственное, чем различаются эти ситуации, это тем, что меня сейчас легче уничтожить, я ведь не прячусь в Булонском лесу, а во-вторых, у меня нет и миллионной доли известности у "бедного люда", какую имел мой идеал из "легендарного" прошлого.

В том же году (или же на следующий год) "Роспечать" праздновала какую-то юбилейную годовщину. Газеты восхищались (еще бы, попробовали бы они повозмущаться монополизмом) этой организацией, хвалили ее, и в первую очередь ее директора -- Сальникова. А мне тогда хотелось долго и громко материться. Что я мог еще сделать?

Купить машину? 3 августа я покупаю "Вольво-345". И с этим приобретением жизнь моя превратилась в ад. Бывшая супруга тоже решила заниматься каким-то

сомнительным, на мой взгляд, бизнесом -- посредничеством, или брокерством, как они это называли. Оговорюсь, что ничего она так и не заработала: за все сделки, которые она устроила, ей так ничего и не заплатили. Но мне целыми днями приходилось ее возить на машине по организациям, на встречи с людьми,

по магазинам и т.п. У меня появилась куча "друзей", которым тоже очень часто надобились колеса, да в добавок и мои родители нередко просили отвезти их на дачу. Благо, теперь и в Хохольскую типографию я тоже добирался "своим ходом". А все изданное в 1993 году, было издано именно Хохольской типографией. К

тому же я не прекращал печатать бланки. И зарабатывать на них кое-какие денежки. В том году я даже занялся скупкой ваучеров, а когда они раза в три подорожали, продал их. Взял даже на работу к себе "телохранителя". Но не столько, конечно, для того, чтобы он охранял меня от пуль наемных убийц, а для проформы. Мало ли что с тобой может произойти, когда при тебе почти всегда имеются очень даже немаленькие денежки. Телохранитель мой, хоть и был слишком ленив, но все равно раза два отличился, когда после пьянок притаскивал меня домой живым и невредимым. В благодарность мы поили его дорогой водкой и кормили красной икрой.

Летом я познакомился с подругой своей первой супруги Маргаритой Бердышевой и ее мужем Сергеем. Они часто заходили к нам на чай и поболтать или посмотреть видик.

Маргарита в 1994 году издаст в Областной типографии свою книгу "Гипноз и жизнь доктора Бердс" (тираж -- 10 тыс.), состоящую из двух повестей: одноименной с книгой и "Осторожно, свекровь!" Во второй повести она опишет (несколько разукрасив и добавив своей гиперболической сатиры) и те дни первых знакомств, что прошли на "тихой" улочке Троицкой слободы.

Привожу небольшой отрывок (Татьяна -- это моя бывшая, Шалунович -- Давидович, а об остальном -- догадаться нетрудно).

"Наши отношения складывались сначала на деловой почве. Я рассказала Татьяне о своих проблемах в работе, что неплохо было бы написать об этом. Созрел план: "Слушай! Владлен издает свою газету. Он открыл Шалуновича /А.Давидович печатался в газетах и журналах задолго до того, когда я закончил школу

-- В.Б./. Благодаря Владлену афоризмы Шалуновича запросил Нью-Йорк. Напиши о себе, а Владлен напечатает это за границей. Тобой заинтересуются, и найдутся нужные люди, которые поймут, что на тебе можно зарабатывать деньги и помогут создать новую клинику.

Так родился рассказ "SOS". Татьяна была вдохновительницей. Мне нравились ее комплименты: пусть врет, зато как красиво врет! Постепенно "SOS" отошел на второй план. Владик его раскритиковал, когда уже и я сама решила для печати подождать лучших времен.

Владик был очень увлечен собой, своими идиотскими газетами типа "Городской

клеветы", которую никто не покупал, и поэтому он решил выпускать бесплатную, где помещал свои стихи и семейные фотографии.

Еще Владлен объявил конкурс на свой личный приз. "Ты представляешь! Конкурс Владлена Свободного! Мое имя будет греметь!" "Ты бы лучше меня пропихнул, тогда уж точно загремел бы". "Владлен Свободный! Конкурс на личный приз!" Потом Владик получил от меня дружеский шарж, который ему так польстил, что он было хотел послать его своим конкурентам во вражескую газету. Вот он в сокращении.

"ХОТИТЕ, ЧТОБЫ ВАС НАПЕЧАТАЛИ ЗА РУБ ЕЖОМ?

К вашим услугам творческое объединение "Много". Его объединяет известный спонсор нового литературного конкурса Владлен Свободный, в миру известный, как Владлен Простокваша. Второе Владлен счел неблагозвучным и, просмотрев известный отечественный кинофильм про Казимира Алмазова, который также Кузьма Пыжов ("Цирк"), влюбился в этот персонаж и решил сделать с собой то же самое.

Объединение "Много" объединяет Владлена Свободного как многомера литературного искусства. Он сочетает в себе все виды деятельности соответственно должностям и щедро спонсирует указанный выше конкурс. Итак! Милости просим в редакцию!

(с той стороны). Слышится снова стук печатной машинки, веселый смех и

задорные песни.

издалека. Да! Приходите завтра! Приходите завтра и уберите оттуда Шалуновича, иначе он перепугает всех покупателей и собак тоже".

Если отбросить всю эту дрянь, которую пишет Владлен в газетах и проследить за его литературным стилем, можно заметить скрывающийся талант. Несколько раз я пыталась убедить Владика написать что-нибудь стоящее, но он так жаждал славы среди прощелыг, что ничему не внемлил. (Может, хоть теперь одумается.)"

*

ГЛАВА XV

...Наступила осень.

9 сентября выходит седьмой номер газеты "Воронежская ложь" (уже в официальных рамках). Региональная инспекция сразу хочет закрыть газету в судебном порядке. Ряд материалов этой газеты, написанных мной, вызвал настоящий ужас у представителей данного ведомства. Чиновники бегали по коридорам шестого этажа со вздыбленными волосами, трясли моей газетой и кричали: "Посмотрите, что здесь написано!" Под угрозой стояла регистрация "Виктории". И только снятие И.Морозова (прямо в мой день рождения -- 1 ноября) с поста начальника Региональной инспекции, сделало регистрацию "Виктории" возможной, а "Воронежская ложь" осталась существовать. "Виктория" была зарегистрирована

7 октября, хотя свидетельство о регистрации получу только 26 ноября.

18 сентября я получаю, наверное, самое "престижное" письмо 1993 года. От издателя и редактора газеты "Авось!" Владимира 2  0Котенко.

"Уважаемый Вадим!

Благодарю за книжки и газету. Все это неплохо, но "Авось!" не подходит. Не могли бы Вы и авторы писать специально для "Авось!"? По нашим рубрикам или придумывая свои? За страничку хорошего текста мы платим уже 1,5 тысячи р. Тот же Виктор Спириденко мог бы делать свои исторические эссе на две-три страницы и чуть более иронично. Выходит у него нормально. С радостью напечатаем. Хоть целый цикл.

Да и у Вас отличная задумка с письмами, хороши комментарии, но, увы, для узкого круга, а мы газета коммерческая, для всех, чтобы каждый в ней что-то нашел. Одним словом, приглашаю к сотрудничеству, но без крутизны, мата и т.д. /"Авось!" -- самая пошлая и матерная воронежская газета -- В.Б./

Скажите, пожалуйста, Давидовичу, что в следующем номере идет около трех десятков его афоризмов. И передайте мою просьбу Спириденко.

21-го же сентября, предлагая на ост."Коммунаров" бесплатно "Воронежскую ложь" N 7, чтобы привлечь к ней внимание масс и расположить их на дальнейшую подписку, у меня возникла чудовищно интересная идея: выпускать абсолютно бесплатную газету, большим тиражом, а деньги на издание собирать за счет рекламы. Я не знал тогда еще, что в Москве такая форма в газетном бизнесе уже практикуется.

Всего на несколько дней опередила меня "Ярмарка", правда, часть ее тиража продавалась у государственных распространителей.

Моя бесплатная газета выходит 14 октября. Она не имела названия, в ней я призывал людей подписываться на бесплатную литературную газету "Виктория" (все-таки возродить моего первенца и выпустить второй номер "Виктории" мне очень сильно хотелось в течение трех с лишним лет). И лишь спустя какое-то время в моих записях я дам ей название "Второе рождение" по одноименному названию "передовицы" этой газеты, которая вышла тиражом в 40 тысяч.

В этом году я издам еще лишь "Сказочную методику обучения детей чтению" Алевтины Незнамовой -- 29 ноября, "Суперанекдоты и 22 крутых частушки"

Владимира Сухорского -- 21 декабря и его же "Суперанекдоты и крутые частушки" -- 23 декабря. Но издание "Второго рождения" полностью загрузит меня уже до конца года. Во-первых, газету нужно было распространять, а сорок тысяч -- это не шутка. Во-вторых, я занимался "открыванием" приемных пунктов талонов на бесплатную подписку (чтобы люди не тратились на пересылку по почте) и таких пунктов у меня было семь. А в-третьих, люди стали присылать подписные талоны, звонить по телефону. Все это надо было фиксировать, составлять поуличные списки подписчиков на бесплатную газету.

Тогда недалек еще был расстрел "Белого Дома", и в своей новой газете я не удержался и дал на это событие некоторые свои комментарии. А люди на политику, будь она неладна, откликаются по-разному.

Были письма и такого порядка (привожу все письма):

Георгий 2  0Ляшенко (Воронеж).

18.10. --

Уважаемый господин Булатов!

Я получил Вашу газету 18 октября.

На 1-й странице Вашей газеты Вы поддерживаете политику грабежа, разделение людей на бедных и богатых. Я не против обогащения за счет собственного труда, но категорически против грабежа.

В настоящий момент идет грабительская прихватизация. 2 дня назад, по телевидению, один тип из высших эшелонов по приватизации сообщил, что какое-то предприятие, стоимостью в 300 млн.долл. приватизировали за 100 мл.руб.

их немало. Верховный совет решил индексировать эти деньги, но Вы таких денег изыскать не смогли. Нет денег... и все, а пушки нашлись..., чтобы не гавкали, не лишали прихватизации...

-- В.Булатов из кучки наперстников. Вы разрушили трудовую Россию, сделали ее "купи-продай", создали условия, когда деловому человеку невыгодно трудиться.

Большая часть коммунистической элиты перекрасилась и заняла доходные места по дележу общественного корыта и личных сбережений населения в сберегательных кассах государства.

Даже видные артисты, типа Караченцева... "МММ-инвест... -- сделает ваш ваучер

золотым..." -- шалопаи /насколько мне известно -- это 1  0не Караченцев -- В.Б./. Один из видных артистов спросил у другого, куда он вложил свой ваучер. Тот ответил, что он его вложил в щель на кухне... Тараканы, чувствуя подвох, разбежались. Так и Вашу газету.

Такая газета мне не нужна, даже задаром.

*

Ив.Иванский (Бобров)

19.10. --

Вадим Анатольевич, здравствуйте!

Я некоторое время думал, что ответить на ваше письмо-предложение. Спасибо Вам. Вы относитесь ко мне очень доброжелательно. Однако без раздумий я не мог. Причиной тому события 3-4 октября. Я знаю, многие, события эти воспринимают ликующе, хвалят диктаторские устремления Ельцина. Я ко всем диктаторам отношусь однозначно: враждебно. А Ельцин, устроивший кровавую бойню 4-го октября, стал ненавистен. Ни один правитель в мире не решился бы на расстрел собственного парламента. Ельцин на это пошел. Ему нужна была кровь, чтоб расправиться с оппозицией, чтоб устроить эти балаганные выборы, для которых

он приготовил и свою Конституцию, и свои правила.

Получив ваше письмо, я купил специально номер "Курьера", прочитал его и в нем ничего не нашел, кроме восхваления этого человека, ставшего палачом. Поэтому я боюсь, что окажусь для редакции неподходящей фигурой. Не будь этого кровавого воскресенья, наверное, все бы устроилось к лучшему.

Что касается финансовых проблем, то они меня не слишком затрудняют. К тому же я с 1-го октября плачу за проезд на любом транспорте 50%. Ну, а разыскать Вас сумел бы.

Всю ночь с 3 на 4-е октября, да и позднее, я слушал репортажи радио "Свобода" и Би-Би-Си. Они довольно объективно давали обзор событий. Тогда как наши безбожно врут. Врут наглее и больше, чем было прежде.

Вот таковы мои раздумья.

До свидания.

Всего Вам наилучшего.

И.Копысов.

Ваше письмо из Воронежа шло 14 дней. Это по почтовому штампу. Очевидно, ошибка. И.К.

/Первая наша встреча с этим удивительным человеком произойдет на ул.Обороны революции, в той части дома, которую я снимал, 25 ноября. Иван Павлович расскажет мне о себе много интересного. Наш разговор я оставлю, возможно,

для крупного художественного произведения, если мне удастся его написать, а более подробно об этом человеке я расскажу в следующих главах -- В.Б./

*

ГЛАВА XVI

Привожу остальные "черные" письма 1993 года:

Воронежец с 1939 года

19.11 -- прислана бесплатная газета "Второе рождение".

Первая страница: вверху -- "Поздравляем со свободой вседозволенности"; подчеркнуто "отдавший предпочтение чеченцу... русских насилие в крови"

-- подпись "Ваша суть"; подчеркнуто "возможность пересчитывать толстые пачки купюр" -- подпись "Ваша задача".

Вторая страница: у Виктора Спириденко -- "Как растянуть старый анекдот до 300 строк; у Ив.Иванского обведено "О рабстве ты меня спросил..." -- подпись "Надо было спросить о проститутках-писаках"; стрелка указывает на Вячеслава Рвова, обведено "писатель" и стоят "!?"; обведены объявления -- подпись "Лучшее и главное".

Третья страница: у меня -- "Уровень "флагмана", обведено "Листая прошедшее" -- подпись "Далеко от этих "шуточек" вы и не ушли; обведено "Калина"

Последняя (четвертая) страница: у Елены Скляревской -- "Мечта графомана: "Напечатали"; у Аркадия Давидовича -- "Маразмы старого еврея".

Резюме: "Есть дорогие проститутки, есть -- дешевые... Теперь -- бесплатные!" *

А.Ребров

(Воронеж)

29.11. -- прислана бесплатная газета "Второе рождение".

Первая страница: вверху -- "Грязная листовка разрушителя человеческой сути, выпускаемая безнравственным наймитом-свиньей. Выделено "Кто-то стал иметь больше..." -- надпись "За счет кого?"; выделено "Если бы в недавнем столкновении победили противники Ельцина, то кровь бы лилась и по сей день. Она лилась бы и завтра. Много было бы крови. И не только в Москве" -- надпись "Чего в тебе больше: глупости или подлости?"; выделено "Я решил сделать вам маленький сюрприз, а именно, подарить бесплатную газету" -- надпись "За чьи деньги? А?"; выделено "...донести до широкого круга людей свои мысли и переживания" -- надпись "А тебя просили об этом? Нужен ли ты нам?"; выделено место, где перечисляются поддержавшие идею бесплатной газеты -- надпись "Теперь стало ясно кому и за что ты служишь и врешь!".

На последней странице сделаны надписи: "Анекдоты гнусные", "Бред пошляка", "Порнография дерьмового журналиста", "Несчастный недочеловек", "Грязно!"

*

М. (Воронеж)

2.12. -- письмо не правилось --

Послушайте, организаторы вонючих дел, не ложите нам свой мусор и грязь в наши почтовые ящики. Не ищите глупее себя, не надейтесь на дешевую приманку.

Булатова не знаем и знать не хочим, а также подобных ему холуев и лизожопов.

Булатов, ты мрась и сволоч, предлож свои услуги Ельцину.

Поехай на любой завод, там тебе рабочий класс объяснит по-настоящему, чем не надо заниматься.

Свой бесплатный подарок сунь себе в анальное отверстие, со всем ее содержанием".

*

На талонах, принесенных в пункты выдачи газеты, попадались различные слова благодарности, к примеру, Алла Владимировна Павлова написала: "Дай Бог Вам здоровья, добрый человек!" (22.10.)

Талоны присылались и почтой. Случалось, что к талону прилагался текст.

17.11. "Пишу Вадиму Булатову! Пришли газету до Саратова!" (Николай 3  0Макунин).

29.11. "Уважаемый т.Булатов Вадим Анатольевич! Мы: /фамилии и 1  0адреса/ сделали Вам перевод /на Профсоюз литераторов -- я даже не смог его получить -- В.Б./

по 1 руб. (3р). Ждем следующих номеров газеты "Виктория". Благодарим Вас!"

29.11. Капитолина Федоровна Байкова

"Уважаемый тов.В.Булатов!

27/XI я получила вашу газ. "Виктория" и, прочтя ее содержание, прошу Вас принять мой талон.

По причине болезни ног я не могу доставить талон по указанному адресу.

Ваша газета "Виктория" будет единственной возможностью пользоваться литературным материалом.

Уважаемый тов. В.Булатов!!

Прошу Вас, помогите получать вашу газету "Виктория"!! Я, больная учительница-пенсионерка, буду Вам очень признательна!!

Да хранит Вас господь!"

30.11. "Ввиду того, что почта мелочь не принимает, вкладываем деньги вместо перевода /в конверте -- 1 рубль -- В.Б./.

3.12. "Уважаемый Вадим!

С уважением Мария Федоровна".

10.12. Виктор Коровин "Уважаемый Вадим Булатов!

Получил вашу газету "Виктория" от 14 октября 1993 года и появилось желание получать и последующие номера. Хотел лично отнести талон в один из пунктов (лотков), но к сожалению, здоровье не позволило: долго болел, а сегодня даже направляют на стационар в больницу. Поэтому направляю письмом".

По почте в 1993 году было прислано свыше 50 талонов, среди подписчиков Коминтерновский РОВД. Еще около десяти писем без талонов пришло с просьбой подписать их на "Викторию". Среди авторов этих посланий Администрация следственного изолятора N 1 и Сергей Николаевич Риммар, литературный критик.

В то время я наивно верил, что бесплатная литературная газета сможет

подняться и обрести необычайно большой тираж, брать хорошие заказы на рекламу, станет прибыльной, а заодно и сможет со своих страниц влиять на разум людей, нести в себе самые лучшие человеческие качества и прививать их людям.

Что можно еще сказать о событиях уходящего тогда 1993 года.

В ноябре с невесть откуда взявшимися дружками, которых привела моя бывшая, я еду в Москву, ввязавшись в нелепую авантюру, продавать фонендоскопы. В итоге три дня беспробудного пьянства, больная голова и ни одного проданного фонендоскопа.

Вообще, надо признаться, пьянство к тому времени стало для меня очень серьезной проблемой. Разъезды по районным типографиям, где редко когда день обходился без бутылки с директором, огромная нагрузка в работе, которая требовала расслаблений, и имевшиеся всегда в наличии деньги, привели меня к тому, что каждый второй день я употреблял спиртное, пусть хотя бы пиво, но употреблял. У меня уже был случай в том году, когда я где-то порядочно надравшись, подрался с кем-то, и кто-то заехал мне дипломатом, у которого были металлические уголки, оставив на лбу и носу шрамы. А в добавок, в конце года,

поссорившись с сожительницей и выгнав ее из дома, в первый раз (и как окажется, в последний) сел за руль машины в нетрезвом состоянии и выехал в город. Где и был остановлен работниками ГАИ. Мои права отобрали (я их так потом и не нашел, сколько раз ни обращался и в областное ГАИ, и в районное), а ночь я провел в медвытрезвителе. Хотя для этой организации я был довольно трезвым. Здесь могу привести тот факт, что у меня с собой были деньги, на мне висели две золотые цепочки, и все это мне на следующий день вернули

-- случай для милиции крайне редкий. Просто я их заставил вписать при мне в протокол все эти вещи.

Ну, а о том, как прошел процесс "бросания", читайте (в который уже раз) в одной из следующих глав.

*

ГЛАВА XVII

Завершением же 1993 года стало мое письмо к неприславшим (но интересовавшимся) свои работы на МЛК и "Условия литературного конкурса 1994 года":

"21.12.93. --

Мы не получили Ваших конкурсных работ. Здесь возможны несколько вариантов, в том числе:

-- Вы не получили нашего письма;

-- Ваше письмо с конкурсными работами не дошло до нас, либо было украдено из абонентного ящика, т.к. он неоднократно вскрывался;

-- Возможно, что что-то помешало Вам: болезнь, командировка и т.д.;

-- Вас не устроили условия конкурса.

Мы посылаем Вам новые, более подробные условия конкурса 1994 года, но для

Вас -- это условия 1993 года. Также мы продлеваем для Вас участие в конкурсе до 10 января (по штемпелю).

В 1993 г. на конкурс в "сведениях об авторе" нужны только фамилия, имя и отчество, место проживания.

Всего Вам наилучшего. Принимайте участие в нашем конкурсе.

Комиссия".

*

"21.12.93. Условия МЛК 1994 года --

Международный литературный конкурс на русском языке для профессионалов и любителей, учрежденный Вадимом Булатовым, проводится ежегодно.

Работы от проживающих в России принимаются до 30 ноября, от зарубежных авторов -- до 15 декабря (по штемпелю с места отправления) включительно. Корреспонденция, датированная более поздним числом, рассматривается, как присланная на следующий конкурс.

Участие бесплатное.

В этом году общий денежный фонд конкурса на данный момент составляет . . . . . рублей. Призовой фонд может быть меньше или больше. В конкурсе две премии: проза (роман, повесть, рассказ, сказка, очерк, фельетон, зарисовка,

миниатюра, афоризм и т.д.) и поэзия (поэма, стихотворение, частушка, эпиграмма и т.д.). Размеры премий определяет жюри. Можно принимать участие, претендуя на обе премии.

Минимальный объем присланного -- 3 произведения (роман и две миниатюры;

три афоризма; частушка и две эпиграммы; три стихотворения). Максимальный объем не ограничен, но работы принимаются только в одном конверте, бандероли или посылке. Не забудьте сделать пометку "Литературный конкурс". Произведения, участвующие однажды, в последующие годы конкурсной комиссией рассматриваться не будут.

Отсылать работы следует отпечатанными (если на пишущей машинке -- не дальше второго экземпляра через хорошую копирку).

Присланное не рецензируется, но, по желанию автора, возвращается бесплатно.

Все имена участников конкурса с их произведениями, результаты оценок жюри планируется напечатать в специальной брошюрке, посвященной этому конкурсу. Лучшие работы, по возможности, будут опубликованы в журнале "Орел и Скорпион", интересные произведения появятся на страницах газет "Виктория" и "Воронежская ложь". Гонорар авторам в этих изданиях не выплачивается, поэтому автор вправе сделать пометку о несогласии с этим пунктом конкурса.

Все авторы будут уведомлены об изданиях с их участием. Минимальное количество экземпляров они получат бесплатно за счет общего фонда конкурса. Лучшие авторы награждаются дипломами. Награждение лауреатов -- в январе-феврале.

Занявшие первые места и получившие премии в прозе или поэзии в последующие три года могут участвовать в конкурсе, но не претендуя на ту часть призового фонда, где они стали победителями. Даже если они повторно в течение трех лет займут первое место, денежный приз получит тот, кто займет второе (если второй также не был победителем в трех предыдущих конкурсах) или же по обстоятельствам.

Занявшие последние места, из расчета -- одно место на двадцать (полных или неполных) конкурсантов, лишаются возможности дальнейшего участия в литературном конкурсе Вадима Булатова".

И в завершение по 1993 году, как всегда, -- статистика.

Вот почти полный список (за исключением анонимов, или не указавших свою фамилию) тех, с кем мне довелось вести переписку (или встречаться по издательской, литературной и журналистской деятельности) в 1993 году:

Абляев Виктор, Агапов Сергей, Акименко Александр, Акулов Юрий (лауреат МЛК

1995 года в номинации "Поэзия", публикации во многих моих изданиях, в т.ч. первая, автор сборника стихотворений, вышедшего в моем издательстве), Анпилогов Михаил, Артомонова Марина, Ахмуртова Татьяна, Балалейкина Людмила (корреспондент газеты "Энергия"), Беляева Наталья (публикации в моих изданиях, в т.ч. первая), Березина В., Богушев Валерий (публикация в журнале "Орел и Скорпион", его первая), Бокарев А., Болдырев Александр (публикации в моих изданиях), Бугакова Нинель (редактор газеты "Черный квадрат", в настоящее время редактор журнала "Бизнес Черноземья"), Бузова Варвара, Быстренина Валерия, Велигуров Сергей, Волконский Виктор (обладатель Гран При МЛК 1993 года в номинации "Проза", многочисленные публикации в моих изданиях),

альманаха "Лира" и других изданий), Сафонов Евгений, Скрыльникова Инга, Современный Евгений, Соловьев Григорий (автор нескольких брошюр, изданных мною; дебют), Спириденко Виктор (серебряный призер МЛК 1993 года в номинации "Проза", многочисленные публикации в моих изданиях), Степанова Лариса, Сухоруков Александр (секретарь воронежской организации Профсоюза литераторов, председатель воронежского общества пчеловодов, редактор газеты "Воронежская пасека", поэт), Сысоева Майя, Терских Зинаида (лауреат МЛК 1994 года, Гран-При 1993 года (все -- в номинации "Поэзия"), многочисленные публикации, автор нескольких поэтических сборников моего издательства, член Союза военных писателей), Ткачева О., Тощенко Виктор, Трубицын Михаил (председатель елецкого Профсоюза литераторов, поэт, политик, гран жюри МЛК, многочисленные

публикации в моих изданиях), Тюреева Евгения, Федотова Светлана, Фит Иван, Хмелевская Инна, Худякова Любовь, Хуторецкая Лариса, Чеглокова Людмила, Чернова Анна, Чернышева Светлана (многочисленные публикации в моих изданиях, автор двух брошюрок моего издательства), Чухлебова Татьяна, Шелистова Юлия, Шушеньков Александр, Юров Андрей (председатель Российского Профсоюза литераторов, позднее заметная фигура в политике и бизнесе г.Воронежа),

Ягодкин Александр (член Союза российских писателей), Ярцев Николай.

Литературно-публицистическая деятельность:

30 марта -- 2 афоризма ("Сто новейших способов любви..."); 14 мая -- 7 тостов ("Инфа"); 27 мая -- 21 афоризм ("Два слова на память..."); 9 сентября -- 2 статьи, одна заметка и одна миниатюра ("Воронежская ложь" N 7); 30 сентября

-- подпись к фотоснимкам ("Эфир 365"); 14 октября -- рекламная заметка ("Народное слово" Хохольского района) и статья, 5 афоризмов, миниатюра, 5 рассказов и 6 стихотворений ("Второе рождение"); 9 ноября -- 36 афоризмов и 2 стихотворения ("Мечты и реальность").

Фотожурналистика:

6 фотоснимков (1 ранее публиковавшийся) в газетах: "Энергия" -- 3 и "Эфир

365" -- 3. Все фотографии художественные.

В 1993 году я посещал (кроме Москвы, все -- Воронежская обл.):

*

ГЛАВА XVIII

Когда-то очень давно где-то в Западной Украине жил-был мой прадед Дмитрий Кисляк (отец мой утверждал, что дед был поляком, но с такой фамилией существовал в годы оные и велогонщик из Белоруссии, а поэтому смело говорить

в данном случае я не берусь). И вот волею судьбы (не исключено, что за какую-либо провинность перед царем) его занесло в Сибирь. Где он женился на девушке из старинного рода сибирских казаков Булатовых. Сам Дмитрий был светлый, а вот Булатовы все как один выделялись своей, как смоль, чернотой. Так и повелось в дальнейшем: те дети, которые рождались светленькими, были

как бы Кисляками, а те, которые рождались с черными волосами, те унаследовали, считалось, булатовские гены.

Пришлось мне как-то бывать среди Булатовых. Живут они и по сей день в одном

из сел Тюменской области, на окраине с Омской. Там жили (а это было году в 1973) два моих троюродных брата и что-то около семи сестер. С кем-то я там

играл в домино, а со старшим из братьев, на год меня взрослее, парился даже в домашней бане. Младшенький тогда еще крохотным был, грудным.

А у прадеда моего Дмитрия родился сын (а мой дед) Алексей, который женился также на сибирячке по имени Анастасия (моей бабушке по отцовской, получается, линии). У них родилось трое детей: два сына и дочка. Старшего, здорового и чернявого, взявшего булатовскую кровь, назвали Леонидом. Живет он сейчас во Владивостоке. Всю жизнь проработал на кораблях. Был рыбаком. Личная жизнь его сложилась не совсем удачно. Его первая жена умерла, не родив ему детей, а имущество нажитое совместно успела каким-то образом передать своим родственникам, оставив моего дядю Леню, так сказать, на пустом месте. Он женился снова, но дети у него так и не появились. Он, правда, усыновил девочку и даже дал ей фамилию Кисляк, но я ее никогда не видел и очень смутно представляю себе ее имя: то ли Оксана, то ли Анжелика.

за что не узнал бы их. Живет тетя Катя в Казахстане, городе Петропавловск. Там сейчас проживает и младшая ее дочь Наташа, вышедшая замуж и уже, пожалуй, имеющая ребенка. А вот старшая, Лариса, с первым своим мужем прожила недолго: его сбила машина. (Вот и не только в кино такой частой является в семью смерть.) У Ларисы осталась дочка, а через некоторое время она снова вышла замуж, уехала с мужем в Россию и у них родилась опять-таки

дочка, насколько мне известно. Но возможно, что я и ошибаюсь. Из-за порванных со своими родителями отношений, установить этот факт точно не представляется возможным. Да и не столь уж это и важно. Главное -- иметь представление о своих, пусть и далеких, но родственниках. Конечно, это никак не отразится

на чьем-либо материальном состоянии, но внутренне родовая память должна сделать более чистой и более сильной душу, а это в свою очередь, поможет выстоять в любой критический момент.

Дед Алексей ушел на войну с фашистами, когда моему отцу было около двух лет и через два года погиб в бою под Чернушками, там же, где погиб и Александр Матросов. Может быть, поэтому мой отец все время говорил, что наш дед герой Советского Союза (позже я выясню, что это не так: всего двое Кисляков были награждены таким званием -- летчик и медсестра, но они лишь однофамильцы).

Мать моего отца, по моим сведениям, всю жизнь прожила в деревне, проработала

в совхозе, а выйдя на пенсию, разводила в своем хозяйстве живность и каждый год два раза присылала нам в посылках тушки гусей и сало, кстати, очень вкусное, с мясными прослойками. Будучи совсем старой, она переедет жить к своей дочери в Петропавловск и вскорости умрет, не пережив праздной городской жизни.

Отец мой до армии тоже будет работать в совхозе, потом отслужит в Бурят-Монголии и после срочной службы останется на сверхсрочную, получит звание ефрейтора и оклад в 70 рублей. Его пошлют служить в Воронеж. В этом городе он и познакомится с моей мамой.

Генеалогическое древо, отражающее родню и предков моей матери, представляется мне куда более неизвестным и загадочным, чем познания о родственниках и предках отца. Во-первых, из ближайших родственников мамы довольно подробно

я знаю только о моей бабушке, ее маме. А во-вторых, ни бабушка, ни мама

почти не говорили ни о своей родне, ни о себе. И иногда сведения о их жизни приходили ко мне случайно из уст почти незнакомых мне людей.

Бабушка Лидия Михайловна родила мою маму Жанну Николаевну в

восемнадцатилетнем возрасте в городе Буй Ярославской (а в настоящее время Костромской) области. С отцом моей мамы она разошлась, вероятно, еще до войны. А моя мама видела своего отца потом только раз, когда сама к нему приезжала повидаться, застала его пьяным; он предложил ей деньги, суммой меньше полдоллара, но она отказалась и, не найдя в этой встрече ничего привлекательного, оставила своего папашку спиваться дальше.

В войну мои бабушка и мама эвакуировались за Урал. По дороге их бомбили, и

по семейной легенде в одну из таких бомбежек моя мама ушибла ногу, и впоследствии у нее развился туберкулез кости. Она чуть не умерла в детстве и восемь, десять или аж двенадцать лет провела в различных больницах, лечебницах и санаториях. Она смогла окончить всего четыре класса средней школы, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Чего не скажешь о ее маме, которая в послевоенные годы, совсем молоденькой женщиной обучала старых рабочих и крестьян грамоте. В военные годы Лидия Михайловна познакомилась со вторым своим мужем, к сожалению, его имени-отчества я не знаю. Затем он уехал в конце войны в Польшу и не вернулся к бабушке. Все с кем он ездил туда, вернулись, а он вроде как погиб. Но факт его смерти не был установлен, могила не была найдена. И кое-кто считают, что он просто бросил бабашку, хотя сама Лидия Михайловна до конца своих дней любила его и верила в то, что он погиб (или же хотела в это верить).

После войны мои мама и бабушка переехали жить в Воронеж и жили во дворе

между Кольцовским сквером и ул.Пушкинской в коммунальной квартире. Мама переписывалась с одним китайцем, папа которого имел какую-то фабрику и свою киностудию. Этот китаец сделал маме предложение (или что-то вроде этого) и хотел приехать в Воронеж за мамой. Но внешнеполитический курс нашей страны дал сбой, взаимоотношения с Китаем ухудшились, и наша сторона не разрешила импортному жениху вступать на нашу землю. Но к тому времени у мамы на примете был уже мой папа, за которого она и вышла замуж 19 декабря 1961 года, а через десять с половиной месяцев на свет появлюсь и я.

Чтобы завершить полную картину о всех моих дальних и близких родственниках еще могу сказать, что в Воронеже живут двоюродные мамины сестры, носящие фамилии Ряжских и Решетняк. У бабушки было две родных сестры. Они жили в Юже

Ивановской области. Самую старшую -- Катерину (бабу Катю, как мы ее называли), оставшуюся без мужа, со временем отправили в дом престарелых, где она и умерла. Моя бабушка -- младшая из сестер -- умрет следующей. А средняя

-- Антонина -- завершит свой путь совсем недавно (или в конце 96-го, или в начале 97-го). У бабы Кати детей не было, а Ряжских и Решетняки -- дети "тети Тони" (так мы ее называли). В детстве я встречался и со своими воронежскими троюродными братьями и сестрами, но до последнего времени поддерживал связь только с Юрием Решетняком. Он не женат. Его сестра не так давно вышла замуж. О Ряжских я ничего не знаю. У них тоже вроде бы дочь и сын где-то почти моего возраста.

Как я уже отмечал, бабушка преподавала в каком-то заведении по повышению квалификации или чего-то там в этом духе. Директором этого учебного

заведения был полковник запаса Владимир Алексеевский. Вот с ним-то моя бабушка и сошлась перед тем, как мама познакомилась с папой. Позже они объединили свои квартиры и получили шикарную трехкомнатную в центре на ул.Цюрупы. К тому же у деда был огромный сад за Острогожской.

И вот сейчас мы, наконец-то, и подходим вплотную к моему рождению. Это произошло 1 ноября 1962 года в половине четвертого утра в роддоме на ул.Вайцеховского. Вес мой был чуть выше четырех килограмм. По словам моей матери, я родился мертвым, задушенным пуповиной, но врачам удалось вдохнуть в меня жизнь. Правда, это не пройдет для меня бесследно, и в дальнейшем у меня появится "шумок в сердце", неизлечимый порок, с которым, как утешали позже врачи, можно жить долго.

Все это произошло потому, что у мамы отошли раньше времени воды, врачи не придали этому значения, мать тогда мало что в этом понимала, и несколько лишних часов, а возможно, и минут могли стать для меня роковыми.

Отец мой неделю, что мы с мамой были в роддоме, пропьянствовал, пришел

только однажды и принес маме в подарок буханку черного хлеба. Нас выписали седьмого ноября, тогда этот день отмечали как день Великой Октябрьской Социалистической Революции.

*

ГЛАВА XIX

О "кусочке" своего детства я написал в очерке "Призрак счастья". Вот он:

"Обычно, когда чего-то желают шаблонного, обязательно упоминают и счастье. А легко ли это -- быть счастливым? Может ли "бесконечно" долго продолжаться то, ради чего, как надеются многие, мы появились на свет и живем.

Когда я ходил во второй класс, дед с бабушкой разошлись и разменяли большую трехкомнатную квартиру на две: мы переехали в двухкомнатную хрущевку на Степана Разина (вскоре квартиру на левом берегу получит и бабушка), а

Владимир Алексеевский, так звали деда, стал проживать в доме номер четыре на площади Ленина.

Дед был неродным, Лидия Михайловна сошлась с ним еще до моего появления.

О детях его я ничего не знал и не знаю до сих пор. А родных дедушек у меня

не было: отец отца погиб на фронте, а отец мамы спился где-то в Ярославской или Вологодской области. И в памяти из детства у меня сильнее чем родители запечатлелся дед. И по городу он меня таскал, и в рестораны обедать с собой брал, и с девушками молодыми мы вместе знакомились, и вкус к коллекционированию привил: покупал марки, а на дни рождения дарил подписанные кляссеры, и книжки-раскраски сделал моими неотлучными спутниками, и кукурузные поля мы посещали, а дома варили до сих пор любимое мной блюдо

-- сочный, горячий, с солью и сливочным маслом кукурузный початок, и в Сочи отдыхать ездили (правда, родители говорили, что он за все брал с них деньги, но в детстве разве это осознаешь, а ценишь только внимание к тебе), и, самое прекрасное, что я помню из крохотного детства -- "безоблачные" летние дни на дальних садах за Острогожской: утренние солнечные зайчики на фанерных стенах, а сквозь окна работающий в саду дед, обилие зелени и вкуснятины, растущей под ногами и над головой, дальние походы по садовым улицам, вечерние сидения у костров и суп из копченой колбасы, приезд дяди Лени из Владивостока и первая долька настоящего ананаса (а вторая была в прошлом или позапрошлом году). Я поливал деревья и клубнику, вскапывал грядки, на которых ничего не сажали, полоскал руки в металлической бочке, ловил кузнечиков и гонялся за мышами.

У меня там была своя яблоня -- белый налив, которую, как мне говорили, посадили в честь меня.

В детстве у меня почти не было игрушек, разве что мишка, рычащий тогда, когда его наклоняли. Но он сидел на диване и играть в него не разрешалось

(поэтому он и дожил до сегодняшнего времени и хранится мной как одна из самых дорогих реликвий). А деда Володя набил как-то старый бабушкин чулок ватой и тряпками, зашил его, нарисовал химическим карандашом глаза, нос и рот, а потом и еще одну или две таких же игрушки сделал и приподнес нам с братом. Вскоре я и маленький Олежик уже не нуждались в чьей-либо опеке. Повытащив

все носки, что находились в доме, мы стали играть в то, что в истории нашей семьи осталось как "игра в носки".

Предметы одежды стали нашими солдатиками: всунешь в носок карандаш или ручку -- вот тебе и боец с винтовкой или автоматом, дашь ему несколько

пуговиц -- гранаты, воткнешь меж страниц книги небольшую палочку -- броневик с пулеметом, а если на большую книгу положить поменьше да длинный карандаш пристроить -- тяжелый танк с пушкой. И что самое главное -- мы были счастливы с братом и не предполагали даже, что детство может быть иным, или, по

крайней мере, разительно отличаться от нашего.

Когда я пошел в школу, на сэкономленные от обедов копейки стал покупать солдатиков, и "носки" отпали сами собой.

Всем своим бесшабашным детством я и был обязан деду Володе. Мне запомнились его глаза, подолгу устремленные в одну точку, отрешенные от сего мира.

Справедливости ради стоит отметить, что в следующей, более взрослой части жизни, деда заменила бабушка, и уже к ней тянулись романтичные и сентиментальные порывы души. Да и к родителям своим у меня найдется

немало слов хороших, но так уж часто получается, что "славу" у детей стяжают

бабушки и дедушки (я свою старшую дочь тоже вижу раз-другой в месяц, а то и того не бывает).

Но а тогда, в феврале 1972 года, мы переехали на Степана Разина, и я заскучал. Из моего существования ушло что-то такое, что составляло большее, чем мое существование. К счастью, родители, разрешили мне встречаться с дедом, и ждать еженедельной встречи в Петровском сквере стало чем-то вроде подвига, а короткие встречи пролетали мигом блаженства в раю, как если бы он являлся реальностью на самом деле.

Иногда на встречу с "дедой" я приводил братишку. Дедушка приносил нам гостинцы, гулял с нами, а однажды даже свозил на площадь Ленина и показал свою квартиру.

Как-то раз, после одной из таких встреч, я пошел с Олежкой домой. Но в Петровском сквере путь нам перегородил Пончик, так звали хулиганистого мальчишку, года на два старшего чем я, и встречи с которым всегда вызывали

у меня подавленное настроение. С Пончиком находились еще два мальчишки: они играли в догонялки и стали пытаться в грубой форме заставить и нас принять участие в их игре, причем в роли догоняльщиков. Приятный туман после чистой и радостной встречи рассеялся мгновенно. Окунуться в недружелюбную атмосферу после маленького, и в то же время большого, счастья -- было равносильно чему-то очень страшному, жестокому и беспощадному. Я отказался, но братишку они заставили догонять их.

Наблюдая издевательство над своим братом и, понимая, что ничем не могу помешать, так как меня обязательно бы избили, мне вдруг ужасно сильно захотелось вновь встретиться с дедом, обнять его и прижаться к нему, снова получить маленький кусочек детского счастья. Я развернулся и побежал из сквера, через дорогу, на троллейбусную остановку. Я знал, что должен

увидеть ЕГО, и меня ничто уже не могло остановить.

Вскоре ко мне присоединился и Олег. Оказалось, обидчики решили, что я побежал звать кого-то на помощь и, струсив, ретировались. Мы сели в троллейбус и поехали к деду. Мне в то время исполнилось десять лет, а брату не было и восьми. Но мы удачно и довольно быстро доехали до площади, дошли до нужного дома, определили подъезд и поднялись до заветного этажа. Позвонили. Дверь

не открывалась. Брат, наверное, чувствовал то же, что и я. Внутри меня начинала скапливаться сила, последствия выхода который совершенно мне не представлялись... И отчаяние, безысходность. Еще немного и...

По лестнице поднимался наш деда Володя с двумя бутылками кефира. Вытянув руки вперед, мы бросились к нему, прижались и плакали, не давая подняться на площадку и открыть квартиру. Я плакал и знал, что я самый счастливый человек на планете. Счастливый, потому что у меня есть такой дедушка.

А что было потом -- я не помню. Дни, месяцы канули, не оставив о себе ничего. Все стерлось. А этот случай запечатлелся яркой вспышкой огромной звезды

на моем маленьком небе.

Прошло время, дед продал дачу, положив деньги от нее в свой карман. Родителям моим это не понравилось, и они запретили наши встречи. Даже когда, спустя много лет, мы всей семьей прогуливались по проспекту Революции, а навстречу нам шел старенький дедок все время в одном и том же берете, мама сурово шептала: "Не вздумайте здороваться". Так и проходили мы мимо, искоса подглядывая (именно так) друг на друга.

В 1981 году Владимир Алексеевский женился на моей ровеснице и прописал ее в своей квартире. Через полгода, в 1982 -- он умер. Родственники, как я полагаю, не объявились. Я же в 1981-82 гг проходил службу в армии и узнал о случившемся только после демобилизации.

Мне бы очень хотелось сейчас побывать на его могиле, да о ней ничего не известно".

ГЛАВА XX

Повесть "Острожно, свекровь!" Маргариты Бердышевой (Марины Бердс).

/Избранные места/

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О Н К О Д И С П А Н С Е Р

...Обращаюсь к приятельнице, дальней родственнице покойного местного медицинского светилы: "Таня! Так и так. Нужен опытный специалист. Никак не могу выйти на нужного человека". "Есть такие". Договорились. Завтра днем. Если один не поможет -- другой на подхвате. Жду с надеждой. Утром -- звонок: "Ты представляешь! ПЕРВОГО ВЧЕРА ПО "СКОРОЙ ПОМОЩИ" В БОЛЬНИЦУ ОТПРАВИЛИ, ВТОРОГО СЕГОДНЯ, ПРЯМО С РАБОТЫ, ТОЖЕ ПО "СКОРОЙ". Опять прокол...

*

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ТАТЬЯНА И ВЛАДЛЕН

**** Писать -- это особый способ разговаривать: говоришь, и тебя не перебивают.

***** (Жюль Ренар)

Татьяна /доживших несколько больше, но все 3  0они остались инвалидами -- В.Б./. Несколько клинических смертей, постоянные комы, в семнадцать лет

-- трофические язвы (хотели ампутировать ногу, но помогла знахарка). В

двадцать три года Татьяна вышла замуж. С родителями мужа складывались сложные отношения. Татьяна забеременела /а если бы отношения были простыми? -- В.Б./.

"Вижу -- машина едет, за рулем пусто. Что за черт? Пригляделся -- Ника: "До свиданья, дядя Коля! Я поехала!" Хорошо, что путь кислородный баллон перегородил. Врезалась. Цела. Машину, правда, покорежило /сам факт "угона" трехлетним ребенком весьма сомнителен -- снятая со скорости, машина могла покатиться под уклон; разукрашивать обыденные ситуации и выдумывать собственные -- отличительная черта Ольги -- В.Б./.

После традиционного стола детей отправили гулять: "Пусть они поиграют сами

под окнами". И правда, что тут такого? Зине уже пять, Ника на год старше,

вот еще две девочки более взрослые подошли, и нам все видно. "Таня, -- говорю, -- но наша Штучка такая, что нас в поликлинике без очереди пропускают. Мамы

с грудными младенцами: "Идите, идите! Мы лучше подождем!" Я ее однажды на пять секунд без руки оставила -- в кошелек полезла. Глядь -- Штучки нет. А она уже по остановке круги нарезает и всем женщинам юбки задирает до самой шеи". "Да все в порядке будет. Тебе и тетя говорила, что ребенку нужен детский коллектив". Прошло минут десять. Раздается вой. Сначала чей-то, потом Зинкин. Я вылетаю: Зинка орет, аж штаны мокрые. "Что такое?" "А-а! Я девочку с велосипеда столкнула, а ее мама, тетя в очках, меня избила!" "Где она?" "Вон!" Толстая дебелая баба с младенцем на руках прогуливается по улице. Я к ней:

"Ты зачем моего ребенка стукнула?" "А зачем она мою дочку в канаву свалила?" "На это есть родители -- приди и пожалуйся, а чужого ребенка бить не смей". Та хмыкнула и отвернулась. Если б не младенец на руках, я бы ей показала, а так просто за волосы оттаскала (неудобно было драть волосы и одновременно ее ребенка поддерживать, чтоб не свалился). "Волчица!" -- верещала она. 3

В конце концов за все досталось имениннице. Вечером пришел пьяный муж тети в очках и вывалял бедную Таньку в кустах /жаль, что не отмахал; со слов Ольги, Михаил ударил ее кулаком в лицо -- В.Б./. Валька бурчал: "Танька, конечно, ничего, добрая, но вокруг нее всегда витает какая-то опасность. Недаром у нее масса приключений".

Чтобы не раздражать тетю в очках, мы решили пока к Таньке не ходить. Таня еще несколько раз появилась, потом пропала. (Это ее почерк.) Ничего о ней не было

слышно до этого лета. Вдруг вечером звонок: "Марина, это я, Таня. Я очень хочу тебя видеть. Ты мне очень помогла". "Это ты о тете в очках?" -- спрашиваю.

"Да ну, там все выяснили. Ее муж -- мой одноклассник. Он протрезвел и ей рожу начистил. Я о другом. Ты меня от глаукомы вылечила, мои врачи руками разводят и глазам не верят. И дозы инсулина после твоего лечения в два раза снизились. Я чувствую себя очень хорошо. А тогда, прошлым летом, я попала в автомобильную катастрофу /с пьяными друзьями -- В.Б./. У меня было сотрясение мозга. Я в больнице лежала. А потом мы помирились с Владленом".

Таня привела своего мужа и Нику ко мне на прием. У Владлена обнаружилось весьма паршивое здоровье и страхи смерти. Еще он злоупотреблял алкоголем.

Ника за год возмужала, Татьяна жаловалась на ее расторможенность. Я бы сказала, что это больше походило на некоторую невоспитанность. Это понятно: Танька с Владленом живут одни, а Ника -- у деда с бабкой, которые в ней души не чают.

Татьяна пригласила нас к себе. Завязалась дружба. Как ни странно (Вале трудно угодить) моему супругу понравился Владлен, с Татьяной я находила огромное удовольствие в общении, несмотря на ее склонность к, мягко говоря, преувеличениям. Ника и Зина друг друга обожали.

В один из зимних вечеров мы вчетвером сидели за столом. Были смешки в адреса наших близких родственников. Потом мы заговорили о строительстве, и я пошутила: "Ребята, давайте строиться с нами и будем вместе отбиваться от врагов". "Давайте", -- наивно согласились остальные. За две последующие недели мы сильно сплотились и оформили конкретную программу деятельности: мы вчетвером достраиваем дом на нашем участке, добавляем мансарду Владику под кабинет (пусть он там сидит как в скворечнике и поет свои задорные песни!), живем в коммунальных условиях и копим деньги, чтобы купить соседний участок, где наследники умершего хозяина сдают дом студентам /хозяин тогда был жив, к нему приходила женщина, которая, по-видимому, следила за порядком в доме

-- В.Б./ -- и там строим еще один дом по образу и подобию предыдущего /тогда разговоры 3  0сводились к одному-двум метрам вдоль забора, чтобы построить гараж

-- В.Б./. Свои две комнаты в старом доме я отдаю сестре и матери -- пусть всем будет хорошо. И можно спокойно путешествовать -- есть кому поручить приглядывать за квартирой.

Вот в такую-то дружественную обстановку попали мы с Валентином после напряженной атмосферы его родительского дома, где круглосуточно были начеку. *

ГЛАВА XXI

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ("Осторожно, свекровь!" Марины Бердс -- Маргариты Бердышевой) К О Ч Е В Н И К И

/В сокращении -- В.Б./

*** Звери, живя вместе с нами, становятся ручными, а люди, общаясь друг с другом, становятся дикими.

***** (Гераклит)

-- Со старым Новым годом, дорогие товарищи! Нас выгнали из дома, и мы пришли к вам жить!

-- Правда?! Ой, как хорошо! Вас действительно выгнали?

-- И еще в какой торжественной обстановке! Т.Ж. и Л.Х. давали прощальные гастроли, были ослепительны и в таком ударе!

Мы решили жить здесь. Вечеров пять подряд то с Таней, то с Владленом ходили к Т.Ж. забирать вещи. Т.Ж., конечно же, устроила еще один спектакль, но он быстро закончился. Пока я копалась в ванной комнате с замоченным бельем, она раз десять заходила в нашу бывшую спальню, где Валентин и Таня укладывали книги: "Валя, возьми, я постирала твои трусы, а носки еще не успела". Валька терпел, терпел -- не выдержал и вышел во двор, пока я не подойду к нему на подмогу. Т.Ж. сразу к Таньке: "Таня, ты можешь поверить, что я травила Зину?" Танька мне жалуется: "Так и так". Я внесла коррекцию в поведение свекрови: "Вы, кажется, о чем-то Таню спрашивали? Могли бы спросить у меня. Я тоже до сих пор не могу поверить, что вы травили Зину. Не советую много говорить с нашими знакомыми, а то мне придется поговорить с вашими. Мне тоже есть, что сказать и даже показать"...

...Часть вещей мы уже перевезли к Татьяне и расставляли посуду по полочкам.

-- Не надо, не надо, это наше дело, кто к нам подселился, до лета здесь хозяева мы, мы заплатили за год вперед. Кого хотим, того и подселяем.

Прошло около недели. Зинка меня всячески избегала: "Ты противная мама, у тебя родинка на губе, не прикасайся". И липла к Татьяне. Я уже давно утратила малейшее чувство ревности и махнула рукой. Это было мне даже приятно: Татьяна отвечала моему ребенку взаимностью. Было достаточно оснований объяснить детское поведение: истерики при коклюше заставляли меня ее хлестать по чем попало, иначе она могла бы захлебнуться рвотными массами во время приступа. Но зашло уж слишком далеко: только я к ней подхожу -- она тут же убегает из комнаты. Пора положить этому конец...

...Беседа продолжалась почти два часа. После этого Зина бегала за мной хвостом и висла на шее так, что я не знала, куда прятаться от этой компенсации чувств. Но и с Татьяной у нее оставались хорошие отношения.

Время шло, хозяевам все не докладывались. "Пусть сами объявятся, а там видно будет", -- решили Таня и Владлен. Наконец, пришла Нина: "Я-то не против, но мой брат... У него крутой характер, а две комнаты принадлежат ему". Брат пришел через день: "Вот такие дела: буханка хлеба стоит больше ста рублей, доплачивайте еще сто двадцать тысяч, иначе в свои две комнаты армян пущу. А с вами, друзья хорошие (в наш адрес), у нас особый разговор. Если вы останетесь..." "Нет, мы не останемся". "Ага, значит, остаются прежние жильцы. Доплачивайте". "Так мы уже заплатили за год вперед! А сейчас те деньги тоже, с учетом инфляции, выросли. Вы же их получили сразу -- и сразу потратили". "Ничего не знаю! Нет -- так выселяйтесь!" /Через год он умрет от рака легких -- В.Б./

-- Вот так, Владик, доверять на слово. Везде должен быть юридический документ. Ты ему доплатишь -- Нинка, глядя на него, тоже потребует, чем она хуже? Потом опять цены на хлеб возрастут. Давайте переедем в мои законные две комнаты, которые пустуют с лета. В тесноте, да не в обиде! Милка грозиться лжесвидетелями не будет -- у нас свои найдутся. Стройка -- вот она, под носом. И за квартиру платить не надо -- это "плюс". "Минус" -- моя сестра. Надо все обдумать, чтобы поменьше сталкиваться. А в Нинкины две комнаты впихни свои бумаги и обоснуй там свою редакцию.

-- О, это идея! А что тесно -- это пустяк.

"Нелепая это идея -- жить с другой семьей, когда все нормальные люди

М.Т., моя мать, была как всегда индифферентна, лишь бы ее не трогали: "Сначала я подумала, что это ужасно, а потом пересмотрела взгляды -- ничего страшного".

Тетя Лира не то чтобы пересмотрела, но смягчилась: "Ладно, живите пока. Если

в таких условиях не переругаетесь, значит уживетесь и в новом доме".

М.Т. и Мила были предупреждены, а согласны или нет -- это меня не касается: моя треть дома. "Кого хотим, того и подселяем", -- как говорила Таня.

Сначала, видно, до Милы не дошло, но когда она увидела привезенные вещи... Диалог звучал в присутствии Татьяны.

Мелена: -- Я не допущу, чтобы здесь жил кто-то еще. Я не хочу, чтобы вы строились вчетвером!

Я: -- Тебе ж лучше, построимся за одно лето, а вам останется моя часть.

Мелена: -- А я не хочу, чтобы здесь хозяйничали чужие! Я вызову милицию, и

она их выселит.

Я: -- Ничего не выйдет: закон на нашей стороне.

Мелена: -- Ваше строительство незаконно! Я не допущу! И вообще, если еще раз понадобится МОЯ подпись. Я любой документ подпишу только тогда, когда ты

или мама отпишете МНЕ свою жилплощадь. Я решила, что МНЕ мало.

Я: -- Ты уже подписала все, что от тебя требовалось, можешь не волноваться. Пора бы научиться на своем горьком опыте: все твои затеи против меня идут тебе во вред, а я от них только выигрываю. И это понятно почему: я в первую очередь думаю о том, чтобы тебе было лучше. А ты мой альтруизм не хочешь признать. Твои вспышки сиюминутны и затмевают здравый смысл.

Мелена: -- Ничего подобного! Мне очень хорошо!

Я: -- (Смотри, как бы не было еще лучше.) Это позиция "сладкого лимона". /ПОЗИЦИЯ "СЛАДКОГО ЛИМОНА" -- разновидность психологической защиты по типу самообмана: когда человеку стыдно признаться, что он в незавидном положении, он говорит, что то, что есть, ему очень нравится ("мой лимон сладкий!")

-- М.Б./ Посмотри на себя со стороны.

Мелена: -- В общем, я сказала, что это будет незаконно и я буду судиться.

Я: -- Ну что ж! Придется узаконить. Как говорят мусульмане -- видит бог: я этого не хотел. Пеняй потом на себя.

Потом Мелена обратилась к Татьяне с официальным заявлением, что разобьет нашу компанию.

"Да, Таня, это она может. Вот тебе моя Михайловна скажет (она ее с рождения помнит): "Где Милочка ни появится -- всех рассорит". Сейчас Милу повыгоняли все друзья за это да за бутылку. Будь внимательней, не сближайся с ней. Она хитрая".

*

ГЛАВА XXII

ГЛАВА  2  0ОДИННАДЦАТАЯ ("Осторожно, свекровь!")

Н О В А Я Ж И З Н Ь Н А С Т А Р О М М Е С Т Е

**** Когда ж постранствуешь, воротишься домой,

**** И дым Отечества нам сладок и приятен.

***** (Чацкий)

Наши две комнаты оказались довольно емкими и поглотили огромную кучу вещей. Вечером мы собрались на семейный совет, выяснить, кто есть кто. Владлен

-- главная материальная база. Я ему буду давать установки на крупные заработки и еженедельные взносы налично по сто тысяч. Валентин -- прораб. На Татьяну возложим кухню. Безусловно, мы с Валиком в менее выгодном положении, но что мы, считаться будем, что ли?

К Владлену предъявлялись два требования: 1. Не сморкаться в полотенце М.Т.; 2. Закодироваться от алкоголизма. С первым справиться было гораздо сложнее. Второе прошло на "ура".

Это, конечно, был цирк. Наркологические коллеги, которых я знаю и к которым мы с Таней привели своих мужей, сделали свое дело блестяще. Валентин отстрелялся первым. "Я чуть не умер", -- с зеленым лицом рассказывал он о своих ощущениях лечащему доктору. Я и Таня переглянулись с одной и той же мыслью: "Представляем, каким вернется второй..." Владика ввели под руки. Он был покрыт лиловыми пятнами и мелко дрожал. Когда, наконец, он снова обрел дар речи, матюгался хорошо поставленным голосом, непрерывно, до самого дома. А на другой день мальчики оклемались и что-то долго вычисляли, потом стали

излагать свои истины: "Эти сволочи..." "Валя! Владлен! Какие вы неблагодарные! Вам оказали такую услугу..." "Ага, чуть не убили, и как же нам их после этого называть, голубчики, что ли? Ну так вот, эти... что сделали: наговорили нам всякой брехни, сказали, что вводят специальный препарат, ввели какие-то витамины. Потом дали спирта и специально остановили нам дыхание, чтоб мы думали, что от него. Обманули, гады. И деньги содрали!" "А ты, Валик, выпей

-- и узнаем, обманули или нет". "Ага, а вдруг условный рефлекс остался: я выпью, а от самовнушения дышать не смогу". "Ну, а если пить боишься, какая тебе разница, что вводили, главное -- цель достигнута". "Все равно

-- сволочи".

/Когда у меня парализовало дыхание, я немного еще попытался дышать, но когда

понял, что это бесполезно, решил, что медики что-то напутали и мне придется умереть. Тогда я просто расслабился и решил принять смерть достойно. Видя, что я не подаю признаков жизни, врачи начали совать мне кислородную маску, но все равно у меня ничего не получалось: когда они говорили "Вдох", я уже выдыхал, и наоборот. Но все-таки дыхание вернулось ко мне, как и было задумано врачами-садистами. Через некоторое время за жалобы от клиентов их контору прикроют -- В.Б./

Побочных действий, кроме легкого испуга и Владикова поноса (у него это обычная реакция на стресс) не было. Это хорошо, что среди моих коллег

встречаются приятные исключения, которые что-то могут по своей специальности.

Что касается первого требования, то рука Владлена так и тянулась к чужому полотенцу. Чаще он останавливался: "Ох, да!" -- и вытирался рукавом. Но он оказался способным и через месяц научился пользоваться даже салфеткой.

У Татьяны было несколько талантов: одеваться по три часа, наводить беспорядок за две минуты, без умолку болтать (причем разговорная речь всегда была замедленной) и транжирить деньги, к тому же чужие, так как своих не имела. Как-то в начале нашего взаимосуществования я дала ей несколько тысяч, чтобы она купила все для стола. Таня пробыла в магазине около пяти часов: то с одним встретилась -- поговорила, то с другим. Наконец, пришла: "Я купила колготки, тебе и себе, и вот какую сумочку!" "А мужиков чем кормить будем, колготками?" Достает две маленькие консервные баночки: "Вот". Я вспомнила, как в порыве страсти Владик орал: "Сука, ты меня разорила!" Но все-таки сделала еще одну попытку. На этот раз Таня покупала сметану и вернулась быстро, так как на оставшиеся деньги возвращалась на такси. А в связи с тем, что магазин находится рядом, Таня специально проехала две остановки на

трамвае, чтобы оказаться подальше, ибо на близкое расстояние такси не повезет. Я попыталась прочитать Татьяне мораль -- плюнула, подумала, что домохозяйка она хреновая, и в новый дом придется нанимать отдельное другое лицо. На

Таньку ставить нечего. И взяла все в свои руки: после работы я шла в магазин, затем дома перемывала посуду, убирала (в том числе за Танькой) хлам. Та готовила обед -- и на том спасибо. Наши конфликтики сразу кончились. Единственная претензия у меня к ней была такая:

-- Таня, стирай белье не здесь, а (как я) у меня на работе, чтобы не сталкиваться с моими родственниками.

-- Где хочу, там и буду.

-- Мы договорились на этих условиях, я специально тете Саше доплачиваю пятнадцать тысяч, чтобы использовать ее домик после моего рабочего времени

как банно-прачечную. Ты вспомни: в доме, что вы снимали, не то, что горячей воды -- стока и того не было, все ямы переполнены, тазы и ведра в снег выливали. Где ты стирала? У мамы. Это намного дальше, чем через дорогу перейти, как здесь.

-- Мне Владик разрешил здесь стирать, я так и поступаю.

-- Таня, подумай, что из этого выйдет: приедет из Москвы Мила, ее взбесит постоянно занятая ванна. Ты нарвешься на скандал.

-- У нас с Милой прекрасные отношения.

Да уж... Пока я, Валя и Владлен крутились на работе, две безработные истерички -- Таня и Мила -- нашли общий язык в кухне за чашкой кофе с сигаретой.

-- Таня, ты помнишь, тебе Мила ясно сказала, чего она добивается: разбить наш союз.

-- Ты ничего не поняла. Я выступаю как дипломат. Я хочу ее ублажить, чтобы она не мешала нам строиться.

Игры двух истеричек были весьма забавны. После того, как Мила выплюнула свои

Тогда Мила начала новую игру: "Я хочу купить однокомнатную квартиру, а свою комнату продать". Таня кинулась с предложением: "Пусть Владлен ей квартиру купит, а комнату возьмет взамен, тогда она не будет мешать нам строиться". "Слушай, благодетельница, ты уже показала себя в маркетинге, лучше больше не подавай Владлену своих инициатив, а то он тебя когда-нибудь убьет. У него и так найдется, куда деньги девать. Например, кирпич купить. Да и мне ты что предлагаешь: я десять лет ждала, когда Милке грузины под зад коленом дадут, и она прилетит назад к разбитому корыту, чтобы жить вместе с мамочкой. Они просто созданы друг для друга, а ты их разлучить хочешь, чтобы М.Т. не с кем ругаться было, и она бы меня совсем съела". "А я на что? Мне М.Т. нравится, я люблю с ней общаться". "Пусть они лучше общаются друг с другом".

*

ГЛАВА XXIII

("Осторожно, свекровь!" Марины Бердс -- Маргариты Бердышевой)

И все-таки, пока Мелена вот уже третью неделю пребывала в гостях, взаимоотношения нашей четверки окрепли. Значительно повысилась Танькина трудоспособность (как известно, она стирала и еще даже мыла кастрюльки) и понизилось количество мордонабиваний в 30 раз (за последний месяц Владлен

набил рожу жене всего один раз, а не ежедневно, как раньше) /за всю совместную жизнь  2я 0 сделал это не больше, чем пальцев на одной руке, и во всех случаях виновата была Ольга: она первой распускала руки (один раз даже пробила мне голову), а мне приходилось отвечать ей в целях самообороны -- В.Б./ 1. 0 Я оформила дарственную своих метров на двоих новых хозяев (Валика и Владика). Теперь наше строительство стало совсем законно, как хотела Мила. С Владленом

у меня началась серьезная психологическая работа. Я внушала ему установки на миллионы.

Владик никак не мог поверить:

-- Да ну, это совпадение. Как это можно сделать?

-- Очень просто: я внушаю тебе, что ты большое яйцо, и только к тебе нужно обращаться с заказами. Ты ходишь постоянно по нужным тебе организациям, которые знают, что ты печатаешь бланки. Все вокруг серо. И вдруг идешь ты -- и светишься (своей самоуверенностью): такой нахальный и такой задумчивый. И они сразу тебя -- цап! И к тебе на удочку!

-- Да ну, чепуха какая-то. Ну вот дай мне установку: мне нужен миллион наличными.

-- Хорошо, попробую.

На следующий день Владлен пришел из бухгалтерии:

-- Ты мне не ту установку дала. Ко мне сегодня баба подходит: "Я слышала, что вы гараж продаете. Я бы его купила за миллион прямо сейчас". А я подумал, что этого мало, и отказался.

-- Ну и кто тебе виноват? Сам просил, а брать не хочешь. Есть такой анекдот: "Утопающий в Венеции тонет, на крышу влез и богу молится. Лодка к нему подплывает: "Садись!" "Нет, -- говорит, -- мне Бог поможет". Вертолет лестницы выбрасывает: "Влезай!" "Нет! Мне Бог поможет". Утоп. На том свете с Богом встречается: "Что ж ты, господи, не внял моим молитвам?!" А тот ему в ответ: "Ага, а лодку с вертолетом к тебе кто посылал?!" Так и ты, Владик.

-- А я все равно не верю.

-- Да не верь, лишь бы результат был. У тебя сейчас заказов на пятнадцать миллионов за один месяц. Когда такое было.

-- Да вообще-то не было.

-- Подожди, то ли еще будет! Следи за фактами -- так интересней. И не бездействуй -- работай!

быть "тряпкой" -- В.Б./ (А может, это любовь...) Это было не только с Танькой, это было у него в крови. Поэтому на Владике катались все, кто встречался на его пути. В отношении жмотства: выбрасывая на ветер миллионы, он жутко радовался, когда, например, ему удавалось купить лук на сто рублей дешевле (хотя обходить приходилось несколько базаров), или сэкономить на зарплате своим подчиненным, или если кто-нибудь вдруг приносил халявную шоколадку. Валя, наблюдая за Владленом, постоянно подсмеивался. Первый раз я видела, чтобы мой муж так интересовался кем-то. Владик ему нравился и забавлял его. Это была главная причина в моем решении совместного проживания, а я ее и не скрывала: "В основном мы с вами, ребята, решили соединиться из-за Валентина.

Я так люблю своего мужа, что не только Владика ему в игрушки готова подарить, но если захочет, даже крокодила".

Странная мораль у русского человека -- искать во всем двойной смысл. Почему-то в это мое чистосердечное признание никто из моих близких не поверил. Отсюда вывод: хочешь обмануть -- скажи правду.

*

ГЛАВА 2  0 ДВЕНАДЦАТАЯ

Ф А К Т Ы -- Э Т О В О З Д У Х У Ч Е Н О Г О

/В сокращении -- В.Б./

**** Спади с очей, повязка заблужденья! **** И помните, как дьявол пошутил! **** Суха, мой друг, теория всегда, **** А древо жизни пышно зеленеет. ***** (Мефистофель)

-- полуторадневная ангина. Возможно, какая-то микроатмосфера действовала на наши дыхательные пути. Хотя это все как-то нетипично: РАЗНООБРАЗНЫЕ НОЗОЛОГИЧЕСКИЕ ФОРМЫ /отдельные заболевания -- М.Б./, ВНЕЗАПНЫЕ И СКОРОПРОХОДЯЩИЕ. Эти явления заканчивались так, как будто кто-то оборвал, и явно имели какую-то ПСИХОЛОГИЧЕСКУЮ ОСНОВУ: стоило мне заметить их и, проанализировав, найти предполагаемую причину -- они исчезали.

Через несколько дней после "странной эпидемии" у всех, кроме меня, пронеслось мимолетное "что-то с головой" -- то ли затмение, то ли головокружение, которых раньше они не испытывали. Сначала связывали у Валентина с бензином,

у Тани -- с масляной краской, рядом с которой она посидела около часа у меня на работе; потом -- с неблагоприятными метеоусловиями и, наконец, что это последствия недавнего вируса ("странной эпидемии"). Этот вывод назрел как раз, когда очередь "головных симптомов" была моя. Все. До меня не дошло...

*

ГЛАВА XXIV

ГЛАВА 2  0 ТРИНАДЦАТАЯ ("Осторожно, свекровь!")

П С И Х О Л О Г И Ч Е С К И Е О С Н О В Ы

/В сокращении -- В.Б./

**** Игра -- занятие очень древнее, и за долгие тысячелетия успела пробраться к нам в гены.

***** (В.Леви. Искусство быть другим.)

...Утром по пути в мой рабочий домик я почувствовала какой-то дискомфорт. Вхожу: коридор пустой. "Ну и что ж, -- думаю, -- такое и раньше бывало. Опаздывают, транспорт плохой". Но даже воздух был каким-то не таким. Не явилась половина назначенных больных, причем тех, кому хорошо помогало. Прихожу домой, рассказываю Татьяне. Игра "в колдовство" снова меня захватила

и я, как мне тогда казалось, стала подыгрывать обстоятельствам. Или они подыгрывали мне.

Зинка пожаловалась на флюс. Удаление зубов прошло не очень хорошо. Два дня у нее были галлюцинации: "Так интересно! Мультики бегают, в ушах поет, шумит, смеется!" Видимо лидокаин /местное обезболивающее средство, используемое в

детской стоматологии -- М.Б./ с владиковым магнитофоном смешался. Осложнение редкое. Теперь, когда "мультики" прошли -- флюс. Надо пойти к соседке тете Тае. Она стоматолог, по мелочам помогает. Завтра же пойду.

Приходит с работы Валя: "Зуб болит, умираю! Это я его простудил, когда лыжную трассу готовил". Владик тоже жаловался Тане на зубную боль, но от нас спрятался. Он решил не участвовать в нашей игре. На следующий день М.Т. явилась со своим зубом в руках: "Ха-ха-ха! Я вычистила щеткой свой последний зуб!"...

...Наша "буржуазная коммуна", как называла нашу четверку моя тетушка, собралась на экстренное совещание (кроме Владика, разумеется)...

неожиданно врезал чудесные истины.) У меня тоже в жизни была масса всего. Я тоже примерной девочкой была только одну четверть в первом классе. Были и совпадения. Но не в таком количестве и не по такому патогенезу /учение о механизмах развития, течения и исхода заболевания -- М.Б./...

*

ГЛАВА  2  0ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Т Р Е Щ И Н А

**** Сегодня зоопарк проводит 2  0день открытых дверей.

***** (Объявление)

Пришел Валька от стоматолога: "Я записался к врачу. Там очередь, все недовольны, говорят, что у него одни осложнения, меня разубеждали. А я все равно пошел. Вроде пока ничего".

-- Иду.

Владик согласился выслушать.

-- Послушай, я ведь тоже закоренелая материалистка. Вполне возможно, что я и смогу потом все это расшифровать как обычную физику. Но сейчас выслушай нагромождение фактов, ПОКА С ТОБОЙ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ.

Тот сразу встрепенулся. Я быстренько все изложила и подытожила:

-- Следуя рассуждениям Хасона /ХАСОН ПАУЛ -- автор популярной книги "Искусство колдовства", которая представляет несомненный интерес с психологических аспектов -- М.Б./, следующим этапом нападения должен быть ПОЛТЕРГЕЙСТ. У тебя еще ничего не ломалось за последнее время?

-- Нет.

-- Значит, сломается, -- успокоила я. -- Будь осторожен с приборами, возможны беспричинные поломки или поломки по случайным стечениям обстоятельств. И еще: у тебя ничего не болит?

-- Нет!!

За моей спиной, в дверях, что на общую кухню, появился Валентин.

-- Надо посмотреть, нет ли на ней дефекта. Обычно делают на засвеченных фотографиях, -- сказала Татьяна.

Валя достал: в правом углу красовалось БОЛЬШОЕ БЕЛОЕ ПЯТНО. Вот черт! Даже этого взгляда хватило, чтобы фотография снова поманила меня в себя. Я отпрянула и перевернула вверх дном.

-- Скорее, Валя! Мы должны срочно прослушать сеанс с целью противостоять этим дьявольским игрушкам. У нас сейчас прекрасный накал. Мы с Таней уже отрегулировали громкость, осталось только перенести магнитофон в дальнюю комнату. Таня покараулит, чтобы нас не спугнули.

Пока мы беседовали, у Владлена случился острый приступ кардиофобии /КАРДИОФОБИЯ -- боязнь умереть от сердечного приступа -- М.Б./ в сочетании с зубной болью. "Что это, Таня?!" -- в ужасе он признавался жене, пока она терла ему толстенную спинку в ванне после приступа. -- Что это?! Маринка только спросила, ничего ли у меня не болит -- и тут же заболели и зуб, и голова, и сердце?!"

Конечно, это мнительность. Но второй вопрос мнительностью не объяснишь.

*

ГЛАВА XXV

("Осторожно, свекровь!")

Мы с Валей, полные надежд и ожиданий, и мобилизованные, как солдаты перед боем, легли на диван и обдумали цель сеанса. В голове хихикнуло: "Сейчас выключат свет". Нажимаю на кнопку -- нет, работает. Ложусь. Перед сеансом нет записи -- это так задумано, чтобы успеть поудобнее устроиться. "Начинается сеанс", -- раздался мой голос из динамиков. Мы в ожидании застыли. Вдруг мой голос завибрировал, поплыл и превратился в противный пульсирующий звук -- мы повскакивали как "ваньки-встаньки". "Это полтергейст, которого мы дожидались! Прогноз оправдался, проба положительная". Магнитофон сломался. Пока нашли и подключили другой, наш накал исчез. Сеанс прошел впустую, даже легкий транс отсутствовал.

Владик выкатил глаза: "Что это, Таня?! Почему Марина спросила, ничего не ломается, и сломался магнитофон? Что это?! Я не верю! Может, лучше отсюда бежать?"

-- Я попробую починить, -- Валька взялся за отвертку.

-- Я уверена, котик, -- замурлыкала я ему под руку, -- там или вообще ничего нет, или опять случайность. Например, таракан заполз. Первое еще можно будет объяснить моей неуравновешенностью, с какой я давила на кнопку. Но вот второе... Ну ты копайся, копайся, я мешать не буду.

Через несколько минут магнитофон заработал.

-- Да, ты оказалась права, туда действительно заполз таракан...

-- ...в ту самую минуту, когда начался сеанс гипноза. Причем, наверное, последний, после того, как Танька китайским карандашом /КИТАЙСКИЙ КАРАНДАШ -- средство против тараканов -- М.Б./ им ультиматумы на обоях написала. Ну что? Прогноз осуществился окончательно. Эксперимент завершен. Что там еще по

Хасону ожидать? Разрушений? Смертей? Завтра же найду какую-нибудь ведьму. Да, у меня еще кое-что есть, "Письмо счастья" называется.

Я показываю Валентину злосчастную бумажку.

-- На 90% это Оксанкин почерк.

-- Так. Лучше перестраховаться. Заберу-ка я его завтра с собой и отправлю по почте Т.Ж. Если это не ее работа -- пусть двадцать экземпляров строчит. Даже если меня обнаружат -- что такого? Свекрови пожелала всего наилучшего.

Еще, чтобы ослабить ее спокойствие, а следовательно, и "колдовские силы", нескольким своим хорошим людям я обрисовала обстановку и попросила при случае набирать номер Т.Ж. и дышать в телефонную трубку. На что все с удовольствием согласились /Я на такое не согласился бы: никогда не был "хорошим" человеком -- В.Б./.

Итак, первые меры предприняты, письмо проскочило в почтовый ящик. Теперь, по приметам, злая ведьма должна выйти навстречу. Пойду, проверю. Каждый день в это время в магазин на Транспортной хожу, ни разу Т.Ж. не встретила. Сейчас иду -- вот она, моя дорогая -- лоб в лоб. Я с победным видом промаршировала мимо, не здороваясь, и не отодвинулась ни на один сантиметр, хотя тротуар узковат, а Т.Ж. "во-какая!" Пришлось ей как-то сжаться.

...Валькин вырванный зуб еще давал о себе знать. На работу он не ходил уже третий день, пропустил обещанную зарплату за три месяца. Теперь неизвестно, когда дадут. И у меня -- только на проживание зарабатываю. Как я ни старалась себя везде рекламировать -- тот же успех, что и в сентябре.

-- Владик, подожди. У меня временные трудности. За эти три дня наличные деньги получишь чуть позднее, все равно они у тебя на полке лежат без нужды.

Владик уехал в районную типографию на сутки. Приезжает, рассказывает новости:

Материальная блокада! И первый труп... (Если считать, что мама Лены Курочкиной скончалась сама по себе.) Блокированы три источника наших доходов всего за несколько дней. Мы остаемся почти на бобах. Нет! Мне необходимо разжечь сверхактивность, заставлять себя работать, заставлять работать, работать!

-- Таня! Наша затея держится только на энтузиазме, в основном, на моем. В любом деле должен быть командир, и хоть я терпеть не могу быть на руководящей должности, жизнь постоянно меня заставляет заниматься этим нелюбимым делом.

-- Да ты и так работаешь на износ, куда ж еще?

-- Да, Таня, но у нас чрезвычайные обстоятельства. То ли действительно нечто парапсихологическое капает нам на мозги, то ли просто полоса невезения, преувеличенная игрой нашего воображения. Но так или иначе, мы должны сейчас как можно крепче сплотиться, не размениваться по мелочам, не слушать злопыхателей и не щадить своих сил.

-- Да, кстати! Мила сегодня сказала, что была в БТИ у своей знакомой (Мила приехала день назад). Она говорила, что никакой дарственной на наших мужчин там не числится, и ты все оформила незаконно.

-- Владик может отказаться и уйти. Зря ты ему все рассказала, он напуган.

-- Пусть лучше напуган, чем не предупрежден. За ним я слежу. Наверное, следить нужно зорче.

На следующий день Танька вела себя настолько по-хамски, что я уже жалела о том, как мы с Валентином несколько дней назад убеждали Владлена не выгонять

ее совсем. Вечером, возвращаясь от своей приятельницы, я невольно поймала себя на том, что как было бы хорошо, если бы Татьяна ушла до востребования.

Дома тихо. Таня и Владлен закрылись в дальней комнате перед телевизором. Валя перехватил меня на кухне:

-- Татьяна начинает мутить воду. Она отозвала меня поговорить, сказала, что тебе не доверяет, что мы не договаривались так. Ты должна ежедневно платить наличными двадцать пять тысяч, а уже третий день ничего не приносишь.

-- Не ежедневно по двадцать пять, а по сто в неделю. Это я их избаловала, каждый день деньги показывая. Потом, они же знают, что эта сумма не пропадет, ее компенсирует твоя зарплата, а с завтрашнего дня опять все налаживается. Я все-таки набрала необходимый минимум клиентов.

-- Еще она говорила, что ты обещала роскошную жратву, а два дня мяса нет: Владик недоволен.

-- Пусть сало ест. Танька недельный запас за три дня ухнула; Владик по пять раз в сутки набивается, пока что в холодильнике осталось. А потом то за сердце хватается -- дышать ему нечем от обжорства! То он от поноса умирает: "Что это, Таня? Да что это со мной?! Наверное, рак!" Ишь, какой худенький, как вареник.

-- Да. Владик здесь ни при чем. Я его как-то спрашивал -- говорит все нормально. Это Танька от безделья не знает, чем заняться, и с Милой набеседовалась. Похоже, надо ее того... как Владик хотел: пусть бы она у своей матери пожила, пока не построимся. Иначе она разложит дисциплину, и мы ничего не сделаем.

-- Да, это для всех было бы лучше. И для Ники в первую очередь. Ребенок мать совсем не видит, разбаловалась, учится плохо. А ведь девочка не глупая.

-- Давай устроим совет. Мы вообще зря от этих собраний отказались.

*

ГЛАВА XXVI

("Осторожно, свекровь!")

Наше собрание никак не собиралось. Татьяна предложение поговорить проигнорировала, Владик тупо вращал глазами и крутил чуб. У него был период примирения с женой. После нескольких сексуальных подмазываний с ее стороны, он обмяк и уже не собирался выгонять ее, как хотел два дня назад. Мы ждали до двух часов ночи, пока они насмотрятся порнофильмов. Наконец, повыползали с

явно неделовым настроением. Татьяна истерически вопила, даже когда ее ни о чем не спрашивали, и пыталась играть ту же роль, какая выпала мне во время ссоры

с Валиными родителями. Склонность к подражанию в ней была развита хорошо, она мгновенно перенимала у меня все привычки, которые считала полезными. Даже мех под шейку вместо шарфика, как я, носить стала и ходила зимой без головного убора. Я этим очень гордилась и воспринимала как успех семейной психотерапии. Но сейчас Татьяна, несмотря на хорошее копирование меня, явно не понимала,

кто от кого зависит. Владик же жевал нижнюю губу и нерешительно что-то мямлил.

-- Нечего разлагать дисциплину! Живи у родителей и не мешай делу, -- рявкала я на Таньку. -- И вообще, мы заключили договор с Владленом -- он пусть и предъявляет свои претензии.

-- Не лезь в наши дела с Владленом!

-- Да ты с ума сошла. У моей сестры нахваталась. Та, бывало с похмела к нам

со своей глоткой: "Не лезь в мои дела! Не навязывай мне свой быт!" "Да я,

сами такие.

-- А! А! Я теперь очень хорошо понимаю Милу и М.Т. тоже!

-- Пойми еще Т.Ж. -- еще лучше будет. Ты что, шоколада объелась?

-- А! Ты три дня ничего не платишь, какой шоколад, я его со вчерашнего дня не ела и Владик тоже!

-- А ты диабетик, тебе его совсем нельзя. А с Владиком мы сами разберемся.

-- А! А! У тебя фальшивые документы! Ты все врешь! Помнишь, ты Курочкиной про нас рассказывала, ты все переврала!

-- Ну, знакомые Милины словечки посыпались. Рыбак рыбака видит издалека, истерички группируются. Я не перевираю, а КОНЦЕНТРИРУЮ ИНФОРМАЦИЮ. Прием такой в литературе есть, ИЗЛОЖЕНИЕМ называется, его в первом классе проходят. Зачем же Лене Курочкиной рассказывать по дням и числам, главное -- суть донести и важное слово из песни не выкинуть.

-- Я тебе не верю!

-- Я никуда не уйду от Владика!

-- Уйдешь!!! Я тебе создам для этого хорошую психологическую обстановку.

После небольшой паузы, когда запалы поисчерпались, совершился перекур на

кухне. Тишина казалась абсолютной, как черная дыра. Мой голос прозвучал как в пещере:

-- Таня, я тебя с этого дня своей подругой не считаю и никаких дел с тобой не имею.

Голос Тани отозвался эхом:

-- Я тебя своей подругой не считаю... -- и продолжила, -- ...еще раньше,

когда я поняла, чего ты хочешь от моего мужа. Все равно Владик трахаться с тобой не будет! Вот.

Удивление было таким, что мгновенно исчезла раздражительность и нервная дрожь. Вся моя внешность превратилась в вопросительный знак. "Коза", -- сказал Родитель. "Во дает, -- обрадовался ребенок. -- Да ты посмотри на своего мужа

и на моего, ослепла, что ли". "Молчать! -- приказал "Взрослый" и добавил:

Вечер закончился моим заключительным словом:

-- Таня, ты дура.

Потом за окном /вероятнее, за дверью или стеной -- В.Б./ с полчаса слышалось выяснение отношений между нашими сожителями и Танькины рыдания, похожие на брачное кошачье мяуканье на нашем чердаке.

На следующий день после работы я не без удовольствия наблюдала, как Татьяна собирает свои платья со сковородками в большие бумажные мешки. Владик при

этом спокойно играл в компьютерные игры. Татьянины сборы прерывались любвеобильными собеседованиями с Меленой Георгиевной у нее в комнате.

-- Сошлись, стервы, -- бурчал Валька, -- у меня первая жена была не сахар, но по сравнению с твоей, Владлен, просто ангел. Твою бы я, наверное, через

неделю разогнал бы и назад не взял... Или убил бы... даже по-трезвому.

-- Да... уж... Но я терплю -- у меня воля сильная... -- отзывался Владлен /восстанавливая по памяти диалоги, автор все же несколько их изменила -- В.Б./.

-- Да, Валь, -- подавала голос я, -- все мы не сахар, а вы -- так тем более. Татьяна больной человек; тяжелое детство. Это надо понять. Я бы ее перевоспитала. Она внушаема, посуду мыть научилась, повадки у меня перенимала... И ты бы свой педагогический талант приложил. Помнишь, в дни

наших первых лет: "Я такую... как ты, никогда не встречал!" И кем только я у тебя не была. А теперь -- смотри, какое уважение, уже года 4 (как пить бросил) ни разу "дура" не сказал! Поумнела, значит, благодаря тебе.

-- Да, это все Милка, ее педагогический талант опередил мой.

-- Милка настроила бедную больную девочку против меня... Если б не она -- все было бы хорошо.

-- Да уж точно, что девочку. Она как тринадцатилетняя.

-- Ведь говорила же я ей: не болтай с Милкой! Стирай в Сашиной времянке! Мелена сказала, что она разобьет наш коллектив, так и сделала. "Нет! Я дипломат!" Коза щипаная. Милка-то хитрая.

-- Ну, хитрая, а во вред себе все сделала. А нам сейчас это даже на руку: с Танькой слишком много хлопот. Ты-то, Владлен, строительство продолжать будешь?

-- Я?! Конечно!

На кухне сидела Мила в своей излюбленной перекрученной позе: нижняя часть туловища влево, верхняя -- вправо. Так она видит себя особенно элегантной. Сигарету к углу рта подносит (словно в зубах ковыряется) -- прям на троне, даже про кастрюльки вокруг забываешь. Обычно эту королевскую фигуру озвучивал голос базарной бабы, но сейчас она была сражена своей же быстрой победой, сникла и виновато ерзала. Я поблагодарила ее за оказанную нам неоценимую услугу. Похоже, она была не рада тому, что сама понабякала.

-- Валя, да что с нее спрашивать? Если Танька как тринадцатилетняя, то Мелена -- как семнадцати. Только якает, ни в одном деле профессионализма не достигла. И все потеряла.

-- Все равно мне ее не жалко, и рожу ее пьяную терпеть не могу: "Вя! Вя! Я великолепная женщина!" Фу! Сколько гадостей нам от нее!

-- Ладно, лишь бы Владик не передумал.

*

ГЛАВА XXVII

ГЛАВА 2  0 ПЯТНАДЦАТАЯ ("Осторожно, свекровь!")

К Р А Х "Б У Р Ж У А З Н О Й К О М М У Н Ы"

/В сокращении -- В.Б./

**** Пьесу "Три товарища" ставит Театр одного актера.

***** (КВН-88)

...Владик появлялся все реже -- то у матери жил, то у Танькиных родителей вместе с ней, то в редакции (с Нинкой он поскандалил и перешел к моей соседке, которую я ему нашла). Он был каким-то скрытным, что-то мудрил: то он сразу

два дома строить будет -- для семьи -- там, а здесь -- под редакцию, а его "шалавы" по очереди жить будут при ней. Какая-то чепуха. В конце концов, мы прижали его к стенке: "Как будем жить дальше?" И он пошел на попятную. Подумали-посудили, как расторгать договор. Владик сказал, что он откажется от дарственной. Но мы решили оставить все, как есть. Так что после того, как мы построимся и перейдем жить в новый дом, Владик оборудует в дальней комнате свой кабинет, а проходная, которая принадлежит Валентину, станет библиотекой, где будут дежурить мои телохранители. Миле ничего не достанется -- сама на это нарвалась.

Отворот Владлена меня почти добил. Я так надеялась, так настраивалась -- и все рухнуло!

-- Это было дикое решение!

-- Это был фантастический план!

-- Это с самого начала был нереальный замысел!

-- И слава богу, вам одним будет лучше.

Это со всех сторон облегченно вздыхали мои подружки.

-- Да бросьте вы! Как будто я собиралась строить дворец из яичной скорлупы. Это просто нетипичное для русского человека решение бытовой проблемы. У меня все решения нетрадиционные, возьмите хотя бы мою терапию. Просто, к сожалению, не все планы осуществляются. Ну, ничего, построимся -- что-нибудь придумаю. Буду массовиков-затейников выписывать, по одному -- Вальке и М.Т. А себе

-- дежурство из вас организую, чтоб мне по дому помогали. Да не хочу я жить одна, как королева, как Люда говорит! Я привыкла к большим семьям, для полной комплекции и М.Т. -- мелкий тиран /МЕЛКИЙ ТИРАН -- термин К.Кастанеды:

учитель Кастанеды дон Хуан рекомендует использовать психологически труднопереносимых лиц для укрепления собственного характера -- М.Б./

-- понадобится, творческий дух поднимать. Тоже выпишу. Конкурс организую, Владлен будет спонсировать.

Итак! Все вернулось на круги своя. Мы сделали петлю, величиною в девять месяцев. За это время и родить можно!...

...-- Ты просто скандалистка, -- тетка сегодня была не в духе...

...-- Да... Все-таки хорошо, что этот Простокваша от вас убрался...

*

ГЛАВА  2  0ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Д Л Я А В Т О Р А (можно не читать)

/В сокращении -- В.Б./

...-- А как твои дела, Марина?

-- Мои?! Пишу.

-- На чем остановилась?

-- Да на тебе. А еще на псевдонимах. Как ты думаешь, Т.Ж. к Т.Ж. подходит?

-- Конечно.

-- Разумеется, а как же еще?

-- А Л.Х.?

-- Тоже больше никак не расшифруешь. Вот только Владик не обидится, если себя узнает, ты его так разукрасила?

-- Ну, по-моему, он у меня такой симпатичный получился, это должно ему польстить. Может, даже толкнет на литературные подвиги. А обидится -- пусть пишет на меня. Только под псевдонимом, а то в суд подам -- у Милы поучусь.

-- А если он объявление для наркоманов в своей газете даст? /? -- В.Б./

-- Ну, я тогда могу дать такое объявление на адрес его мамы, что она родит его обратно. И потом: если кто мне захочет пакость сделать -- не завидую. У меня есть такие клиенты -- из-под земли достанут. Одни бабы деревенские чего стоят, лучше любого телохранителя, если что -- найдут и защекочут.

-- А вдруг читать никто не захочет твою книгу?

-- Потомки признают. У Чехова тоже не всегда гладко было. С новым видом классики из-за консерватизма масс часто так бывает, пока кто-нибудь из престижных горланов не провозгласит: "Это ученье всесильно, потому что оно верно".

-- А в чем твой новый вид?

-- Писать правду.

-- Разве это ново?

-- Новое -- это хорошо забытое старое. Может, я, конечно, и мелкая сошка, но люблю мыслить глобально.

-- Опасную игру ты начинаешь для своих противников, ведь у тебя ни одного слова вымышленного нет, только кое-где аллегорические интерпретации.

-- Вся наша жизнь -- игра.

*

ГЛАВА  2  0ДВАДЦАТАЯ

**** Век живи -- век учись тому, как следует жить.

***** (Сенека)

...Пиши, что хочешь -- умный не скажет, дурак не поймет. Можешь даже приукрасить...

/Этими словами Маргариты и хочется закончить выборку из ее повести... Читателю придется самому домысливать, что было здесь так, а что не совсем так -- В.Б./

(Продолжение следует.)